Глава 3

Дойтен

Граброк был невеликим городком для всей Арданы, но считался весьма приличным для ее небольшой части – королевства Сиуин, уступая столице числом жителей лишь в четыре раза, а близкому Гару – в два. Но Гар лежал уже в тэрских землях, а для Сиуина Граброк с его не слишком грозной, но все же цитаделью, ратушей, пока еще не достроенным новым храмом, летним королевским замком, немалым количеством каменных домов да древним, тщательно сберегаемым мостом был весьма заметным источником прибытка и славы. Еще бы, лежал он ровно на полпути между Тимпалом и Тэром, так что ежегодное шествие паломников, сопровожающих священный ковчег, в котором хранились обломки колеса Нэйфа, не только проходило через Граброк, но и останавливалось в нем на половину дня, так что все окрестные и приезжие торговцы ждали заветной даты словно прихода щедрого дарителя и богатого урожая, тем более что праздник начинался с началом шествия и длился целый месяц, а то и два. Чего уж говорить о королевских мытарях, ведь переход по древнему, сохраняемому более тысячи лет мосту через узкую городскую речушку стоил монету серебра! Оно, конечно, деньги немалые, да и бесплатно можно было перебраться по деревянным мосткам или, при особой спешке, задрать порты и войти в холодную осеннюю воду, вряд ли где речушка Дара имела более полутора локтей глубины, но дело-то было в том, что на всем священном пути от Тимпала до Тэра только этот мост и оставался в подлинном виде. Мост через широкую и полноводную Курсу в Тэре перебирался уже раз пять, да и все прочие мосты и здания давно обратились в развалины или вовсе рассыпались до фундаментов и возродились новоделом. Разве только сама дорога осталась прежней, да величественный Черный Храм в Тэре был собран строго из камней проклятой Черной Башни, которая обрушилась тысячу двести восемьдесят лет назад и погребла под собой и самого Нэйфа, и его проклятого губителя, но храм-то не башня! Как ни крути – никак не свидетель древности. А мост – вот он. Тот самый. Ни камешка свежего. Зато уж трясся над ним весь город. Да что там, все королевство! Ходили слухи, что немало увечных и калек избавились от собственных недугов на этом мосту. Множество несчастных излечились от страшных болезней. Вроде бы даже имелись случаи возвращения зрения слепым, впрочем, доподлинно об этом сказать было невозможно. Как обычно в подобных случаях, вымысел перемешивался с явью, но с верой и горькое яблоко могло показаться сладким, так что паломники порой переходили через священный мост туда и обратно не один раз, а пока хватало монет. Зато приезжие богачи готовы были заплатить и золотой, чтобы постоять на площадках над мостовыми быками, пока проедет через древнее сооружение повозка с ковчегом да промелькнет прикрученная к одному из колес деревянная фигура, изображающая святого Нэйфа. Оттого же каждый год чуть ли не за месяц до шествия в Граброк наведывался брат короля Сиуина Диус. При дворе его так и называли – герцогом граброкским, хотя конечно же никакого герцогства в Сиуине не было, не по сиуинским далям роскошь. Все королевство – пять сотен лиг с севера на юг, да три сотни с запада на восток в самом широком месте. Хотя, с другой стороны, взять то же королевство Кэча: всего лишь в два раза больше Сиуина, а герцогов или баронов в нем – пальцев рук не хватит, чтобы перечесть.

Об этом, а также о кубке молодого вина думал Дойтен, когда проснулся, хлебнул холодной воды из ковша, подвешенного на бок кадушки, выставленной служками у дверей комнаты, умылся, оправился, оделся, нацепил на пояс меч, задвинул подальше под топчан ружье, поклонился дающему храпака в своей постели судье Клоксу, хмыкнул, отметив, что ни Юайса, ни Гаоты в комнате уже нет, и спустился в обеденный зал, где отдал должное томленному над углями фазану и сразу двум кубкам вина, закусывая это великолепие жареным сыром и снокскими хлебными палочками.

Трапезничать пришлось в одиночестве; не мог же он счесть за компанию аккуратную, затянутую во все черное, исключая полоску белого платка опять же под черным, монахиню. Ни одно шествие не обходилось без этих невест Нэйфа, которые, впрочем, были немногочисленны и считались диковинкой. В толпу они никогда не лезли, держались поодаль, лишь бы священный ковчег мелькал перед взором, но ни ко Священному Двору Вседержателя, ни к Храму Присутствия, который тоже с уважением относился к почитанию святого Нэйфа, ни даже к скупому на обряды и открытому для всех Храму Ожидания Воли Всевышнего не относились. Числили себя за выдуманным кем-то Храмом Очищения, у которого не то что ни одной часовни не имелось, но даже ни одного молельного дома. Или Дойтен о них не слышал. Зато он явно видел, что монахиня хоть уже и была не слишком молода, оставалась чиста лицом и стройна станом, можно было бы и подмигнуть, и разговор завести, спросить, к примеру, правда ли, что невесты Нэйфа проводят служение ему в беспрерывных молитвах, а как достигают просветления, то убивают себя в его славу? Сколько их уже накопилось за гранью этого мира, таких невест? И куда он их там, у престола всевышнего, девает? Какого демона они там ему нужны? Но монахиня смирно отправляла в рот ложку за ложкой обычного бобового супа и не обращала на усатого усмирителя ни малейшего внимания.

– А ну-ка! – подозвал Дойтен конопатую девчонку, что подскочила к его столу, чтобы унести опустошенное блюдо. – Как тебя там…

– Иска! – пискнула племянница трактирщика.

– Где кто? – наморщил лоб Дойтен. – Быстро и по порядку.

– Дядя на конюшне, тетя на кухне, Амадан во дворе с метлой… – начала перечислять девчонка.

– Стоп! – оборвал Иску Дойтен. – Я о жильцах.

– Ну… – замялась девчонка. – Ваш спутник, господин палач, печальник… или защитник который, он с молодой спутницей во дворе. Они… машут мечами. Еще и палки попросили, две метлы сняли с рукоятей. И Амадан там же с ними, путается под ногами. Они велели готовить им завтрак. А вот охотники и прибыли вчера далеко за полночь, да и с утра удалились, считай, по-темному. Травник Бас тоже ушел в город с рассветом, не стал трапезничать. Да и целитель Корп долго не спит. Он уже месяц у нас живет. По всему городу лекарствует; говорят, что многим облегчение принес. Лекарей-то не стало у нас. Уехали все куда-то. Так что он – нарасхват…

– А этот? – почесал нос Дойтен. – Как его?.. Весь в зеленом да с седыми кудрями?

– Тоже ушел, – улыбнулась Иска. – Он хороший. Добрый. Улыбается редко, но сладости приносит с рынка всегда. Чуидом его кличут. Но я ничего о нем не знаю.

– Сладости – это хорошо, – кивнул Дойтен. – А скажи мне, прекрасная Иска, кто бы мог меня проводить в город? Надо походить по улицам, навестить кое-кого, а я в Граброке три года не был, начал забывать уж, что здесь и как. Может, кто из твоих братьев? Не обижу!

– А тебе какой нужен? – поинтересовалась Иска. – Кач или Брог?

– А кто их разберет, – пожал плечами Дойтен. – Три года назад они вроде тебя, под столом возились. Давай того, который поболтливей.

– Тогда черный, – кивнула сама себе Иска и выбрала один из двух висевших у нее на шее глиняных свистков. – Качем его зовут. Сейчас прибежит. Но я предупредила, если что. Уши прожужжит до печенки!

– Послушай, – заинтересовался Дойтен, когда трель свистка заставила вздрогнуть монахиню и взметнула невидимую до поры пыль с косых стропил. – А что это у тебя за ядовитая для ушей штучка? Продай-ка мне эту свистульку. Пара медяков устроит?

– Так они вместе и одного не стоят… – удивилась Иска. – На торжище их связками расторговывают. Почему же пару?

– Потому что, – с сожалением покачал головой Дойтен, выкладывая на стол два медяка. – Иначе ты, дорогуша, никогда из-под стола не вылезешь.

Кач и в самом деле оказался изрядным болтуном. Именно таким, какой и был нужен Дойтену. Конечно, сначала мальчишка засыпал вопросами самого усмирителя, начиная с того, трудно ли служить палачом и как лучше казнить негодяев – мечом или из ружья, продолжая о том, отчего Дойтен не идет в мертвецкую, где самое интересное, а отправляется прогуливаться по городу, и заканчивая тем, почему он не взял с собой ружья и зачем у него на поясе справа под кисетом висит железный щиток шириной в две ладони. Вопросы усмирителю не слишком понравились, но все говорило о том, что парень должен был нести в себе кучу сведений о жителях города и событиях, в нем происходящих. Так что уважить мальчишку следовало, и Дойтен не спеша поведал тому кучу самых страшных палаческих секретов. В том числе и то, что никакой он не палач, а усмиритель, что усмирять кого-то приходится редко, обычно удается обходиться увещеванием, а уж от ружья так и вовсе немного толку, потому что, пока его зарядишь да наставишь на противника, тебя самого утыкают стрелами и порежут ножами и даже, может быть, успеют намазать тебя на хлеб. Что же касается железки на боку, которая под кисетом, то она висит не просто так, а предохраняет усмирителя от увечий. Отчего, к примеру, ни в королевском войске Сиуина, ни в дружине Тэра нет ни одного ружья? Оттого, что самый немудрящий колдун всегда сумеет пустить в нужное место искру, которую не удержишь ничем. А уж запалить порох противнику – это же святое дело! Так вот железка предохраняет брюхо усмирителя от увечья, если взорвется или вспыхнет вот этот самый кисет. «А если ты спросишь, почему же я все-таки не отказываюсь от ружья, – со всей важностью выговаривал Дойтен, – то отвечу я тебе так – есть такие твари, что их и из ружья нелегко уложить. А насчет мертвецкой, то у каждого свой хлеб. Если надо поклониться бургомистру да получить от него посильное содействие, а потом взвесить узнанное, найденное и увиденное, чтобы принять какое-то решение, то без судьи никак не обойтись. Если надо что-то разузнать, найти и увидеть, тут как раз нужен защитник. Но защищать-то он должен не судью или, прости меня, святой Нэйф, палача, а как раз тех, на кого может быть возведена напраслина. Его задача – установить истину и уберечь от кары невинных. А вот уже кара – это на усмирителе. Только казнить ему никого не приходится, поскольку никакой он не палач. Казнить или миловать – это дело королей. А вот остановить того, кто останавливаться не желает, либо усмирить того, кто не хочет мира, – как раз его дело. И тут, братец, порой без ружья не обойдешься, хотя меч-то и еще кое-что у усмирителя тоже всегда с собой».