– Я говорю именно о нем, – кивнул Седд. – Я отвечу тебе, Ролл, несмотря на то что ты не упустил случая напомнить мне, что, в отличие от тебя, детей у меня нет. Я получил Зиди у баль в качестве выкупа за десяток бальских женщин. До сих пор удивляюсь, как народ, который способен пожертвовать лучшим воином ради нескольких баб, еще не растворился в собственных лесах без остатка!

– Подожди, Седд, – нахмурился лысый старик. – Я слышал эту историю. Ты провернул выгодное дельце. Зиди не одну сотню золотых принес в твои кладовые. Но ведь ты давал какие-то обещания Эмучи насчет его воина?

– Его воин приносит мне золотые до сих пор! – усмехнулся Седд. – Но ты прав, мой дорогой Касс, Эмучи назначил его предсмертным слугой, и я обещал колдуну отпустить Зиди для выполнения обряда. Правда, через почти восемнадцать лет мне показалось, что лучше жреца баль привезти в Скир, чем отпускать на его похороны собственного раба!

– И это у тебя получилось, демон меня задери! – вновь расхохотался Ролл. – Что же ты не приволок Зиди на казнь колдуна, раз уж твоими стараниями оба оказались в Скире?

– Когда я тащил Эмучи в Скир, он даже не вспомнил о Зиди, – притворился удивленным Седд. – Или вспомнил, но не смог сказать.

– Может быть, он что-то сказал Аруху? – прищурился Касс. – Ты не спрашивал у остроносого советника конга, что ему прошептал перед смертью бальский колдун?

– Он только скулил, – поклонился старику Седд. – В любом случае имени Зиди я не услышал. А против твоего воина, Ролл, я мог бы выпустить даже старого раба, если бы не его колено, конечно. Зиди был настоящим мастером. К несчастью, превратившись в калеку, он оказался болтливым, ленивым и глупым рабом. Пристрастился к выпивке, стал охоч до рабынь, поэтому испробовать плетей для него не впервой. Правда, его воинские умения не исчезли. В те дни, когда мои надсмотрщики лишают его выпивки, он неизменно оказывается лучшим наставником! Поверь, с таким учителем и ты, Ролл, смог бы сделать из серого цепного зверя непобедимого воина.

– Разве кто-то уже успел победить моего дикаря? – Ролл приложил руку к глазам. – Или кто-то сможет это сделать, пока твой Хеен оправится? А к весне и мой воин-раб улучшит навыки… И твой хромой наставник ему в этом не поможет уж точно. Не доживет твой калека, Седд, до весны. Поверь мне, твои трудности в усмирении собственного раба, который к тому же болтливый любвеобильный пьяница, подошли к концу. Кажется, я собираюсь увериться в том, что он дурак. Лебб, сын мой, приглядись, не врут ли мои глаза? Не тот ли самый Зиди стоит сейчас в каменной арке и рассчитывает стать вольным? Обернись, Седд! Не хочешь ли ты сказать, что его рабству пришел конец? Неужели Эмучи сумел призвать его?.. Точно, сумел! Только зовет он его прямиком в город умерших!

Арена, примыкающая к холму, была огорожена крепостной стеной и портиками угрюмых храмов, из которых устроители празднества выпускали воинов-рабов и диковинных зверей, но одни ворота вели прямо в город. Запертые на тяжелые замки кованые створки начальник городской стражи лично отпирал перед каждым представлением, а стражники придерживали их, чтобы звери не могли вырваться на улицы города. Арку этих ворот, выполненную между каменными ногами бога Сади, следящего за прижизненными деяниями сайдов, в городе называли Вратами справедливости, а за глаза – Вратами смерти. Проход через них был свободным, правда, только внутрь арены.

Не многие решались пройти через ворота, а уж большинство свободных граждан Скира боялись и подумать об этом. Даже отчаяние чаще всего оказывалось слабее страха перед смертью, но всякий свободный сайд знал, как ему избежать расплаты за совершенные преступления. Всякий невольник всесильного Скира был уверен: любой раб, принадлежащий любому дому, даже дому конга, имел право по окончании празднества встать в арку древних ворот, а затем сразиться с победителем смертных ристалищ, чтобы завоевать собственную свободу. Только очень мало находилось рабов, пытавшихся избавиться от неволи столь рискованным способом, или горожан, желающих снять с себя тяжелые обвинения.

Законы Скира соблюдались его правителями неукоснительно, и даже рассказывались неясные предания, что кому-то удавалось воспользоваться самым диковинным из них, но никто не мог назвать ни имени счастливчика, ни года, в котором произошло подобное чудо.

Когда в каменной арке появилась фигура раба, рев исступленных горожан затих почти мгновенно. Зрители немедленно уверились, что увидели самоубийцу. Право на схватку раб, конечно, имел, но уж больно страшен был нынешний победитель. Впрочем, любую забаву, которая могла послужить темой долгих зимних разговоров в теплых скирских трактирах, следовало принимать с радостью, которая не заставила себя ждать. Довольный гул понесся по склону холма, а когда уже успокоившийся гигант, только что принесший победу тану из дома Рейду, бросил вывороченную из сустава руку на окровавленный алтарь бога войны Сурры и поднял тяжелую дубину, по рядам побежали начетчики, застучали таблички, зазвенели монеты. Зрители делали ставки.

– Ну? – Ролл ухмыльнулся в лицо стиснувшему кулаки Седду. – Что ж ты не приковал ленивого болтуна к стене перед праздником? Отчего не запер его в темницу? Или он не сообщил тебе о планах? Так, может, он недостаточно болтлив? Кто хочет поставить на победу хромого? Даю пятьсот монет против ста, что мой раб разорвет его на куски! Даже пятьсот против пятидесяти! Я смотрю, он не только хром, но и спину держит так, словно сотня твоих плетей, Седд, все еще волочится за ним по камням. К тому же у него деревянный меч. Видно, рабская доля в доме Креча столь трудна, что наставник Хеена решился покончить с жизнью! Ну, делаешь ставку?

– Я не бросаюсь деньгами даже с ярусов нижней галереи! – процедил сквозь зубы Седд.

– Может быть, тебе хотелось сделать это с верхней? – язвительно прошептал Ролл.

– Верхняя галерея занята конгом, да продлятся его годы по милости богов, – выпрямился Седд.

– Я поставлю на сумасшедшего! – поспешил вмешаться Касс. – Как ты говоришь, Ролл, пятьдесят против пятисот?

– Касс! – процедил сквозь зубы Седд. – Ты в своем уме?

– В своем, – торопливо закивал тот. – Или ты боишься, что доблестный Ролл откажется платить? Напрасно! Он – честный малый. Я могу бояться только одного, что для выплаты проигрыша Роллу придется посылать нарочного в домашнюю сокровищницу! Слишком хорошо я помню, на что когда-то был способен Зиди!

Ролл замер в недоумении, потом громко расхохотался и, ответив старику учтивым поклоном, заорал во всю мощь широкой груди:

– Салис! Разорви на части калеку, и ты забудешь о рабской доле до конца зимы!

Этот клич на мгновение прорезал стоявший над склоном холма заинтересованный гомон, заставил повернуть голову великана, но в следующее мгновение гул усилился. Начетчики разочарованно замахали восковыми табличками.

Явно обезумевший раб пошел вперед, припадая на одну ногу. Хромота смельчака не вызвала оживления среди игроков. Предстоящее действо начинало все больше напоминать убийство. Серокожий, вымаранный в подсыхающей крови гигант, положил дубину на плечо и замер, насмешливо глядя на приближающегося наглеца. А тот неторопливо ковылял вперед, подтягивал едва сгибающуюся левую ногу, поводил плечами, морщился от боли в спине, хромал и опирался на просмоленный деревянный меч. Не дойдя до соперника десятка шагов, Зиди остановился, сбросил с головы суконный колпак, обнажив коротко остриженные седые волосы, стянул, перекладывая меч из руки в руку, войлочный халат и с развязным смешком поклонился толпе, словно был не смертником, а ярмарочным шутом. Затем раб выудил из-за пояса небольшой мех, в которые в Скире никогда не наливали ничего другого, кроме терпкого цветочного вина, и под усиливающееся улюлюканье опрокинул его в глотку. Опустевший мех упал на камни, Зиди пьяно качнулся, затем осторожно выставил вперед больную ногу, чуть согнул здоровое колено и замер, стиснув прижатую к боку рукоять меча.

– Баль! – вдруг разнесся истошный голос какого-то весельчака с верхних рядов. – Никак домой собрался? Тогда жди весной в гости войско сиятельного конга! Поспеши, а то снег выпадет, не дохромаешь до родной деревни раньше скирских воинов!

– Мало выпил! – заорал следующий. – Надо было выпить еще три раза по столько, тогда и боли не почувствовал бы, и в себя пришел уже после смерти!

– Смотри, смотри! – выкрикнул третий. – Твой противник уже дрожит от страха!..

Хохот прокатился по склону холма, серокожий принял усмешки на собственный счет и, издав приглушенное рычание, двинулся вперед. В мгновение он обратился в кровожадного зверя. Дубина на его плече и в предыдущих схватках была всего лишь деревянным дополнением к ужасному облику. Он сам становился дубиной, живой смертью, жалом, оскаленной пастью, когда разил без пощады соперников на серых плитах чужого города, и вновь обратился в дикого зверя от криков толпы. Там, на далеком юго-западе, где сохранился обычай пожирать сердце убитого врага, он без сомнения мог бы превратиться в одного из лучших воинов огромного племени. Не получилось, потому что лет пятнадцать назад на одинокий степной шатер налетела конница разбойников без роду и племени, посекла в труху взрослых, а крепкозубого малыша спеленала по рукам и ногам, чтобы в одну из вылазок к морскому берегу продать работорговцам. Конница серых вскоре настигла наглецов, распяла их на сухой траве и испекла заживо, запустив в их сторону степной пожар. Вот только ребенка не успели спасти. Предприимчивый сайд знал свое дело, он мгновенно приказал поднимать якоря и ставить парус, и скоро несговорчивый, умеющий только рычать малыш-степняк оказался на невольничьем рынке Скира, а затем и в стойле дома Рейду.

Там из серокожего постепенно и сделали зверя. Страшного зверя, остановить которого сумели бы в одиночку не более десяти лучших воинов Скира. Еще неизвестно, кто бы победил, сразись Салис со знаменитым горцем Хееном, рабом дома Креча, которого Седд приберегал именно к этому неудавшемуся для него празднику, за что и спустил шкуру со старого Зиди. Можно предугадывать победу одного из двух воинов, но когда сражается зверь, тут приходится кроме умения призывать еще и удачу, а она – птица изменчивая. Вряд ли присядет на дрожащее от выпитого плечо. Тут и стая таких птиц не выручит. Что может предъявить зверю старик? Или не старик, а просто посеченный жизнью седой воин, который по мнению возбужденной толпы вполне