5

Внизу утренним отблеском сверкнуло озеро, пробежала полоса тростника, замелькали между соснами черными квадратами экономкрыши. Купе наклонилось, снизило скорость и, скользнув днищем по раскидистым кронам, опустилось на газон.

– И здесь почти ничего не изменилось! – весело объявила Моника и выхватила из-под руки Кидди фуражку, словно именно она могла удержать ее гостя, привязать его хотя бы на время к коротко выстриженной траве, к золотым соснам, к скользящим по их стволам солнечным лучам и к белым наличникам знакомого, вдруг показавшегося маленьким и холодным домика.

«Миха в отъезде», – подумал Кидди, потому что шезлонги стояли у стены сложенными и мячи не валялись на траве, а скромно висели у двери в сетке. Сколько уже Моника с Михой? Лет десять? На каком курсе Миха сумел склонить ее к замужеству? На шестом? А когда она оставила попытки его перевоспитать? Миха тем и отличался, что его присутствие невозможно было скрыть, даже если он исчезал на день или два. Под ногами путались мячи, которые Миха обожал, всюду лежали книги, одежда, обувь, в холодильнике обязательно засыхал небрежно надкушенный бутерброд, на столе темнело съеденное наполовину яблоко, а по комнатам металась какая-нибудь древняя музыка. Нет мячей и музыки – нет Михи. Опять умчался по каким-то делам. И ребенка они с Моникой, судя по всему, так и не родили. Может быть, окажись Миха чуть жестче, и у его неверного друга жизнь сложилась бы по-другому?

Кидди вдохнул наполненный запахами леса воздух и топнул ногой, все еще не веря, что опирается не на лунный или лайнерный псевдограв, а на твердую землю.

– С приездом! – поздравил он сам себя и пошел к дому.

В траве все-таки отыскался теннисный мячик. Кидди подкатил его к ступеням, подкинул носком вверх и зачем-то сунул в карман. Потом подхватил шезлонг, воткнул пластиковые ножки в газон и блаженно развалился. В дом заходить не хотелось. Восемь лет – это много. Чертовски много, даже с учетом того, что, как теперь уже ему казалось, пролетели они если не за пару месяцев, то за год, не больше. Какой сейчас Миха? Моника и вправду почти не изменилась, но Миха-то должен был измениться, он всегда менялся, чего стоила только ежемесячная новая шевелюра, все уже забыли его в облике добродушного ирландского парня; не менялось только его разгильдяйское отношение к вещам и попустительство в отношении собственной жены. Впрочем, как он может говорить об этом, если не знает, каким был Миха с Моникой? И тогда не знал, и теперь не знает. Одно дело – немое обожание на людях, другое – то, что не видит никто. И Моника никогда не говорила об этом. Кидди и сам никогда не расспрашивал ее о муже, но теперь ему отчего-то казалось, что Миха знал о сумасшествии жены все. Не от тягучей ли скуки, смешанной с ненавистью или с болью, которая плескалась в глазах Михи, когда он разговаривал с Кидди перед его отлетом на Луну? Или из-за той поездки, которая случилась несколькими месяцами раньше? Все-таки именно Миха вытащил его на пикник, где он встретил Сиф. Или Моника? Нет, точно Миха! Моника явно не хотела, чтобы Кидди отправлялся вместе с ними к океану, словно знала, что любовник неминуемо споткнется о взгляд серых глаз, забудет о глазах зеленых и с тех самых пор перестанет откликаться даже на зов плоти.

6

Воспоминания от частого употребления стали отчетливыми, хотя и распадались на отдельные картины, дробились на файлы. Но тот день просто не мог выпасть из памяти. Сказав, что километр придется пройти пешком, Миха посадил купе среди колючих кустов. Кидди подхватил сумку с мясом и, чертыхаясь, потащился вслед за Михой и Моникой по узкой тропинке между известняковых холмов. Его провожатые то и дело оборачивались. Поочередно. Только взгляды у них были разные. Миха смотрел восторженно, словно злые глаза Кидди подтверждали мнимое восхищение пешей прогулкой. И каменистой тропкой, и серо-зеленым упругим кустарником, и белесым небом, и сырым воздухом. Моника оглядывалась беспокойно, словно вела раненого с поля боя в лазарет. Или недолеченного из лазарета на поле боя.

– Что это? – показал Кидди на матовые защитные колпаки, поблескивающие между кустов.

– То самое, – довольно откликнулся Миха. – Защитное поле! Представляешь, какой объем контролируется? А тебя разве не удивило, что я раскошелился на натуральное мясо? Или ты думаешь, что у Билла нет пищевого синтезатора? Человек, к которому мы идем, очень важная персона! Настолько важная, что даже приблизиться к нему можно только пешком, и то не каждому! Только по особому приглашению!

– Зачем мы ему нужны? – пожал плечами Кидди.

– Он нам нужен, – взволнованно зажмурился Миха. – Мне нужен. Я у него собираюсь работать. Моника – моя жена, ей не все равно, сколько у меня средств на счету, а ты – мой друг, значит, тебе не все равно, как я себя чувствую. Или не так?

– Так, – кивнул Кидди.

– Не вешать нос! – весело потребовал Миха. – Ты не представляешь, какой это интересный человек! Я говорил с ним полчаса и стал его поклонником! Это вихрь, тайфун в инвалидном кресле! Ты должен с ним встретиться!

– С тайфуном? – кисло поинтересовался Кидди. – Ты уверен?

Океан открылся вдруг. Он хрипло зарокотал у подножия холмов, раскинул серые волны, дохнул в лицо ветром, заставил зябко поежиться.

– Нам туда! – крикнул Миха и пошел, почти побежал к странному дому, словно повисшему в воздухе и не улетающему лишь потому, что выщербленный берег успел ухватить взмывающее жилище четырьмя стальными нитями и ажурной лестницей.

Кидди вздохнул, поправил на плече тяжелую сумку, поймал очередной тревожный взгляд Моники и тоже побрел вниз, туда, где чуть ли не в дно жилища дымила жаровня и среди укрытых пледами шезлонгов махали Михе руками трое.

7

– … Кидди!

Кидди открыл глаза, поймал плечами дрожь, словно океанский ветер просквозил из его воспоминаний к стене домика Михи и Моники, поднялся и шагнул в дверь.

Моника сидела на полу в душевой комнате и раздраженно била ладонью по сенсорной панели. Внутри клубами стоял туман, капли влаги стекали по стеклу, пузырилась вода в поддоне. Жена Михи жмурилась от хлещущего в лицо дождя и время от времени кричала, изгибаясь, словно от приступов тошноты:

– Кидди! Кидди! Кидди?!

Кидди медленно распустил шейный манжет, потянул вниз планку рубашки. Удивительно знакомое даже через восемь лет, почти родное тело Моники отделяло от него лишь мутное стекло. Кидди понимал, что она ждала его, он и сам хотел ее все сильнее с каждым мгновением, но колючая мысль, что он опять делает что-то не так, не оставляла. Впрочем, так было и раньше. И неловкость показалась знакомой. Если исключить досадное, утомительное постоянство в отношении Кидди, Моника мало чем отличалась от всех известных ему женщин, с которыми, часто вопреки их желаниям, он не собирался поддерживать долгие отношения. Они складывались по-разному, но именно с Моникой он чувствовал себя неловко не после близости, а до нее. Хотя с Сиф неловкости не возникало вовсе. С Сиф все было как обычно, но так, как ни с кем. Что теперь думать об этом, если Сиф давно уже нет? И все-таки именно теперь он что-то делал не так.

Кидди вошел внутрь и сразу почувствовал соль на губах. Обыкновенная женщина, Моника неизменно старалась быть особенной. Даже в мелочах. Кто бы еще мог додуматься соединить холодный туман с теплым, почти горячим дождем из морской воды? Кто бы еще мог додуматься запустить навстречу теплому дождю редкие струйки холодной воды, чтобы они кололи тело острыми спицами? Кто бы еще мог додуматься наполнить душевую не запахом цветов или фруктов, а дразнящим ароматом пустынного берега, в котором соединились едва уловимые запахи рыбы, гниющих водорослей, морского ветра, сырого песка? Моника всегда старалась быть особенной, но в том-то и заключалась вся разница, что она старалась быть особенной, а Сиф была ею. Или вся эта изысканность в приступе истерики выбита из сенсора случайными ударами?

– Ты хочешь ошпарить меня или заморозить?

– Кидди? Кидди! Иди сюда!

Она успокоилась мгновенно, поймала его за бедро, притянула к себе, впилась ногтями в спину, уткнулась лицом в низ живота, прижалась так, словно пыталась удержаться на вертикальной плоскости, отпустила и вдруг зарыдала, затряслась беззвучно, потянула Кидди к полу, положила подбородок ему на плечо и прошептала чуть слышно:

– Вернулся! Кидди!

Уже потом, когда Кидди закутал Монику в полотенце, отнес на постель и согрел ее, а потом согрел по-настоящему, не упуская ни клеточки знакомого тела, угадывая и опережая ее желания, он почувствовал, в чем она изменилась. Да, едва заметно раздалась в бедрах, но главным было не это. Она впервые получала удовольствие не оттого, что ее ласкал именно Кидди, а оттого, что он ее еще и ласкал…

А еще позже, когда она потянулась через него к столику, чтобы отщипнуть от грозди прозрачную желтую ягоду, Кидди провел рукой по спине, по бедрам, скользнул пальцами в лоно, ощутил влагу, закрыл глаза и подумал, был бы он счастлив, если бы не встретил Сиф и увел у Михи Монику?

– Михи больше нет, – сказала Моника именно в то мгновение, когда его пальцы были внутри нее.

8

– Сти! – заорал Миха, бросаясь к летящему вместе с чайками над берегом дому. – Моника! Кидди! Смотрите, кто здесь!

Да, огромные ручищи распахнул именно Стиай Стиара. Лидер когда-то неразлучной команды из пяти неугомонных цыплят, называемых так по желтизне орла на их кокардах, – лучших воспитанников академии – Стиая, Рокки, Томаса, Михи и Кидди. Правда, когда они увиделись впервые, Стиай был длинным и худым чернявым подростком, потом стал чемпионом академии по боксу и лучшим курсантом, теперь же превратился в рослого, чуть полноватого здоровяка с открытым лицом, крепкими скулами и тонким прямым носом.

– Ты мясо не забыл, муж своей жены? – еще издали загудел Стиай, поймал крепкого, но худощавого Миху, похлопал его по плечам, чмокнул в щеку Монику, крепко пожал ладонь Кидди. – Заждались! Я уже успел второй пакет углей распаковать. Билл! – он обернулся к сухому белоголовому старику, который кутался до подбородка в плед. – Смотри-ка! Это и есть тот самый Кидди, о котором я столько рассказывал! Самый неуправляемый из моих друзей! Самый наглый, своевольный, неуступчивый тип, каких я только встречал! Единственный из всех, кто всегда поступал только так, как считал нужным он сам. Неисправимый отличник и покоритель женских сердец! Короче – идиот и псих. Кто бы мог подумать, что этот самовлюбленный негодяй поступит на службу в управление опекунства?

– Я всего лишь подчинился распределению, – протянул руку старику Кидди. – За полтора года кое-что понял, но пока не знаю, надолго ли задержусь в опекунстве. Приглядываюсь. Но если даже выберу другой путь, это произойдет не раньше, чем разберусь в устройстве всепланетной системы безопасности.

– На это может уйти еще не один год! – скрипуче хихикнул состоящий из одних морщин Билл, пряча руку под плед и зябко поднимая плечи. – В моем представлении вся система опекунства, несмотря на ее очевидную гениальность, – это тяжелые путы на руках человечества. И контроллеры-чипперы ее звенья! Эти браслеты на наших запястьях суть пластиковые кандалы человечества! Опекунство ведет к деградации, дорогой Кидди. Ребенок, которого не научили падать, вырастет и однажды разобьется насмерть там, где наш предок в лучшем случае набил бы себе шишку. Опекунство – это пожизненная нянька каждого из нас.

– К счастью, она пока не применяется нигде, кроме Земли, – заметил Стиай.

– А вот это зря! – не согласился Билл. – В космосе она как раз бы и пригодилась! А уж на Земле… Я сочувствую вам, Кидди. Вы занимаетесь не только вредным, но и бесполезным делом. Вся ваша система опекунства – это попытка в тысячный раз упорядочить то, что уже давно и довольно безжалостно упорядочено. Только подумай, Стиай, на какую скуку отличники академии готовы истратить годы молодости! Некоторые могли бы прожить за это время целую жизнь.

– Для того чтобы прожить целую жизнь, однажды может хватить и одного дня, – подмигнул Кидди Стиай и шагнул в сторону. – А вот и Пасифея! Дочка Билла!

Именно тогда все и началось. Именно тогда плавное течение жизни дало сбой. Или превратилось в полет. Это потом Кидди поймет – для того чтобы быть непохожим на других, непохожим надо быть изнутри. Это потом он поймет – молчать можно не только для того, чтобы слушать, но и для того, чтобы не слышать. Это и многое другое произойдет потом, а тогда он просто замер с ладонью на лямке сумки, потому что увидел женщину, которую искал.

Она была не низка, не высока. Насколько позволял разглядеть тело толстый свитер – не слишком тонка, не слишком широка в кости. И ноги ее были не коротки, не чрезмерно длинны. И плечи ее оказались именно такой ширины, которая, как и все в ней, питалась той самой красотой, возникающей не из-за случайного сочетания привнесенных предками черт, а от гармонии, свойственной всякому совершенному существу или механизму. Впрочем, это Кидди рассмотрел и обдумал уже потом, а тогда он просто стоял и не понимал, отчего эта незнакомая, но такая родная с первого взгляда женщина с чертами лица, которое не надоест видеть по утрам и через пятьдесят лет, с короткой пепельной стрижкой и открытой шеей, целовать которую невозможно, потому что счастливец неминуемо должен потерять сознание, приблизившись к ней, отчего это неземное существо, которое плоть от плоти небо, море, ветер и начинающее согревать плечи солнце, отчего она не отводит глаза?