К своим 23 годам Степа имел 4 судимости и считался рецидивистом. Хотя, глядя на него, предположить такое было никак нельзя. Он был красив, волевые черты лица и глубокие голубые глаза выдавали в нем человека весьма содержательного, решительного, но в то же время мягкого. Глядя на Степу можно было заподозрить в нем ученого, журналиста, или бизнесмена, в конце концов, но никак не рецидивиста. Он выглядел как хороший, добрый человек, впрочем, по своей сути он им и являлся. Да и не считал себя Степа никаким рецидивистом, а что четырежды судим, ну так что ж теперь – бывает. Когда ему было 14 лет, он побил в школе мальчика, который оказался сыном полковника милиции. Этот нюанс обернулся статьями «умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью» и «вымогательство». Вымогательство доказать не смогли, но вред здоровью был на лицо, вернее, на лице румяного отпрыска. Степу, конечно, не посадили, но первый условный срок у него появился. В 16 лет, ровно на следующий день, после того, как закончился первый условный срок, они, выпивая с друзьями, залезли в магазин, чтобы взять еще пива и сигарет, потому что денег не было, а выпить хотелось. Их поймали на месте преступления, но Степино несовершеннолетие и стечение обстоятельств снова обернулись для него условным сроком, на этот раз в 4 года с отсрочкой в один год. Следователь так и сказал Степе: если бы ты залез в магазин вчера, то получил бы года три, минимум, плюс те два года прошлого срока и поехал бы на пятерик в колонию, а так, может, опять условкой отделаешься. И Степа отделался. Еще через два года, пьяный Степа с другом взяли покататься «шестерку» соседа, но спросить у него разрешения забыли. Сосед, не найдя машину под окном, позвонил в милицию. Степу с другом арестовали у соседнего дома – они пили пиво прямо в машине, ссылаясь на то, что на улице холодно, а отъехали, потому что хотели забрать девчонок из соседнего дома. Это была страшная глупость, но не преступление. Сосед, разумеется, претензий не имел и ходатайствовал о закрытии уголовного дела, но ход ему все же дали, ибо рапорт об аресте просто так не выкинешь. Одному Богу известно, чем было продиктовано такое решение судьи, но Степа получил свой третий условный срок, 5 лет с отсрочкой на шесть, хотя по всему выходило, что на этот раз его должны были посадить по-настоящему. Степа зарекся выпивать, засел за учебу, поступил в мед. академию на бюджетное место и начал ходить в церковь. Он стал другим человеком. «Слава те, Господи, Степка, кажись, образумился!» – говорили бабушки на лавочке. Он хорошо учился, часто бывал в библиотеке и готовился связать жизнь с медициной. И вот, спустя 4 года, когда Степе было 22 у него в подъезде произошел неприятный казус с Каныгой, жившем на третьем этаже. Это был опустившийся дедок неопределенного возраста, пропитый, но удивительно жилистый. Его все звали Каныга, и Степа не знал – фамилия это или прозвище. Каныга несколько раз в день смолил Беломор на площадке, за что был ненавидим всеми соседями. В тот вечер Каныга, по обыкновению, сидел на корточках, дымил вонючей папироской и смачно плевал на пол прямо перед собой. Степа сделал ему замечание и был отправлен в пешую эротическую прогулку. Недолго думая, он спустил Каныгу с лестницы и пнул его под зад на прощанье. Каково же было Степино удивление, когда через два часа в его дверь позвонили милиционеры! Оказалось, Каныга был пьян, поэтому впечатлителен. Его так обидел это пинок под зад, что он пошел в милицию и написал заявление, дескать сосед с пятого этажа напал на него в подъезде и отобрал шапку. А это уже разбойное нападение. Оперативники отправили Каныгу на больничку – снимать побои, а сами пошли звонить в Степину дверь. Итак, у оперов на руках было заявление, факт побоев и трижды судимый подозреваемый, остальное было делом техники. Витю арестовали и заключили под стражу до суда. Он понимал, что на этот раз не соскочит. Ситуация, конечно, глупейшая, высосанная из пальца. Каныга проспится и пожалеет о содеянном. Но заявление не заберет, потому что тогда сам попадает под ответственность за ложный донос. Каныга из своих пятидесяти с чем-то лет около тридцати провел по тюрьмам и лагерям, поэтому юридически был подкован. Ситуация складывалась не в Степину пользу, все указывало на то, что в этот раз он получит реальный срок. Разбойное нападение тянуло лет на пять, плюс суд добавит пять предыдущего срока, поскольку шесть лет отсрочки предыдущего приговора еще не истекли. Кроме того, судья отказался от взятки, которую родители Степы предложили ему через адвоката, а это однозначно не сулило ничего хорошего. Самым неприятным в этой ситуации было понимание, что после десяти лет за решеткой у него уже не будет шансов остаться обычным членом общества. Какая, к черту, медицина? На него все будут показывать пальцем. Его не примут ни на одну мало-мальски стоящую работу. Ему придется принять воровской закон, такие сроки не оставляют выбора. А он не хотел, страстно не хотел принимать эти правила за норму, и еще больше не хотел расставаться с мечтой стать профессором медицины. Он сходил с ума, плакал ночами, писал стихи и жег их, затем смирился с неизбежным, подстригся наголо и стал привыкать к тюремной жизни.

Через полгода состоялся суд. За это время Степа уже выучил феню, получил погоняло, освоил местные законы и даже занял какое-то свое место в иерархии заключенных и не ждал от суда каких-то сюрпризов. Главной интригой этого мероприятия было – дадут Степе за разбой 5 лет или 6, что Степу не особо тревожило. С учетом предыдущей пятерки, общий срок получался 10 или 11 лет, и он не видел большой разницы в этих цифрах.

И сейчас, сидя в клетке у всех на виду, словно лев в зоопарке, он невозмутимо и лениво оглядывал помещение, желая, чтобы этот балаган поскорее закончился. Зал был наполовину заполнен какими-то людьми, которым почему-то было дело до его судьбы. На первых рядах сидело несколько молодых людей и девушек с конспектами, по виду студентов, сзади еще какие-то мужчины и женщины, абсолютно разношерстные. Кто они и что здесь делают, Степа не знал, впрочем, ему было все равно. С краю сидел и настороженно поглядывал то на судью, то на часы Степин адвокат, тощий мужчина средних лет с крысиным лицом и бородкой. Он предвидел итог заседания и хотел успеть забрать дочку с аэробики. Степа увидел мать с опухшим от слез лицом. Заметно было, что она плакала уже много дней подряд. Вот и сейчас она не смогла сдержать рыдания и громко расплакалась. Сидящий рядом отец обнял ее и стал негромко успокаивать «Ну, Свет, ты что, ты что…» Его бледное напряженное лицо осунулось, щеки слегка впали, губы дрожали. Степан еще никогда прежде не видел отца таким подавленным и растерянным. Ему вдруг стало нестерпимо стыдно за себя. Это чувство бритвой полоснуло его по сердцу, но Степа подавил его, задушил деланным безразличием и напускной надменностью. Рядом сидела Степина бабушка, судорожно сжимавшая двумя руками платок и, по-видимому, молилась. Запах ее лекарств распространялся по залу, придавая действию оттенок горечи. Заседание продолжалось около часа и состояло в-основном из зачитывания судьей материалов дела и формулировок законов. Выступил и потерпевший. Тщательно избегая Степиного взгляда, Каныга виноватым голосом подтвердил свои показания. Свидетелей не было. Затем Степе предоставили последнее слово, от которого он отказался. Наконец судья приступил к оглашению приговора. Степан слушал речь невнимательно, зная, что нужные ему цифры не ускользнут от его внимания.

«Зачитывается приговор гражданину Пастушенко Степану Николаевичу… года рождения… суд… постановил… гражданина Пастушенко… обвиняемого по статье… признать виновным… и определить наказание в виде лишения свободы на срок четыре года шесть месяцев с отбыванием наказания в колонии общего режима…»

В этот момент по залу пробежала волна разочарования, отец обмяк, бабушка потянулась за валидолом и лишь мать сидела не шелохнувшись, продолжая напряженно вслушиваться в монотонную речь судьи, словно ожидая чего-то еще. Степа сидел на скамье подсудимых с отрешенным взглядом, закинув ногу на ногу, происходящее его, казалось, никак не трогало.

«А также, учитывая… ранее назначенный судом Центрального района… условный срок… согласно статьям УК РФ… применить… объединить сроки посредством сложения… а также… фактически отбытый срок… зачесть в качестве уже отбытого».

Все было ясно. Зал, доселе сосредоточенно внимавший, наполнился шепотом и шуршанием. Степа презрительно ухмыльнулся. Отец посмотрел на адвоката, адвокат втянул голову в плечи. Никто ни на что больше не надеялся. Однако, судья еще не закончил.

«Согласно закону… от… об амнистии… действия, определяемые настоящей статьей… подпадают под амнистию… согласно формулировке закона… вследствие чего наказание по статье… и срок… суд постановил отменить. Согласно статье… Процессуального кодекса… о назначении наказаний и статье… второй срок аннулируется в связи с отсутствием первого. Таким образом… наказание считать полностью отбытым… а гражданина… освободить в зале суда».

Несколько секунд в зале висела липкая тишина. Присутствующие не сразу поняли, что имеет в виду судья и сомневались, правильно ли они его расслышали. Степе тоже показалось, что он ослышался.

Зал, словно очнувшись, загудел. Конвоир по указанию судебного пристава открыл клетку.

Степа сидел в открытой клетке и не шевелился. Он не мог поверить в происходящее, пока к нему не вбежал его отец и обняв, не вытащил его оттуда.

И даже стоя на низком крыльце деревянного здания районного суда он все еще оставался где-то в себе. Мир доходил до него как сквозь трубу. Гул проезжавших мимо машин, пение птиц, радостные крики обнимающих Степу родственников звучали откуда-то издалека.

«Вот чертяка! Родился в трусах и в майке!» – звучал в его голове голос отца, когда они ехали домой.

«Сынок! Родной! Мы уже думали все…» – запричитала мать…

Прошла неделя, затем другая. Незаметно пролетел месяц, но Степа не возвращался. Он ушел вглубь себя и смотрел на окружающий мир с полным безразличием. Из академии его отчислили, узнав об этом уголовном деле, поэтому ему не нужно было никуда ходить. Он сутками напролет сидел у окна и смотрел на растущие во дворе деревья. Родные пытались его растормошить, но все без толку. Степа словно потерял вкус к жизни. Он ушел в себя, не объясняя причин. На все расспросы отвечал односложно, выполнял самый минимум необходимых для жизни действий и при первой же возможности возвращался к своему окну. В этот момент своей жизни он и встретил Наташу.

Наташа не походила ни на одну из девушек, которых он когда-либо видел. Окружающие ее считали странной, сама себя она называла индиго. Ее черты лица не были правильными, но несмотря на это, она была красива. Длинные черные волосы обрамляли ее лицо, утонченные черты которого говорили о хрупкости натуры. Ей было 19, большинство девушек в ее возрасте активно тусили, однако ей это было не интересно. Она рисовала. Она рисовала деревья, фонарные столбы, колодезные люки, дверные ручки, выключатели, таблички с указанием улиц. Она изображала штрихи жизни, как она сама говорила, ведь жизнь состоит из таких мелочей. Однажды она решила нарисовать старый тополь, который видела в одном из соседних дворов. Степа очень удивился, когда увидел возле своего любимого дерева хрупкую девушку с мольбертом. Это было тем необычнее, что накрапывал мелкий дождик, а девушка продолжала рисовать. Он спустился и раскрыл зонт над ее головой. Она еле заметно улыбнулась и продолжила рисовать. Степа молча держал зонт, лишь изредка меняя руку, пока она не закончила. Произведение получилось весьма странным, но Степа решил, что просто ничего не понимает в живописи.

– Завтра тоже дождь обещали – задумчиво произнесла вдруг девушка. Степа молча смотрел на нее, продолжая держать зонт.

– Я часто рисую под дождем. – продолжала она. – Сама природа участвует в создании штрихов жизни. Так и со мной. Я пишу, дождь дописывает, мы творим вместе.

Степа задумался. Он ровным счетом ничего не смыслил в искусстве, но сама девушка казалась воплощением его. Если бы где-то в мире существовала Муза и людям было дано ее увидеть, то выглядела бы она точь-в-точь как эта девушка. Она казалась ему загадкой и отгадкой одновременно.

– Проводишь меня? – она взглянула на него. Он молча кивнул, взял ее мольберт, который оказался довольно тяжелым, и они неспешно зашагали в сторону ее дома. Она что-то говорила об искусстве, о роли творца в обществе, а Степа просто наслаждался звуком ее голоса и тем, что идет рядом с ней. Он вдруг сообразил, что за все время знакомства не произнес ни слова. Какой позор, он словно проглотил язык! Что она о нем подумает? Если она решит, что он немой, ему будет не на кого обижаться. Кстати, он даже не взял номер ее телефона. Да что это с ним? Они подошли к ее дому.

– Пришли – улыбнулась она. Он кивнул и улыбнулся в ответ.

– Я завтра буду рисовать Ленина, который около ж/д-вокзала стоит, знаешь где это?

– Знаю.

– Придешь?

– Приду.

– Ну тогда пока!

– Пока.

Она повернулась и пошла к своему подъезду. У самых дверей она остановилась, обернулась и еще раз посмотрела на него.

– Ты забавный. – улыбнулась она и зашла в подъезд.

Едва за ней захлопнулась дверь, он развернулся и побежал обратно. Сердце бешено колотилось в висках стучало. Такого волнения он еще не испытывал. Он влюбился сразу и безоговорочно и знал, что завтра уже с утра будет стоять у памятника, чтобы не пропустить ее появление. Он бежал под дождем как Маугли по весеннему лесу, казалось, мир вокруг расцветал, наполнялся жизнью и наполнял жизнью его…

Они встретились на следующий день, как и договаривались. Затем еще и еще, постепенно у них вошло в привычку гулять по городу, рисовать и болтать о разных вещах. Иногда они встречались в ее дворе, где Степа поджидал ее на лавочке, иногда он заходил за ней в интернет-кафе, где она работала администратором. Степа потихоньку разговорился и ее монологи сменились диалогами. Однажды он осмелился взять Наташу за руку, и она не отняла ее. Затем он поцеловал ее в губы, и она не отпрянула.

Она вернула ему ощущение жизни. Он даже начал искать работу, но с четырьмя судимостями сделать это было крайне непросто. В конце концов он устроился водителем маршрутки, потому что сидеть на шее у родителей больше не мог.