С кожей серо-голубого оттенка.

Кваzи.

Тот самый, в которого я стрелял сегодня утром.

У меня внутри всё похолодело.

– Михаил Иванович, познакомьтесь, это Денис Симонов, наш дознаватель по смертным делам, – сказала Амина Идрисовна. – Очень старательный сотрудник.

– Я заметил, – сказал кваzи, протягивая мне руку. – Михаил Иванович.

Никаких эмоций у него на лице не было. Ну и откуда им там быть, у кваzи. Ни иронии, ни злости, ни злорадства.

– Михаил Иванович только сегодня прибыл из-за МКАДа, – продолжала Амина Идрисовна. – У него очень хорошие рекомендации, он… Михаил Иванович, вы же были сотрудником правоохранительных органов до… в прошлой… в прошлом?

Приятно видеть, что наша суровая начальница может замяться.

– В прошлой жизни, до смерти, я был участковым, – сказал Михаил Иванович. – В маленьком городке Мышкине, в Ярославской области.

Он так и продолжал стоять с протянутой для рукопожатия рукой, глядя на меня.

– Денис Игоревич! – с нажимом произнесла начальник.

Я встал и протянул кваzи руку.

– Денис Симонов, капитан, дознаватель смертных дел, – сказал я.

И пожал руку мертвяку, в которого сегодня безуспешно стрелял.

Рука Михаила была крепкой (неудивительно) и горячей (само собой). У кваzи нормальная температура тела – тридцать семь целых девять десятых градуса. А ещё они в полтора-два раза сильнее среднестатистического человека.

– Я уверен, что мы сработаемся, – сказал кваzи. – Зовите меня просто Миша.

– Непременно, – ответил я и улыбнулся. – Зовите меня просто Дениска.

Мы смотрели друг на друга, крепко сжав ладони.

– Очень мило, – с сомнением сказала начальник. – Я рада. Тогда, возможно, вы закончите дело, которым с утра занимался Денис? В качестве вживания в обстановку… простите, Михаил Иванович!

– Ничего страшного, – ответил кваzи, не поворачиваясь к ней. – У меня нет предубеждений к слову «жизнь». Это ведь только слово. Пойдёмте, Дениска?

– Пойдём, Мишка! – сказал я.

И так, держась за руки, мы вышли из кабинета нашей суровой восточной начальницы. Я широко улыбался, Михаил смотрел на меня.

В коридоре участка никого не было.

Мы отошли от дверей на два шага и остановились.

– Ну? – просто спросил кваzи.

– Если ты хоть кому-то скажешь хоть единое слово… – прошептал я.

Увы, он ждал продолжения. Пришлось продолжить.

– Я тебя зарою, нежить.

– Мёртвого не так легко убить, юноша, – сказал Михаил Иванович, старый кваzи, только утром приехавший в Москву из земель мёртвых.

– Я умею, – сообщил я.

Он пожал плечами.

А в следующую секунду я оказался прижатым к стене, и ноги мои не доставали до пола с полметра. Старый мёртвый участковый держал меня одной рукой, сгребя в кулак форму так, что затрещали лацканы, а от рубашки полетели пуговицы.

– Убить кваzи – это тебе не детей несмышлёных обезглавить, Денис, – холодно сказал он.

Впрочем, холод мне, конечно, только почудился. Не умеют мёртвые ни любить, ни ненавидеть.

– Вниз посмотри! – прохрипел я.

Он опустил взгляд.

Дуло моего пистолета почти упиралось ему в подбородок, а палец лежал на спусковом крючке.

– Третий раз я не промахнусь, – сказал я.

– Скорее всего, – согласился кваzи.

И разжал руку.

Я рухнул, больно стукнувшись пятками и едва не прикусив язык. Зато устоял. И даже пистолет держал более-менее точно нацеленным.

– У нас есть два варианта, – спокойно сообщил кваzи. – Первый – я иду обратно и сообщаю подполковнику Даулетдиновой, что сегодня утром наблюдал, как ты без всякой необходимости обезглавил двух восставших, вместо того чтобы обездвижить их и передать нам для возрождения. Ты убил двух потенциально разумных существ, капитан.

– Это надо доказать, – прошептал я.

– Кваzи не лгут, и это всем известно, – сказал Михаил Иванович. – Второй вариант – мы отбрасываем взаимные предрассудки и неприязнь, после чего начинаем…

– Жить заново? – вставил я максимально язвительно.

– Я хотел сказать – работать с чистого листа, – ответил кваzи. – Но твой вариант тоже годится, спасибо.

Он замолчал.

Я тоже заговорил не сразу.

– Сколько вам лет, Михаил?

– Можно просто Миша. Я умер в две тысячи семнадцатом, мне было шестьдесят четыре года. Возвысился я очень быстро, буквально через неделю. Так что, если отсчитывать от человеческого рождения, мне семьдесят четыре.

– Так вы из самых первых, Михаил?

Он кивнул. И продолжил ждать.

– Мне тридцать лет, – сказал я. – Когда всё началось, я был двадцатилетним сопляком, вокруг которого мир сошёл с ума. И я видел… много чего видел. Я вас ненавижу. Что восставших, что возвысившихся. Все вы одна порода – нежить.

Михаил Иванович продолжал стоять и смотреть мне в глаза.

– Это чтобы не было недопониманий, – уточнил я.

– Так какой вариант мы выберем? – терпеливо спросил кваzи.

– Не надо тревожить подполковника, – сказал я. – Она хорошая тётка.

– Полагаю, мы сработаемся, – сказал мёртвый участковый. – Работа в паре даёт массу способов для достижения взаимопонимания.

Я кивнул.

Работа в паре даёт ещё и массу способов для убийства партнёра.

Но этого я, конечно же, говорить не стал.

– Мы вместе. Мы справимся, – сказала Ольга. – Обязательно. Дениска!

Я смотрел на неё не отрываясь. Голова плыла, и не от удара – от безумия происходящего. Хотелось сидеть на месте и не двигаться…

Ольга размахнулась и дала мне пощёчину.

Почему-то я закашлялся. Потом потёр лицо и сказал:

– Дожили. Год как поженились, а жена уже бьёт меня…

– Ты как? – спросила Ольга.

– Ничего. Уже ничего, – сказал я, встал с пола и осторожно выглянул в окно.

На улице было пусто.

Тогда я повернулся и посмотрел на то, что лежало на полу.

Проще всего было сказать «посмотрел на труп человека, которому моя жена кухонным ножом отрезала голову».

Но это было бы не совсем верно. Мертвецом этот молодой парень, наш ровесник, был и раньше. Вот только труп шёл к нам, издавая какие-то невнятные булькающие звуки, то ли завывая шёпотом, то ли постанывая. Глаза у него были пустые, но следили за нами. Ноги разъезжались, но он не падал. Половина лица у него была не то разбита, не то объедена… даже не хочется думать кем.

Но когда я бросился к нему и попытался оттолкнуть, восставший мертвец одним ударом сбил меня на пол. И пока я лежал, слегка оглушённый, он начал наклоняться надо мной…

Вот тут-то Ольга его и убила окончательно. Схватила сзади за волосы, запрокинула голову назад – и несколькими движениями отрезала голову. Тем самым здоровенным острым ножом, что забрала утром на кухне ресторана. Из перерезанного горла прямо на моё лицо потекла какая-то густая жижа, похожая на почти свернувшуюся кровь…

– Как ты думаешь, не заражусь? – вытирая лицо полотенцем, спросил я.

Ольга пожала плечами. Кто мог ответить на этот вопрос? Да никто.

– Ты его… резко так. – Я понял, что не могу сказать «убила».

– Я с пяти лет на охоту с отцом ходила.

– Но там звери.

– И это не человек.

– Стыдно, – сказал я. – Я должен быть защитником, а не ты…

– Дениска, ты всё сделал правильно. Нож был у меня. Ты его отвлёк, я его прикончила. Мы вместе. Вдвоём мы справимся.

Я смотрел на Ольгу и думал про то, что не знал свою жену по-настоящему. Говорил мне отец: «Когда женишься до двадцати, то женишься не на женщине, а на своих фантазиях».

Но знаете что?

Эта женщина оказалась лучше моих фантазий.

– Мы справимся, – сказал я и улыбнулся. – Мы банда!

Ольга тоже улыбнулась и сразу посерьёзнела.

– Денис, обещай мне одну вещь. Если меня укусят, или что-то ещё… Ты меня убьёшь. Ладно? Чтобы я не превратилась вот в такое…

Я ответил не сразу, и она продолжила:

– Я тебе это обещаю.

Сглотнув вставший в горле ком, я кивнул:

– И я обещаю. Но мы выберемся. До Москвы недалеко. По радио говорят, что за МКАДом всё спокойно.

– Обязательно выберемся, – кивнула Ольга. – Ради него.

Мы посмотрели на кровать.

Сын спал крепким младенческим сном.

Народ у нас в отделении сдержанный. Про Михаила все уже знали и все старательно делали вид, что ничего особенного не происходит.

Впрочем, что тут особенного?

Мало ли в Москве кваzи? Тысяч пятьдесят, пожалуй. Большинство живут в своих районах, на Юго-Западе и на Люберецких Полях, но и среди людей их много. Да и в тех случаях, когда мне не удавалось убить восставших, а приходилось привозить их в отделение, за ними приезжали кваzи.

Я даже здоровался с ними. Даже жал руки. Надо соответствовать высоким стандартам московской полиции. Мы выше предрассудков, мы выше гендерного, расового или витального неравенства.

Но работать в паре с кваzи!

– Денис, давайте определимся, как мы друг друга зовём, – сказал Михаил.

– Давайте, – идя через участок и кивая встречным, ответил я. – Например, я буду вас звать Геной.

– Почему Геной? – искренне поразился Михаил.

– Ну вы же предлагаете выбрать друг другу какие-то прозвища, позывные? Вы будете Геной, я – Чебурашкой.

– Я предлагаю решить, на «ты» или на «вы» мы разговариваем, – терпеливо пояснил Михаил.

– А… – протянул я. – Вы старше, надо бы к вам обращаться по имени-отчеству. Но мы же теперь партнёры, это может быть неудобно в рабочей обстановке. А кто вы по званию?

– У нас нет полиции в вашем понимании, – сказал Михаил. – И званий нет. Я – личный инспектор Представителя.

– О! – потихоньку ускоряя шаг, сказал я. Не нравилось мне, как на меня поглядывали сослуживцы. Слишком много плохо скрытой иронии. Ни для кого в участке моё отношение к восставшим и кваzи не секрет, много будет сегодня разговоров… – Так вы птица высокого полёта, Михаил! Но звания у вас нет, как же вы будете…

– Я был майором полиции и формально остаюсь в этом звании, – сказал Михаил. – Вас устроит такой вариант, капитан Симонов?

Ну надо же! Если это и не эмоции, то что-то максимально к ним близкое.

– Устроит, Миша! – воскликнул я, останавливаясь и кладя руку на плечо кваzи. – Будем на «ты»!

Торжествовал я всего секунду. Михаил кивнул и похлопал по плечу меня.

– Замечательно. Я на это и рассчитывал, Денис.

Он меня подловил! Этот кусок тухлого мяса понял, что я выберу любой вариант, который не выберет он… и подловил меня. Как ребёнка, которому говорят «нет-нет, не надо идти спать!». Как собачку, которой протягивают таблетку – потом отдёргивают руку, потом снова протягивают, потом снова отдёргивают… пока глупая собака не хватает и не проглатывает горькое лекарство.

– Только не бросай меня в терновый куст, – сказал я. – М-да.

Мы вышли из участка, я молча направился к своей машине, кваzи так же молча обошёл её и сел на переднее сиденье.

– Что предлагаешь делать, партнёр? – спросил я дружелюбно.

– Продолжать расследование смерти профессора Виктора Аристарховича Томилина.

– Причина смерти – отсечение головы, произведённое дознавателем Денисом Симоновым, – ответил я.

– Я говорю о первой смерти.

Вздохнув, я завёл мотор и сказал:

– Он был застрелен грабителем. Квартира богатая… сам видел. Грабителя видел дворник, и его записали камеры наблюдения. Очевидно, грабитель дожидался в подъезде, пока жильцы уйдут, но не заметил, что вышла лишь жена Томилина. Он вскрыл дверь, вошёл, наткнулся на хозяина и выстрелил. Но грабитель просчитался, профессор восстал очень быстро и покарал своего убийцу.

– Как быстро восстал профессор?

– Быстро. Двадцать пять минут, минимальный срок, в первом классе учат.

– Верно. И грабитель, прекрасно знающий, что жертва может восстать, полчаса рылся в вещах? Подпустил к себе медленного, голодного восставшего? После чего, погибнув, тоже восстал за минимальный срок, как раз к твоему приходу?

– Маловероятно – не значит невозможно, – упрямо сказал я.

Кваzи даже не стал ничего отвечать в ответ на такую очевидную глупость.

Я вздохнул и выехал со стоянки. Москва, конечно, нынче не так забита автомобилями, как раньше. Скажем прямо – на дорогах просторно. И бензин дорог, и места для двадцати миллионов человек внутри МКАДа не так много, чтобы позволять всем ездить на личном транспорте.

И все же в Пушкаревом переулке оказался небольшой затор, сквозь который мы и поползли к Трубной, чтобы развернуться к Сретенке.

– Я не столь хорошо знаю Москву, – неожиданно сказал кваzи, – но мне кажется, что от участка до места преступления – одна минута пешком. Может быть, две. Куда ты собрался ехать?

– На работу к его жене. То есть вдове. Минут за двадцать доедем, – ответил я.

– Зачем?

– Её оповестили о смерти мужа, но она сказала, что не сможет вернуться раньше окончания рабочего дня. Довольно странное поведение, верно?

Михаил удовлетворённо хмыкнул. Мы выехали на Сретенку, и он спросил:

– А ты уже знаешь, о чем хочешь её спросить?

– Есть мысли, – уклончиво ответил я. – А пока лучше ответь ты, Михаил.

Кваzи вздохнул:

– Ценю твою сдержанность. Я ждал, когда ты спросишь.

– Считай, что спросил.

– Я прибыл в этот дом, потому что у нас имелась информация о готовящемся преступлении.

Вот как! Нет, понятно, что совпадений не бывает, а значит, одно из двух – либо сам Михаил убийца, либо он знал о возможном убийстве. Но приятно, что хоть в этом он не темнит.

– Откуда информация?

– Информатор пожелал остаться неизвестным, – быстро сказал Михаил.

Ясно. Врать кваzи не умеют, но уклоняться от вопросов могут запросто.

– Но ты ему… или ей… доверяешь?

– Доверяю всецело и абсолютно, – сказал Михаил с какой-то даже торжественностью в голосе. – Информация была верна, но я не успел. К сожалению, я не успел…

– А что так?

Михаил вздохнул. Нет, стоп, он не вздохнул, он изобразил вдох! Кваzи, конечно, тоже дышат, но у них всегда ровное дыхание, лишь при очень больших нагрузках немного учащается.

– Пробка.

– Пробка? – воскликнул я. – Никаких неожиданных встреч, звонков и рукотворных препятствий?

– Увы. Случайность.

– Что-нибудь ещё, что может помочь в поисках убийцы? – спросил я.

Некоторое время Михаил размышлял. Потом покачал головой:

– Нет. Все остальное к этому убийству не относится.

Ответ был уклончивый, но лучше, чем ничего.

Мы ехали по Садовому кольцу, где тоже начиналась традиционная вечерняя пробка. Потихоньку темнело.

Да уж. Пробки, бич больших городов. Пробки убивают. После катастрофы число машин в личном пользовании упало раз в пять. И всё равно пробки остались! Как мы вообще куда-то ехали и доезжали раньше?

– А как там у вас, в Питере? – спросил я.

– У нас пробок нет. Мы редко пользуемся персональными автомобилями.

– Но у вас ведь живут живые.

– Двенадцать с половиной процентов, – кивнул Михаил. – Но они тоже предпочитают метро и велосипеды.

– У вас зима теплее, – буркнул я. Конечно, я видел по телевизору сюжеты из столицы не-живых, все эти толпы кваzи на велосипедах, аккуратными рядками едущие по Невскому… Но когда говоришь с кваzи, нормально так говоришь, как с человеком, а потом представляешь толпы мёртвых велосипедистов – то дрожь пробирает от этой картины.

Впереди мелькнула буква «М», и я прижался к обочине. Сказал:

– Пожрать не успел. Будешь?

Михаил помедлил, глядя на меня. Потом кивнул:

– Да. Кваzи-бургер.

– Знаю.

Я вышел из машины, забежал в «Макдональдс», беззастенчиво махнув удостоверением, пробился сквозь толпу подростков к кассам.

– Чизбургер и кваzи-бургер. Большую колу, большую воду.

На меня не ворчали, даже молодёжь. Всё-таки за последние десять лет уважение к полиции и армии сильно возросло. Со своей добычей я вернулся в машину, вручил Михаилу его суррогат, распаковал свой, и мы медленно двинулись в правой полосе.

Я жевал свою котлету с сыром, запихнутую в безвкусную булку, и краем глаза косился на Михаила. Тот ел кваzи-бургер – лук, зелень, огурцы, помидоры и баклажан. Запихнутые в точно такую же булку, как у меня.

– Тебе никогда не хочется мяса? – спросил я.

– Ты же знаешь, что все кваzи – вегетарианцы.

– Знаю. Я спрашиваю про желание.

– Мы своё мясо уже съели, – ответил Михаил. Помедлил, потом кивнул: – Да, это прозвучало грубо. Извини. Но мы вегетарианцы, и нам не хочется ни мяса, ни рыбы, ни сыра.

Он снова стал жевать, но когда мы проехали с квартал, внезапно сказал:

– Мне иногда хочется молока. Я попробовал. Вырвало.

– Соевое? – предложил я.