Глава 3

Домишко у Матрены Воропаевой был аккуратный, даром что крайний: крыша ладная, ставенки подновлены и покрашены в один тон с наличниками, крылечко крепкое, тропинка через палисадник не только лопатой почищена, но и метлой выметена, вплоть до серой от стылости земли. Ежели идти от центра Светлого Клина к околице да посмотреть на избушку из низинки – совсем красота получается: она, избушка эта, на фоне вековых заснеженных сосен, с ровненьким забором и вьющимся над трубою дымком кажется невсамделишной картинкой. Ну вот открытка и открытка, хоть сейчас по почте посылай!

Примерно так думал участковый Денисов, а сам все маялся, все топтался на месте, потому как заходить в домишко ему не хотелось совершенно. Уж он и налево посмотрел, вдоль села, и направо, за околицу, и даже вверх, на прозрачные облачка глянул, но не было в селе и окрестностях хоть каких-нибудь нарушений, требующих его немедленного вмешательства. Значит, отложить визит не получится. Да и в самом-то деле – сколько можно оттягивать? Хоть и не обещал он ничего такого дозорному, а все же неудобно, ждет человек…

Двери в селе отродясь никто не запирал, стучаться и ждать на крыльце тоже было не принято. Заходишь в сени – подаешь голос: хозяева, дескать, где вы тут? Встречайте гостей! Однако горланить лейтенанту милиции было не к лицу, поэтому он все же стукнул пару раз в дверь, ведущую из сеней в переднюю. И, не дожидаясь ответа, потянул на себя ручку.

По причине ранних сумерек в комнате горел свет, и все в этой комнате было ярким, светлым, радостным – кружевные салфетки на подушках, веселые занавески на окнах и печке, сверкающие медовым лаком ходики, ковер с оленями на стене, пестрые домотканые «дорожки» на полу. Никаких тебе пучков трав по углам, никаких склянок с зельями на полках, никакой паутины, крыльев нетопырей и кожи болотных жаб. Хотя казалось бы…

– Темная вещица у тебя при себе, Светлый, – откуда-то из-за печки сообщила Денисову Матрена. – На кой ляд?

– И тебе не хворать, хозяюшка! – усмехнулся участковый, комично поклонившись пустой комнате. – Не шибко занята? Можно войти-то?

Матрена вышла из-за печки, старательно вытирая о передник перепачканные мукой ладони. Росту она была маленького, одета по-домашнему, но опрятно. Крупные натруженные руки, улыбчивое лицо с тысячей мелких морщинок. Добрая деревенская бабушка.

– Отчего же не войти, касатик? – внимательно глядя в глаза участковому, наконец отозвалась Матрена. – Чем я могу быть занята? Мое дело пенсионерское. Вот, пироги затеяла. Лицо-то не в муке у меня, что ль?

– Все у тебя с лицом в порядке, хозяйка. И в доме – ты погляди какой порядок! И убрано, и чисто, и панно с оленями – ну, просто образцово-показательное панно!

– Ты мне голову не морочь и зубы не заговаривай! – отрезала старушка, поправляя тугой пучок седых волос на затылке. – Сколько лет мы с тобой без реверансов обходились – может, и сейчас без них сдюжим?

– Вот про «сдюжим» и «касатик» – ничего плохого сказать не могу, их ты очень… – Денисов поискал слово, – гармонично употребила. А про «реверансы»… Ты, гляди, в селе-то про них не ляпни! У нас народ простой, у нас такие слова только молодежь знает из книжек. Катька моя, к примеру, или Колька Крюков.

– Слыхала новости, слыхала, – покивала Воропаева. – Поздравлять?

– Да ну тебя! – отмахнулся участковый. – Что ишшо слыхала? Или, может, видала?

– Надысь по радио сказывали, советские хоккеисты опять приз «Известий»^[4] получили. А американцы шестой раз на Луне высадились^[5] – правда, что ль?

– Теперь, я погляжу, ты мне голову морочить взялась! – с недовольством в голосе пробурчал Денисов.

– Да ты спроси – я отвечу. Самой-то мне как угадать, про что ты знать хочешь?!

Денисов вздохнул и, демонстрируя безграничное терпение, без спросу сел на старенький скрипучий стул. Положил шапку на колени, расстегнул верхние пуговицы тулупа, поерзал – устроился удобно и надолго.

– Хочу я знать про все на свете, – доверчиво тараща глаза, признался он. – Только всего на свете ты и сама не знаешь, и потому придется мне довольствоваться малым.

Матрена, с веселым удивлением наблюдавшая за участковым, всплеснула руками – дескать, посмотрите-ка на него! – обошла стол и уселась напротив. Покопавшись в кармане, Денисов выудил амулет на кожаном шнурке, подержал на весу, полюбовался на то, как, крутясь и покачиваясь, сверкает в свете электрической лампочки большой красный камень, затем положил его на середину стола.

– Экая безделушка чудна́я! – с любопытством глядя на амулет, прокомментировала старушка.

– Так-таки? – вздернул брови Федор Кузьмич. – Я ишшо войти сюда не успел, а ты энту вещицу уже почуяла! И теперича сказываешь мне, что безделушка?

– А как иначе сказать? – Матрена с искренним изумлением пожала плечами. – Амулет не стоит твоих вопросов, выкинь и забудь!

– Я выкину, а ты подберешь?

– Да на кой мне?! Экий ты… недоверчивый, касатик. Ну, не хочешь выкинуть – в музей снеси. Там больше проку будет.

– Ты вот про прок мне поподробнее, пожалуйста! Очень хочется в суть вникнуть, прежде чем в музей сдавать! Опять же, не для себя стараюсь, меня хороший человек попросил узнать. Он, человек энтот, вообще очень многим интересовался, а я, ты понимаешь, покривил душой, наврал ему, что в наших краях сильных Иных совсем нету…

– Не посмеешь! – вдруг выпрямилась, вытянулась в струнку маленькая Матрена. – Ты обещал забыть!..

– И забыл, – согласился с нею Денисов, – на много лет забыл и не вспоминал до прошлой недели, а тут все одно к одному. – Он вдруг озабоченно пожевал губами, цыкнул зубом. – Слыхала, кто теперь в области главный у ваших?

– Кто? – беззвучно выдохнула Воропаева, испуганно сверкая глазами.

– Да он, он, ты уж, верно, и сама угадала. – Участковый помолчал, потом презрительно фыркнул. – Распорядился в районе отделение создать, чтоб, значит, в противовес Ночному Дозору! Так что ты тут аккуратнее – как начнут по деревням ездить, перепись вести, на учет ставить… Ты пойми, старая, мне самому выгоды никакой, чтоб тебя тут обнаружили! Они сколько лет эту вашу… предводительницу Конклава найти не могут, а тут вдруг у меня под носом, в родном, можно сказать, селе, ее правая рука живет, не тужит! Я хоть и не в Дозоре, а по головке меня не погладят, ежели про тебя выяснится. А уж кто выяснит – наши или ваши, – разницы никакой. А посему я предлагаю жизнь привычную продолжить без сурьезных изменений – ты никаких козней не строишь, ничем таким не промышляешь, а я тебя будто бы и не замечаю. Такой ведь уговор был? Только сейчас поперек нашего уговора вот энта безделушка вклинилась. Вижу, что знаешь ты о ней и, выходит, молчанием своим препятствуешь следствию. Вдруг энто бомба такая? Вдруг ты намеренно от меня скрывать удумала? Стало быть – как есть козни твои вражеские!

– Какие козни, дурной? Какая бомба, какое следствие? – запричитала Матрена. – Сам не видишь, что ль? Такой бомбой разве что клопа взорвать!

– А я вижу и не вижу! – отрезал Денисов и поднялся с места. Шумно втянул носом воздух – пахло дрожжами, печным дымком и яблочной начинкой для пирогов, но сказал он о другом: – Неужели ты не чуешь? Нехорошее что-то надвигается, и все события, все мелочи, любая безделушка – все может иметь значение. Про бомбу для клопа ты верно заметила. Я и сам не дурак вроде. Не тянет энта финтифлюшка ни на бомбу, ни на мину, ни на гранату. А вот на миноискатель – вполне. Что скажешь?

Матрена посидела молча, сцепив под столом руки. Потом, не поднимая глаз, медленно помотала головой.

– Мои слова, Светлый, слышнее, чем твои. Понимаешь?

Участковый сосредоточенно кивнул.

– Я тебе скажу – мне аукнется. И это понимаешь?

– И энто понимаю, Матрена, и энто.

– За предупреждение спасибо, я запомнила… этот жест. – Она наконец подняла глаза в отчетливой сеточке морщин. Денисов затаил дыхание. – Не знаю, поверишь ли ты, но мне жаль, что я не могу помочь тебе в ответ. Ты, конечно, можешь найти в этом и козни, и препятствие следствию, и нарушение уговора… При желании можно найти что угодно. Куда сложнее найти то, чего нет. Понимаешь? А дальше – воля твоя, можешь шепнуть кому следует, сдать меня…

– Тесто! – торопливо перебил ее Денисов. – Отвлек я тебя, хозяюшка, тесто-то совсем поднялось!

Они оба зашевелились, задвигались, Матрена поспешила за печку, участковый сгреб со стола амулет, нахлобучил шапку, проковылял к двери.

– Счастливо оставаться, Матрена!

– И тебе счастливо, касатик!

* * *

В сельских клубах Угорь не бывал давным-давно. Он бы и сегодня не попал, но нигде не мог найти участкового оперуполномоченного лейтенанта милиции Денисова. Кабинет был закрыт, да Угорь и не рассчитывал, что Федор Кузьмич до позднего часа сидит на работе. И дома его не оказалось. Супруга Денисова Людмила, беспечно, на взгляд Евгения, отнесясь к расспросам постороннего человека, сообщила, что вроде бы планировал участковый заглянуть в клуб, где нынче собиралась по какому-то поводу сельская молодежь.

Приведя себя в порядок в «предбаннике» – то есть сбив снег с ботинок и пригладив волосы, – Угорь потянул дверь, из-за которой доносились возбужденные радостные голоса. Кажется, уговаривали кого-то спеть, а тот – не кривляясь, а действительно смущаясь – отказывался. В ту самую минуту, когда Евгений возник на пороге, молодой человек наконец сдался и принял гитару, провел по струнам, вслушиваясь в звучание, и даже воздуху в грудь набрал, но, заметив в дверях незнакомца, замер. Навстречу дозорному поднялась славная шустрая девушка, хотела что-то сказать или спросить, но Угорь прижал палец к губам, другой рукой показывая: потом, все потом, вы же видите – человек выступает! Девушка все же подбежала к нему, задорно стуча каблуками лакированных туфелек по свежеокрашенному дощатому полу, встала рядом, плечом к плечу, лицом к собравшимся, и едва слышно шепнула:

– Здравствуйте! Я Зина, заведующая клубом. Вы по делу, товарищ?

Заверив ее, что он вовсе не по делу, Угорь жестом предложил послушать гитариста. Тот, внимательно проследив за общением Зины с Евгением и поняв, что может продолжать, вновь провел пальцами по струнам и запел. Правда, оперативник был уверен, что минутой ранее парень планировал исполнить совсем другую песню, а теперь вдруг передумал. Он начал медленно, вполголоса и так, будто решил поведать всем крайне интересную историю:

 
Один солдат… на свете жил…
 

И, брякнув по струнам чуть сильнее, чем следовало, продолжил озорно и ритмично:

 
Красивый и отважный,
Но он игрушкой детской был —
Ведь был солдат бумажный.
 
 
Он переделать мир хотел,
Чтоб был счастливым каждый,
А сам на ниточке висел —
Ведь был солдат бумажный.
 
 
Он был бы рад – в огонь и в дым,
За вас погибнуть дважды,
Но потешались вы над ним —
Ведь был солдат бумажный.
 
 
Не доверяли вы ему
Своих секретов важных.
А почему? А потому,
Что был солдат бумажный.
 
 
А он, судьбу свою кляня,
Не тихой жизни жаждал
И все просил: «Огня, огня!» —
Забыв, что он бумажный.
 
 
В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?
И он шагнул однажды.
И там погиб он ни за грош —
Ведь был солдат бумажный.^[6]
 

Вокруг все захлопали, загомонили, и Евгений не сразу понял, что ему, наверное, тоже нужно аплодировать – для конспирации. Песня произвела на него большое и не слишком приятное впечатление. Вернее, не сама песня – ее он знал и любил, много раз слышал и в авторском исполнении – на грампластинке, и на дружеских посиделках с другими оперативниками в области. Его поразило то, какие интонации использовал нынешний исполнитель: поначалу легкомысленные, потом настороженные, тревожные, затем досадливые, надрывные – все как полагается. Но чем дальше, тем больше ощущалось Евгением некое презрение, подтрунивание, издевка…

«Вот ты какой, Николай Крюков! – оторопело думал Угорь, разглядывая парня. – Стало быть, понял, кто я такой? И, поняв, вот такое ко мне отношение выразил?!»

Крюков так же открыто оценивал дозорного, прищурившись и едва заметно улыбаясь.

– Вам понравилось? – ревниво уточнила у оперативника Зина. – Здорово, правда? Что же вы стоите? Проходите, садитесь! А вы из… – Она примолкла, предлагая Евгению самому закончить, из какой организации он прибыл с визитом в сельский клуб Светлого Клина.

– Да я тут по личному делу, не обращайте внимания! – постарался оправдаться Евгений, смущенный количеством пытливых глаз.

– Вы из райкома! Верно? – вспомнил председательский водитель Витька. – Вы к нам с месяц назад приезжали, я подвозил. Только Семен Семеныча тут нет!

– Вообще-то я не к нему, а к Федору Кузьмичу.

– Зачем вам папа? – подала голос крепенькая шатенка, встревоженно распахнув невероятно красивые глаза.

– Да вы не беспокойтесь! Я же говорю – у меня личное дело, к его службе отношения не имеющее. Я здесь не как представитель райкома… и зовут меня, между прочим, Евгением, Женей. Вы лучше расскажите мне, что это у вас тут за мероприятие? Вроде Новый год только послезавтра…

– А у нас репетиция! Катьку пропиваем! Кольке бригадира дали! – заголосили все одновременно.

Угорь растерянно заморгал, а славная девушка Зина славно улыбнулась и виновато развела руками:

– Видите, как много у нас поводов! Ваня Бухаров со своей бригадой перевыполнил план – это раз. Николай Крюков в самый мороз совершил героический рейд в тайгу и вывез наших парней – это два. Его там, в «Светлом пути», за это бригадиром назначили.

– Да не за это, а вообще! – поправил кто-то, но на него зашикали, и Зина необидно отмахнулась:

– И вообще, и за это тоже. А еще у Коли с Катей скоро бракосочетание, вот!

– Молодцы! – одобрил Угорь, косясь на Крюкова. – Ладно, я не буду вам мешать…

– Что вы, Женя?! Оставайтесь! У нас весело, и вообще…

– Папа, может, сюда зайдет! – добавила Катерина. – Не бегать же вам по всей деревне, его разыскивая? Здесь тепло…

– Тепло, – признал Евгений и решил ненадолго задержаться. Снял пальто, встряхнул, сбрасывая на пол последние капельки обратившегося в воду снега, повесил на свободный крючок у двери – там же, где, входя, оставил шапку. Шарф – роскошный, настоящий шотландский, в разноцветную клетку, по давней, детской еще привычке запихнул в рукав пальто.

– Садитесь рядом, товарищ Угорь, – позвал Крюков, улыбаясь с теплотой, показавшейся Евгению насквозь фальшивой. Но делать было нечего, на маленькой сцене уже выступали два паренька – видимо, комический номер, потому что зал начал смеяться даже раньше, чем они успели хоть что-то сказать.

Угорь сел по правую руку от Крюкова, с демонстративным любопытством посмотрел на сцену. И вздрогнул, услышав в самое ухо тихий шепот:

– Не ко мне ли вы приехали, товарищ?

– Не волнуйтесь, Николай, я не по вашу душу, – как можно дружелюбнее ответил Евгений.

– Души нет, это ученые доказали! – тем же приглушенным шепотом сказал Николай.

– Какие ученые? – растерялся Угорь. – Ваши… Темные?

– Что еще за темные? – удивился Крюков. – Наши! Советские!

«Да он же издевается надо мной, – растерянно подумал Угорь. – Самым натуральным образом. Будто я не полномочный представитель Ночного Дозора, а… бюрократ какой-то…»

Он повернулся, левой ладонью слегка развернул голову Николаю – и сам прошептал ему на ухо:

– Души нет у вампиров. Так принято считать. У остальных есть. Даже у тебя, полагаю.

Крюков насупился, глядя в глаза Евгению. Потом спросил, вроде уже не паясничая:

– Что тебе нужно? От меня?

– Да ничего. – Светлый маг пожал плечами. – От тебя – уже ничего.

И посмотрел на Николая сквозь Сумрак.

Увы, много увидеть он не успел. Аура Темного Иного, конечно, была на месте. А вот ни уровня Силы, ни даже специализации Угорь понять не успел – его крепко схватили за плечи, приподняли, развернули…

– Евгений Юрьич! – радостным полушепотом воскликнул Денисов. – Какими судьбами! Пойдем, пойдем… уж прости, что мешаю выступление досмотреть!

Был участковый в полушубке, в шапке и даже снег с валенок не отряхнул. Видать, очень торопился к гостю с улицы.

– Ну, бывай, Николай… – сказал раздосадованно Угорь. Набросил пальто, вышел в сени вслед за Денисовым. Потер глаза – когда резко прерывают сумеречный взгляд, глазные яблоки начинают болеть, будто их распирает изнутри.

Участковому хватило совести выглядеть смущенным.

– Уж извини, Евгений Юрьич, не хочу я, чтобы ты на парня смотрел… так смотрел…

– С чего вдруг? – насторожился Угорь.

– Суеверие у меня есть. Когда на свежеобращенного Темного часто Светлые сквозь Сумрак смотрят – он быстрей злобу набирает.

– Чего? – поразился Угорь. – Кто?

– Злобу быстрее набирает. Он. Темный, а не Сумрак, – зачем-то уточнил участковый и развел руками: – Суеверие такое у меня. Основанное на личном опыте.

– Если на личном – то уже не суеверие, а примета, – поправил Угорь и досадливо махнул рукой. – Да как хотите, Федор Кузьмич. Если вы за ним приглядываете – мне этого достаточно, не буду смотреть. Я не ради Николая приехал. Можно мне поговорить с вами… по душам?

– Так айда ко мне, Евгений Юрьич, – пожал плечами Денисов. – Только пальтишко-то застегни, морозно.

* * *

Угорь не стал спешить – дождался вскипевшего чайника, немедленно поставленного Денисовым на плитку, выпил две чашки чая (и впрямь отогрелся с мороза), на невзначай продемонстрированную Федором Кузьмичом бутылочку из-под болгарского бренди (сейчас в ней была какая-то домашняя настойка солнечно-желтого цвета) не отреагировал – не настолько замерз, чтоб среди бела дня пить.

И лишь после второй кружки чая Евгений завел разговор, ради которого и приехал.

– Странная история у меня приключилась, Федор Кузьмич. Вы местные нравы лучше знаете… может, подскажете чего?

– Расскажи – попробую подсказать, – кивнул участковый.

– Вчера мне запрос пришел. – Угорь вздохнул, запустил руку во внутренний карман пиджака и достал аккуратно сложенный вдвое тетрадный листок. – Все как положено, по форме «шестнадцать цэ»…

Денисов удивленно приподнял бровь.

* * *