Глава шестая

В сказочных книгах родителям юных волшебников всегда честно сообщают, что их ребенка берут учиться волшебству. В Дозорах так никогда не делают. Во-первых, никакой специальной школы у нас нет. Иных учат при Дозоре, и детей среди них редко бывает больше трети, ведь способности Иного могут проявиться в любом возрасте. Среди Иных, как среди шахматистов, нет «взрослых» и «детских» разрядов. Во-вторых, родителям этого просто не надо знать. И дело тут не в том, что они могут что-то разболтать, это легко предупредить простыми заклинаниями. Проблема совсем в другом…

За многие века, пока человечество окончательно утратило веру в магию, а колдуны и волшебники создали Дозоры и разделились на Светлых и Темных, у нас появился немалый опыт общения с людьми. Представьте, что вам сообщили, что ваш сын или ваша дочь – волшебники. Вначале скорее всего вы будете просто рады этому факту (или огорчены, если это противоречит вашей пламенной вере или не менее пламенным атеистическим убеждениям). Потом… потом вам станет обидно. Конечно, все родители хотят своим детям самого лучшего будущего. Но настолько лучшего… понимать, что вы проживете короткую жизнь обычного человека, в то время как ваш ребенок сможет совершать чудеса и будет жить сотни лет – это непросто! Очень многие срываются и начинают явно или неявно вымещать свое раздражение на ребенке. А это, кстати, может привести к большим неприятностям – дети контролируют себя куда хуже взрослых.

Но главное даже не в этом.

Пусть человек будет рад, что его ребенок – Иной.

Пусть он будет искренне любить его и не пустит в свое сердце даже капли жалости к себе.

Обычно это означает, что мы имеем дело с хорошей, любящей семьей.

И тут начинается самое тяжелое.

«Доченька, бабушка тяжело болеет… ты ведь сумеешь ей помочь?»

Сумеет. Вмешательство седьмого уровня. Ерунда, конечно… но уже нарушает баланс между Дозорами.

«Сын, что-то совсем тяжеловато жить становится… Не зайдешь ко мне на работу? Там есть такой дядька, от него зависит, повысят ли мне зарплату… сможешь с ним… поговорить?»

Сможет. Вмешательство седьмого или шестого уровня. А еще – расшатывание морали у юного Иного.

«Да что ж они творят, сволочи! Да этот закон все наше образование угробит!»

И даже не надо ничего говорить. Честный хороший ребенок-Иной смотрит на лоснящуюся физиономию чиновника в телеэкране. И невольно желает ему зла.

Вспухает над мудрой чиновничьей головой воронка инферно. И не такая, которые они каждый день накапливают от обычных человеческих проклятий, за эти пусть сами отвечают – детьми-наркоманами, заминированными автомобилями, видеокамерами в бане, а настоящая, серьезная. От которой шарахнет так, что Инквизиция будет мирить Дозоры, выясняющие, кто виноват и кто теперь кому что должен.

Поэтому лучший и единственный способ – сразу объяснить человеку, не важно, большому или маленькому… «Ты – не человек. Ты – Иной. Это не лучше и не хуже… это иначе. Беды и проблемы людей тебя отныне не касаются, а ты – не касаешься их. Тебе хватит своих бед и своих проблем».

Не всегда сразу, но это понимают все.

А родители… они узнают, что их талантливый ребенок будет теперь учиться помимо обычной школы еще и в особой. Физико-химической. Художественной. Или посещать пять раз в неделю кружок макраме. Совершенно не важно, что они будут думать, потому что они примут любую ложь и никогда не станут допытываться до правды. Когда-то я думал, что это все-таки жестоко. Потом понял, что это не жестокость, а жесткость. Добрая жесткость.

…Вот что действительно жестоко – так это инициировать Иного, влюбленного или влюбленную со всем человеческим пылом. И объяснять, что нет, скорее всего он не сможет омолаживать или продлевать жизнь субъекту своей любви… что никогда и ничего не должен рассказывать… Наверное, это похоже на жизнь разведчика-нелегала, заброшенного в чужую страну. Только Иные не разведчики, и влюбленные, как правило, расстаются. Даже если Иной согласен любить человека, смиряется с необходимостью молчать и видеть, как подкрадывается беспощадная старость, – сама жизнь день за днем, год за годом разводит их все дальше и дальше. Меняются интересы, вкусы, привычки. И любовь умирает.

Поэтому те люди, что отказываются от возможной инициации и остаются людьми, поступают, наверное, мудро. Глупо, но мудро…

– Маме ничего нельзя будет говорить? – спросил Кеша.

– Ничего, – подтвердил Гесер.

– А вот Гермиона… – Кеша исподлобья посмотрел на Гесера, – это подружка Гарри Поттера…

– Я знаю, – ободрительно сказал Гесер.

– Она родителям рассказала.

– Но потом, вспомни, была вынуждена стереть им память, – ласково заметил Гесер. – Поверь, лучше вообще ничего не рассказывать.

Да, после книг Роулинг работать стало гораздо проще. Основную концепцию дети схватывают на лету, только отсутствие Хогвартса их крайне огорчает. Гесер утверждает, что Роулинг написала свои книги по заказу лондонского Дозора, точнее – обоих Дозоров, а разрешение на дозированную выдачу ей информации принимала Инквизиция. Может быть, это правда. А может быть, он просто шутит. Светлым Иным возможность пошутить легко заменяет невозможность соврать.

– Но в обычную школу я ходить буду? – уточнил Кеша с явной надеждой услышать «нет».

– Конечно, – сказал Гесер. – Волшебники-недоучки никому не нужны. Ты будешь ходить в нашу школу после уроков в обычной. Но сейчас… сейчас тебе придется некоторое время пожить у нас, в Ночном Дозоре. Там есть помещения для сотрудников, тебе дадут комнату с большим телевизором, игровой приставкой…

– Интернетом, – добавила Ольга.

Кеша слегка побледнел – в десять лет перспектива оказаться где-то без мамы пугает куда больше, чем радует возможность колдовать. Но довольно твердо спросил:

– А мама разрешит?

– Конечно, – кивнула Ольга. – Мы ее убедим. И это ненадолго. Несколько дней… может быть, неделя. И отправишься домой.

Завулон саркастически улыбнулся, но промолчал. Он что-то пока не спешил уходить, видимо, никак не мог насмотреться на настоящего пророка. Мы с ним стояли в стороне, а Гесер с Ольгой сидели на диване с обеих сторон от Кеши и на два голоса расписывали ему преимущества жизни Иного. Семен, натерпевшийся страху, пока мы не приехали, пил на кухне чай с Ольгой Юрьевной. В принципе ничего ужасного за то время, пока мы добирались, с ним не произошло. Он просто обнаружил, что начисто лишился возможности связаться с кем-либо магическим образом, не способен прощупать пространство вокруг и предугадать будущее хотя бы на минуту вперед. Ну и ощущение надвигающейся опасности нарастало с каждой секундой. Семен про «тигра» ничего не знал, но понял, что дело тут не в обычной разборке между Дозорами, что все куда серьезнее. Вот и стоял с каким-то заклинанием на взводе, ожидая, кто доберется до него раньше…

– Это интересно, что я волшебник, – нерешительно сказал Кеша. – А… я обязательно должен им стать? Не могу остаться человеком?

Гесер и Ольга переглянулись над головой мальчика. Завулон хмыкнул.

– Можешь, – признался Гесер. – Если хочешь. Ты хочешь?

– Нет, – твердо сказал Кеша. – Просто интересно.

Недобрая соседка, обзывающая мальчишку тефтелем, была во многом права. Мальчишка был рыхлый, круглолицый, будто Пончик из книжки про Незнайку, кожа на лице была бугристая, как обычно бывает у немолодых людей и крайне редко у детей. Про таких детей родители говорят слегка извиняющимся тоном: «Знаете, он очень умненький и добрый…»

Насчет доброты – не знаю, хотя аура у мальчика и была хорошая, однозначно светлая, Завулону тут нечего было делать. А вот что умненький – это походило на правду.

– Это все из-за самолета? – продолжал расспрашивать Кеша. – Потому что я испугался?

– Да, – кивнул Гесер. – Самолет и вправду мог упасть, ты предвидел опасность. И Антон, – Гесер кивнул в мою сторону, – понял, что ты – пророк.

– И спас самолет? – уточнил мальчик.

– Как видишь, самолет не упал, – ушел Гесер от ответа.

– Так я могу только предсказывать? Больше ничего? – с явным огорчением спросил Кеша.

– Нет, почему же. Просто это у тебя будет лучше всего получаться, – вступила в разговор Ольга. – Это как с музыкой. Всех учат играть на фортепьяно, даже скрипачей и флейтистов. Для общего развития. Так что ты сможешь бросать файерболы, останавливать время, делаться невидимым…

Мне вдруг резко захотелось курить. Последнее время я курю редко, но с пачкой сигарет в кармане все-таки чувствую себя спокойнее. Я посмотрел на Завулона – тот маялся, разминая в руках длинную темную сигарету. Мы переглянулись и не сговариваясь направились на балкон.

Как и положено маленькому балкону в маленькой квартире, он был изрядно захламлен. Тут стояли санки и старый детский велосипед, коллекция пустых банок из-под джемов и солений, большой картонный ящик со всяким хламом, маленький пластиковый контейнер с инструментами. Контейнер был открыт, и я видел, что и молоток, и плоскогубцы слегка подернулись ржой. Ну кто же хранит инструменты на незастекленном балконе? Эх, женщины…

Или лучше сказать: эх, мужчины? Тяжело быть матерью-одиночкой. Особенно в России.

Мы закурили – Завулон любезно поднес мне язычок пламени, пижонски зажатый между большим и указательным пальцем, я прикурил, не побрезговал. Глубоко затянувшись, я сказал:

– Надо, пожалуй, мамашу отправить на курорт. Что ей здесь торчать, если ребенок будет у нас? А так… может, снимет кого, развлечется…

– Отправь, – согласился Завулон. – Дневной Дозор претензий не имеет.

– Что-то ты добрый сегодня, – сказал я. – И это, прости за дурацкий каламбур, не к добру.

– Я-то могу позволить себе быть добрым, – усмехнулся Завулон. – А вот ты, Антон, стесняешься собственной доброты.

– Почему это?

– А с чего бы иначе эти слова? «Мамаша», «снимет», «развлечется»… Опошляешь собственное доброе предложение. Стесняешься.

Я подумал и согласился:

– Да. Стесняюсь. В наше время даже добрые волшебники стараются выглядеть злыми. Завулон… скажи, а что это такое – сумеречная тварь?

– Чистой воды теория, – усмехнулся Завулон. – Не бери в голову.

– В Сумраке ведь никто не живет, – сказал я.

– Раз не живет, значит – не живет, – легко согласился Темный, и я понял, что больше никакой информации от него не получу.

– Ну ладно, – сказал я, щелчком пальцев отправляя окурок в полет с балкона, а вторым щелчком – испепеляя его на лету. – Спасибо и на том, что помог. И что не стал претендовать на пацана.

– Будь он боевым магом – претендовал бы, еще как, – усмехнулся Завулон. – Мальчик не наш, конечно, но возможности всегда есть… И будь он прорицателем – я бы за него поборолся. А пророк? Нет, спасибо.

– Ты ценишь прорицателя больше пророка? – поразился я.

– Конечно. Прорицатель говорит о том, что может случиться, – и будущее можно изменить. Пророк вещает истину. То, что неизбежно. Зачем знать неизбежное, Антон? Если неизбежное плохо, то не стоит расстраиваться раньше времени. А если хорошо – пусть лучше будет приятная неожиданность. Многие знания – многие печали. – Завулон посмотрел на сигарету в своих руках. – Бывай, Светлый…

Сигарета в его пальцах вспыхнула мрачным багровым пламенем. Огонь перекинулся на пальцы, пробежал по руке, охватил все тело. Завулон улыбнулся мне сквозь пламя – и исчез.

Только догорающая сигарета упала под ноги.

– Позер, – сказал я. – Фигляр… Самовлюбленный урод!

Демонстративный отказ Завулона от борьбы за мальчишку-пророка меня пугал. Быть может, это была всего лишь хорошая мина при плохой игре, но что-то подсказывало мне – Темный говорил то, что думал.

Что же это такое – сумеречная тварь?

Завулон говорил так, словно Гесер должен его прекрасно понимать. Значит, Гесер знает…

Но спрашивать у шефа я, разумеется, ничего не стал. У Бориса Игнатьевича свое мнение о том, что нужно знать подчиненным для успешного выполнения своих обязанностей.

Закончилось наше пребывание в квартире Толковых именно так, как я и предполагал. Мать мальчика была посажена в машину и в сопровождении Игоря, Алишера и Жермензона отправлена в аэропорт – лететь регулярным рейсом в Барселону и отдыхать на курорте. Матерью она явно была хорошей, судя по тому, что Семену потребовалось два внушения шестого уровня, чтобы убедить ее оставить ребенка на наше попечение, а самой отдыхать на каталонских пляжах. Ну а для нас Гесер открыл портал прямо в офис Дозора.

И даже инициировал мальчика лично, прямо во время перехода сквозь Сумрак. Можно было бы сказать, что это большая честь, не будь мальчик настоящим пророком.

Комнаты для проживания расположены в офисе в полуподвале. Выбор оправданный – реально там мало кто живет, обычно в них ночуют дежурные или останавливаются приехавшие в командировку иногородние Иные.

Ниже есть еще несколько этажей – начиная от хранилища артефактов и архивов и кончая камерами предварительного заключения. Но это уже другая история, туда ведет другая лестница, и вообще так просто туда не спуститься.

Кеше выделили комнату, которую обычно занимали некурящие. Приволокли туда огромный плоский телевизор, две игровые приставки, кучу дисков и два мешка игрушек, закупленных в ближайшем «Детском мире». Судя по всему, покупать игрушки послали бездетного сотрудника, иначе в этой горе не соседствовали бы плюшевые зверюшки, конструкторы «Лего», радиоуправляемые машинки и вертолеты, игры-бродилки, в которые можно играть только компанией, и развивающие деревянные игрушки для малышей младшего детсадовского возраста. Кеша, уперев руки в упитанные бока, взирал на эти развалы с легким испугом.

– Семен, ты уж проследи, чтобы кормил его кто-то семейный, имеющий детей, – попросил я. – И желательно, чтобы ребенок у него был моложе ста лет. А то мальчику принесут шашлык, пиво и копченую колбасу.

– Пиво ему рано, это я понимаю, – кивнул Семен. – А колбаса и шашлык чем плохи? Помню, в гражданскую дело было, подобрал я на вокзале беспризорника – Светлый Иной оказался. Ты его знаешь, кстати, это… ну, не важно. Худющий был! Так вот, месяц его колбасой откармливал! На Украине дело было, хорошую там колбаску делают… жареную…

– Понял, проехали, – кивнул я. – Тогда точно попроси кого-то из женщин заняться мальчиком. Ладно?

– Попрошу, – усмехнулся Семен. – Только до ужина ему далеко, шеф пожелал немедленно заняться с мальчиком азами магии.

Я пожал плечами. К чему такая спешка? Ребенок теперь под охраной всего Ночного Дозора. Разберемся помаленьку, на что он способен…

– Пойду, – сказал я Семену. – Заберу своих, и домой. Светлана борщ обещала.

– Борщ – это замечательно! – расплылся в улыбке Семен. – А я, пожалуй, в столовку. И сам поем, и повариху попрошу что-нибудь для мальчонки сварганить.

Поварихой у нас была тетка лет сорока, как Иная – слабенькая, но повариха замечательная. Еда в нашей столовой уступала блюдам из мишленовских ресторанов только ценой.

– Вот это хорошая идея! – одобрил я.

В машине Надька тарахтела без умолку. Во-первых, ее восхитил открытый Гесером портал. Вообще-то она и сама умела открывать порталы, но ей это было строжайше запрещено, к тому же портал Гесера, на ее взгляд, чем-то отличался. Какой-то «тонкоэнергетической структурой» и «личной избирательностью». В общем, на его открытие Гесер тратил на порядок меньше сил, а пройти через портал мог только тот, кому это было разрешено.

Во-вторых, Наде было очень жалко мальчика-пророка. Жалко, что он живет с мамой, но без папы. Жалко, что не поехал на море. Жалко, что без мамы в скучном офисе… хотя игрушки ему интересные притащили, можно будет вертолетик попросить на поиграться? Жалко, что он толстый и неспортивный, над ним, наверное, все в школе смеются.

В-третьих, Надя очень гордилась, что подала самому Гесеру правильный совет. Нет, прямо она не хвасталась, но то и дело возвращалась к этому моменту…

Светлана едва заметно улыбалась, слушая болтовню с заднего сиденья. Потом негромко сказала:

– Я очень за вас волновалась.

– Нас была целая армия.

– И сильно вам это помогло? Не люблю непонятные волшебные штуки…

– Это человеческие атавизмы, – вздохнул я. – Иным положено любить магию во всех проявлениях. Кстати, ты не знаешь, что такое сумеречная тварь?

– Впервые слышу, – покачала Светлана головой.

– Вот и я…

– А я знаю! – воскликнула сзади Надя. Поразительная детская способность слышать все интересное, даже если собственный рот ни на секунду не закрывается.

– Ну? – насторожился я.

– Если в Сумраке есть растения…

– Какие растения?

– Синий мох! То должны быть те, кто его ест.

– А кто вообще ест мох? – спросила Света.

– Олени, – автоматически ответил я. – Но этот… он никак на оленя не походил. Козел, конечно, но никак не олень…

– Антон!

– Что я такого сказал? – буркнул я. Надя захихикала. – У нас критическая ситуация…

– Нет уже критической! Кто-то охотится за мальчиком-пророком. Ну и что? Против всего Дозора, да еще если и Темные помогут, никому не выстоять. Гесер сейчас свяжется с Инквизицией, если уже не связался. Порыщут в архивах. Найдут, в чем дело. Какая-то секта, возможно. Как с братьями Регина, помнишь? Ты лучше реши, что предпочитаешь – доваривать борщ или позаниматься с Надей математикой.

– Я математику выбираю, – ответил я. – Борщ я варить не умею.

Секта… Может, и впрямь? Сидели себе пару столетий, ждали пророка. Может, хотят, чтобы он им смысл жизни открыл. Сидели, ждали… Накачивали артефакты энергией, тренировали охотника…

Хорошая версия. Экзотическая, но понятная. Хочется надеяться, что так и есть.