При виде приказов, подписанных епископом и его покойным секретарем – впрочем, о смерти брата Кастора никто еще не знал, – вся святая братия проявила достойное рвение.
Рууд меня сразу же услал в свою келью. Там я и сидел, глядя тупо на крошечный лик Сестры, что на стене висел.
Скажи, всемилостивейшая, неужели стоило священника убивать? Даже если был он наушником Дома, так ведь есть у храма подвалы, камеры для покаяния провинившихся братьев. Та же тюрьма, если честно.
Запереть, да и дело с концом…
Нет – убил. Не колеблясь, не медля. Один брат – другого.
А чего тогда мне ждать? Если интересы веры заставляют святых братьев друг друга резать! Кто я для них? Титул насмешливый, сан, мимолетно положенный – разве это брата Рууда остановит? Вот расскажу я все, что знаю, Преемнику Юлию, стану не нужен, и…
Мысли были неприятные. Тяжелые и почти грешные. Без позволения Сестры святой паладин греха не совершит. Если Сестра дозволила – значит, правильно Рууд поступил!
Только ведь Сестра – она далеко, в царствии небесном. А человеку свойственно ошибаться. Прав ли был добрейший епископ Ульбрихт, давая сан брату Рууду? Сестра ли его устами говорила?
Вспомнил я тот блеск в глазах епископа, когда он о принце Маркусе заговорил, и нехорошо мне стало. Знал святой брат что-то такое, что и Рууду, наверное, неведомо. А уж мне – тем более. Что-то очень важное о маленьком беглом принце.
Ох, не стоит в игры сильных мира сего влезать! На все мои козырные шестерки у них по тузу приготовлено. Стану не нужен – вмиг сметут.
Раздались за дверью шаги – быстрые, уверенные. Вошел брат Рууд. Только я его не сразу узнал.
Плащ на нем теперь – малиновый, с синей каймой. Плащ священника-подвижника, что и оружием владеет, и словом истинной веры. На поясе длинный меч, и уже по строгой красоте рукояти, по ножнам я угадал, что и клинок хорош. Кожаные сапоги, на груди – святой столб поблескивает. Не стал под одежду прятать, может, и правильно, все больше почтения в окружающих…
– Одевайся, брат Ильмар.
Дал он мне одежду миссионера – все из палевого сукна, неприметного и скромного. Редко такую встретишь в державных владениях. Миссионерская судьба – свет веры к дикарям нести, в джунгли, в пустыни, в болота. Редко-редко такой встретится в портовом городке – торопящийся на корабль, в плавание в чужие края. И еще реже возвращаются они…
Может, и меня такая судьба ждет? Как поведаю все, что знаю, так и напомнят – сан не зря дан. Отправят в Конго, Канаду, Ниппон или иную окраину мира. Неси свет веры, бывший вор Ильмар…
Все это я думал, переодеваясь под пристальным взглядом Рууда. Вроде бы и не обыскивали меня, а теперь – все вещички спутнику знакомы. И деньги мои он видел, и мелочь всякую, вроде гребешка и карманного туалетного несессера. И пулевик.
– Стрелять умеешь? – спросил брат Рууд.
– Вроде получалось.
– Хорошо. Путь трудный.
Вот и все рассуждения. Вышли мы из кельи, и двинулся я за своим новым спутником по бесконечным коридорам. Конюшни были не совсем при храме, но оказалось, что к ним тянется под площадью подземный туннель. Под большими городами все изрыто, и такими вот тайными ходами, и катакомбами древними, и канализацией, если город совсем уж крупный и богатый. А под Лютецией – или, если попроще, без державной пышности, под Парижем, – говорят, подземный город чуть ли не втрое больше верхнего, даже и до Версаля дойти можно, на свет не выходя.
– Брата Кастора вспоминаешь? – спросил вдруг Рууд.
Я промолчал.
– Вспоминаешь. Вижу.
А хоть бы и вспоминал! Ему-то что? Молчу же, не учу монаха истинной вере.
– Мне неведомо, что такое важное есть в принце Маркусе, – сказал вдруг Рууд. – Но Преемник сказал, что сейчас он для веры – как фундамент для храма. Такие слова зря не говорят. Малый грех вера простит, большего бы не сотворить…
– Кровь проливать мне приходилось, брат Рууд, – ответил я. – Вот только малым грехом я это никогда не считал.
– И зря, брат. Вера не только на добре стоит, крови за нее немало пролито. Если вдруг невинен был брат Кастор – Сестра его милостью не оставит. А если прав я – значит, спас душу его от предательства.
Гладко все получается. Куда уж глаже. Я и не стал спорить.
Вышли мы наконец из туннеля – прямо в конюшни, к выезду крытому, где уже готов был экипаж. Крепкая карета для дальних поездок, на железных рессорах, с шестеркой вороных лошадей. Окна серебрёные, снаружи ничего и не углядишь. На закрытом облучке ждали два кучера – тоже в одеяниях священников. Кто-то из младших братьев.
– Садись, – сказал Рууд. Пошел к возницам, поговорил коротко. Я тем временем забрался в карету.
Уютно. Ничего не скажешь. Видно, сам епископ на ней выезжал. Два мягких дивана – хоть сиди, хоть спи, – на них пледы теплые. Погребец, внутри и еда, и бутылки, в гнездах надежно закрепленные. Яркая карбидная лампа, столик откидной, переговорная труба к возницам, даже рукомойник дорожный есть. Куда роскошнее первого класса в самых хороших дилижансах.
Устроившись на диване, я почувствовал, как наваливается усталость. Неужели милостью Сестры все же вырвусь из ловушки?
Следом забрался брат Рууд. Экипаж сразу же тронулся, ворота распахнули, и мы выехали в дождливую холодную ночь.
– Располагайся удобнее, брат мой, – сказал Рууд. – Путь длинный. Сейчас мы двинемся на Брюссель, так меньше подозрений у стражи будет. Потом уже к Риму направимся.
Экипаж катился по площади – мягко, без тряски надоедливой. Патрульные, что были вокруг храма, на карету поглядывали, но не препятствовали.
– Присоединяйся, брат, – предложил Рууд добродушно. Достал из погребца бутыль вина, разлил по красивым стальным бокалам.
– А как же твои обеты? Ты вроде вина не пьешь? – спросил я, принимая бокал.
– Не время теперь плоть умерщвлять, – спокойно ответил брат Рууд. – Сейчас глоток вина – не грех. Только фанатики посты соблюдают и обеты держат, когда надо в бой идти.
– А ты боя ждешь, брат?
– Я всего жду, Ильмар.
Его глаза блеснули.
– И запомни… брат мой… ты теперь себя беречь должен. Ты – ниточка, которая может к Маркусу привести.
Вот. Очень приятное дело.
– Спасибо, брат Рууд, остерегусь, – пообещал я. Мы выпили, потом Рууд молча убрал вино.
Карета выехала наконец с площади, загрохотала по неровной мостовой вдоль Принсенграхт.
– Расслабься, – посоветовал Рууд. – На выезде из города нас все равно будут проверять, брат.
Легкое дело – после такого напутствия расслабиться.
Посмотрел я в окно, на домики-барки, вдоль всего канала стоящие. В окнах кое-где огоньки горят, а так как занавесок по местному обычаю нет, то можно все насквозь видеть. Женщина с вязаньем, видно, ждет кого, раз за полночь не ложится. Мужчина полуголый гантелями каменными ворочает. А вот целая толпа за окном – кружатся в танце, на столах бокалы хрустальные поблескивают. Пускай стража каторжника ловит, пусть Дом указы грозные рассылает, пусть на краю света краснокожие переселенцев режут – есть ли до того дело простому бюргеру?
И на миг меня снова тоска коснулась. По такому вот спокойствию, по жизни устроенной, по необязательности при виде стражника напрягаться…
– Мирская жизнь соблазнительна, таит в себе многие прелести и искушения, – сказал брат Рууд. – Мне понятно, как ради Господа, ради Искупителя и Сестры, от нее отказаться. А скажи, Ильмар, что тебя с честной стези свело?
– Любопытство, брат Рууд. Любопытство… Скажи, кто из здешних людей хотя бы из своей провинции выезжал?
– Немногие.
– А я в Китае был, через Руссийское Ханство проезжал, с живыми ниппонцами беседовал, в Египте полгода жил – да не в державной Александрии, а в языческом Мероэ, – даже в дикой Африке старые храмы раскапывал.
– Любопытство – божественная черта, людям подаренная, – согласился Рууд. – Но не все человеку дано постичь.
– А я многого и не желаю, брат Рууд. О загадках божественного мироздания не сокрушаюсь. Мне бы повидать, как люди в чужих странах живут, на далекие берега ступить – уже хорошо.
Брат Рууд помолчал. Видно, говорил я что-то опасно близящееся к ереси, но границ все же не преступил.
– Купцы, миссионеры, географы, тайные слуги Дома – многие путешествуют по всему миру, – сказал он наконец. – Недавно в холодных краях, что за Африкой раскинулись, целая экспедиция побывала. Ледяной материк нашли. Там никто не живет, только звери, доселе невиданные. Птицы, не умеющие летать, а плавающие словно рыбы, например… Не верю я, Ильмар, что одна лишь страсть к путешествиям тебя с честной дороги сбила. Нет в тебе злодейской сути, злобы душегубной.
– Правильно, – признался я. – Не только любопытство. Еще и лень. Не хочу я, брат, изо дня в день кропотливым трудом заниматься. Вставать по утрам, галстук повязывать, перо чиновничье на шляпе поправлять, на службу идти… Нет. Не хочу.
– Это – грех. Господь наставляет нас трудиться прилежно.
– Грех, – признал я. – Только сам Искупитель плотницким трудом пренебрег и сказал, что каждого своя дорога в жизни ждет.
– Остановись, брат Ильмар! Ты опасные вещи говоришь!
– Брат Рууд, а разве вам не положено смутные места в священных книгах толковать?
Брат Рууд кивнул.
– Положено, брат Ильмар. Прости мою горячность. Говори, сомневайся, я счастлив буду развеять твои заблуждения. Спрашивай, брат.
Похоже, он и впрямь был готов к разговору. Я задумался. Потолковать о вере со святым паладином – шанс редкий, раз в жизни, да и то не всякому выпадает.
– Скажи, брат, что такое Слово?
– Слово Господне дано людям как пример чуда повседневного, ежечасного, достойным людям доступного. Позволяет Слово в пространстве духовном, под взглядом Господним, любую вещь, тебе принадлежащую, скрыть до времени…
– А вот Жерар Светоносный писал, что Слово – искушение, данное людям в испытание…
– И достойный Жерар прав. Слово – будто оселок, на котором каждый свою душу правит. Кто отточит до достойного блеска, а кто и напрочь в труху сведет.
– Но разве все люди не едины перед Богом? Почему тогда те, кому дано Слово, не спешат им с другими людьми поделиться?
– Каждый достойный рано или поздно свое Слово находит. А найдя – прямой путь к душе Искупителя получает. Дальше уже его воля, как употребить полученное.
– Что-то редко Слово благу служит. Ну, святой Николай под Рождество Искупителя по бедным домам бродил, из Холода монетки доставал да беднякам дарил. Святой Парацельс в Холоде лекарства прятал, больных исцелял. Только и тут сумой могли обойтись, а разбойников и простым словом усовестить можно… Еще могу кое-кого вспомнить. А в основном-то, брат Рууд, как получит человек Слово – так одна страсть наружу выходит! Прятать, копить, от людского глаза укрывать.
– Да, Ильмар. Так и есть. Значит, далеки мы пока от Господа. Вот и нет пока на земле царства любви и добра. Слыхал ли ты, Ильмар, о пороховом заговоре в Лондоне? О том, после которого Британия уже не оправилась?
– Слыхал.
– Тогда заговорщик на Слове Божьем пронес порох и взорвал парламент… А король Яков, правивший тогда Британией и не признававший власти Владетеля, с перепугу все сокровища своей короны в Холод убрал и ума лишился. Не смог ничего достать обратно.
– Говорят, – тихонько вставил я, – что часть сокровищ была на Слове у Лорда-казначея, да тот предателем оказался.
Не захотел отдавать их наследникам, сбежал, только и сам вскоре сгинул, не воспользовался…
– Может быть, Ильмар. Четыреста лет прошло, никто из людей уже правды не знает. Но только что в итоге получилось? Всё достояние британское – в Холоде. Ни денег – войскам заплатить, ни оружия – солдатам раздать. Власть рухнула, резня началась, Британия в крови потонула. Добро это или зло?
– Зло.
– А то, что после этого острова под державную власть вернулись, истинную веру без оговорок приняли? Если бы сейчас в Европе не единая власть была, если бы отдельные провинции свои законы имели и настоящие войны вели? Сейчас, когда пулевики в ходу, когда планёры могут бомбы сбрасывать? Так чему послужило Слово?
– Добру. Наверное – добру.
– Вот так, брат мой Ильмар. Невозможно слабым человеческим умом постичь, к чему отдельный поступок приведет. Малая капля крови сегодня завтра большой пожар погасит.
Я замолчал. Не мне спорить с настоящим священником, искушенным в словесных тонкостях.
– Слово – тайна огромная, непостижимая, – задумчиво сказал Рууд. – Вот представь – нет Слова! Вообще нет! Что бы стало с миром? Где могли бы хранить дворяне свои ценности – от разграбления, от воров… да, от воров, брат мой Ильмар… Вместо потаенного Слова, на котором вся графская казна хранится, – сотни людей охраны, трудом не занятые. Вместо того чтобы в Холод налоги спрятать, да и донести без помех до Дома – целые обозы по дорогам двинутся, значит, надо эти дороги огромным трудом поднимать, чинить, в порядке держать…
Нас как раз тряхнуло, и я рискнул вставить:
– Хорошие дороги – они и добрым людям полезны.
Брат Рууд слегка улыбнулся.
– Не спорю, брат. Пришло время – построили дороги. Но каким чудом, скажи, удалось бы руссийскому тёмнику Суворову пушки через Альпы перетащить, когда в швейцарской провинции битва состоялась? Каким чудом – кроме Слова? А как святой брат наш, Самюэл Ван-дер-Пютте, незадолго до той баталии, смог бы из Китая в Европу тайну пороха доставить? Через Руссийское Ханство пронести – и пулевики, и порох, и книги тайные? Как он смог бы в Китай нефрит и железо доставить для подкупа? Если бы Дом против Руссийского Ханства без пушек и пулевиков воевал – жили бы под игом! Все в мире связано, брат. Одним Слово беду несет, другим – пользу приносит, от беды спасает.
– Слышал я, что в давние годы в Европе порох знали, – возразил я. – Потом был утерян секрет, спрятан на Слове, а мастера и убили. Пришлось из китайских земель заново тайну доставлять.
– А если и так? Видишь, Слово все время работает, одно теряется, другое находится. И благо в нем, и зло.
Я кивнул.
– Искупитель создал Слово непознаваемым, и в том была великая мудрость. Для стороннего взгляда все просто. Сказал человек что-то, потянулся куда-то, с силами собрался – и достал вещь из Холода. А теперь подумай сам: мог принц Маркус от цепей освободиться?
– Нет, конечно. Навык нужен.
Брат Рууд усмехнулся:
– А если бы он взял цепь, его сковывающую, да и положил на Слово?
– Но… – Я замолчал, пытаясь представить картину. Мальчик касается цепи… прячет в ничто… остается свободным? – У него сил не хватало?
О проекте
О подписке