Цитаты из книги «Люди августа»

Лед был прозрачен, он гнулся под нашим весом, чуть мутнея от внутренних напряжений. В водной глубине уткнулись в ил сонные рыбы, а мы шли по тонкой ледяной корке, которую облизывало, не в силах растопить, солнце, и мне казалось, что чувство теперь так же накрепко схватилось между нами, что мы идем там, где еще вчера не смогли бы ступить.

Я мнил себя неуязвимым, хотя был всего лишь незаметен: никого не волновали, ничьих интересов не затрагивали мои частные розыски, я копошился в архивах, ездил по местам лагерей — бумажный конквистадор, тихий соглядатай. Да, я умел выскальзывать из сложных ситуаций, но, чтобы отправиться в Грозный, нужно было быть Мусой или Джалилем, я же был лишь самим собой, везунчиком, нюхачом, и все это вдребезги разбивалось о реальность войны.

Я выдохнул, закрыв глаза; я не разгадал безумия Антонины, она показалась мне самой деловитой из женщин. Это перевернутый мир, где сумасшествие нормально, — и я не найду тут ничего, интуиция отказывает, представляет все наоборот.

мало кто пропадал совсем в одиночку, большинство — при перебежке, в ночном бою. Через несколько минут спохватывались, но уже не могли или не имели возможности — под огнем — найти. Ранило, контузило, убило — где-то недалеко, в пределах сотен метров и пяти минут. Но тайну-то этих пяти последних минут и не хотел открывать уничтоженный город, где все рушилось и горело, где не оставалось следов. Поэтому и были так ценны съемки боевиков, они показывали бой с той стороны — в кого целились, куда попали, как разлетелись осколки, где упал раненый солдат; говорили, что несколько тел нашли в руинах благодаря этим затертым видеокассетам.

В нескольких километрах от Моздока встретилась табличка "Бойня", написанная черной краской на белом листе фанеры, прибитая к столбу. Казалось, это предупреждение, и лишь потом я понял, что это самодельный указатель, обозначающий поворот на бойню, туда, где забивают скот, — в поле за тополями виднелись угрюмые цеха.

Необразованный, не знающий, кто такой Гомер, — вот что искал в женщине дед Михаил своим чутьем человека, ведающего науку выживать там, где одним солдатским умением спастись невозможно.

Для нее, для Девы, в ожидании нет времени, оно, ожидание, абсолютно и один день, и двадцать лет; без колебаний, приливов-отливов, смены настроений. И тогда герой на самом деле может вернуться в любой момент времени, ибо время для него лишено обыденной протяженности.

Мир моего детства не пострадал от распада Союза. Я был уверенным жильцом минувшего. А мир детства Анны исчез вместе с СССР. Тот, кому сказано — эти дома, дороги, деревья, холмы, реки, эта квартира, эта лестница, эти стол, стул и кровать, эта лампа, шкаф и холодильник, зеркало, репродукция на стене, старые обои — не твои, убирайся отсюда, оказывается изгнан и из воспоминаний.

Мир моего детства не пострадал от распада Союза. Я был уверенным жильцом минувшего. А мир детства Анны исчез вместе с СССР.

Плакальщица… Вдова… Весталка… Натурщица, отрешенная от тела… Возлюбленная, обреченная на вечную разлуку… Я перебирал образы, и все были неточны, хотя цепляли истину — краем, малой частью, штрих к штриху.