Костя упорно двигался к свету. Где-то должны быть жд-кассы. Нужно взять билет на следующий поезд. Сплошная темень, разряженная твердым ноябрьским холодом, пугала.

Шли молча. Дембель то и дело пытался заговорить, спросив, по крайней мере, куда так уверенно шлепает Костя, не обращая внимания на свежую грязь, покорившую нескончаемый голый пустырь. Фонари держали оборону, не подпуская парней к дороге.

– Твою же мать, – выругался Костя.

– Слушай, ты меня, честное слово, извини.

Костя оглянулся, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть сквозь туман. Отдаленный гудящий звук подсказал, поезд ушел. И ничего не поделаешь.

– Куда мы идем?

– Тебе не все равно? Можешь идти куда хочешь.

– Ты один не дойдешь.

– А ты знаешь, куда мне идти?

Наконец усохла грязь, и показался асфальт. Через один горели фонари.

– Допивать будешь? – показал дембель тронутую банку.

– Слушай, ты не понял? Пошел отсюда на хрен.

– Понял. Понял, – улыбнулся дембель и неслышно хохотнул.

Пронеслась на запредельной скорости случайная легковушка. Раздраженный Костя, проклиная пьяного попутчика, еле успел отскочить на обочину. Прогудел запоздалый сигнал. С завистью он проводил мельчающий свет задних фар, подумав, как хорошо бы сейчас было прыгнуть в салон и наверстать упущенные километры.

Колотил дубак, и вот-вот начиналось утро. Густое небо нехотя разбавляло черноту водянистой проседью. Крапал мимолетный дождь.

Все-таки зря он вышел.

– Сидели бы сейчас, чай пили, – проронил дембель.

Косте хотелось драки. Он решил, что перестанет вообще применять физическую силу, как только покинет армейские трущобы. И в принципе держался как мог. Правда, несколько раз пободался с местной шантрапой, и то по пьяной лавочке.

Драться он любил. Нравилось чистить лица и самому получать. Так выбитый армейский зуб подарил ему не только уверенный соленый привкус, но и чувство, сравнимое с мужской утехой, а припухший глаз и преследующая несколько дней мутная пелена вторили – ты живой, живой.

Потому, прежде чем ударить оборзевшего дембеля, он спросил:

– Ты нарываешься, да?

Со словами «ладно тебе, братуха» дембель охотно хлопнул Костю по плечу. Костя хлопнул следом, но чирканул кулаком шею и без особого желания задел подбородок.

Она должна была прозреть, эта бешеная дембельская сила. Вспомнил вчерашний солдат, что такое телесная боль, когда горит лицо и режет глотка.

Костя дал по ногам, и дембель пошатнулся. Тот прописал, не раздумывая, в лицо, и, кажется, сместилась раздолбанная перегородка носа. Они сцепились и долго не уступали друг другу, пока шея дембеля не оказалась сжатой в здоровые Костины ручища. Дембель вырвался и цапанул налетчика за шкибот. Шатаясь, рухнул, потянув за собой Костю. Они барахтались на асфальте, словно два оголенных провода. Стоило сомкнуться, как повторялся боевой приступ, кровь проступала, туман проседал в голове.

Было хорошо. Костя улыбался. Заслуженная боль освежила. Теперь он мог думать, оставив нетипичную злость в ссадинах на дембельском лице.

Заметили на дороге остановку. Дышали часто, сраженные взаимной силой. Дембель протрезвел. Похлопав по карманам, понял, что кончились сигареты. Не стал спрашивать, а глубоко промолчал в надежде, что сейчас вот он отдышится и что-нибудь обязательно придумает.

– На, – протянул пачку.

Курил в тишине. Костя изучал табличку с расписанием рейсов. На выцветшем фоне еще виднелось вечернее время единственного маршрутного автобуса.

– Не дождемся мы никакого автобуса, – сказал дембель, докурив.

До приятного хруста размял он шею, щелкнул пальцами.

– Ты самый умный, что ли? Что ты предлагаешь?

Он кое-как уловил сигнал и загрузил дохлый браузер на телефоне. Следующий поезд должен идти через сутки. Костя не хотел сдаваться. Он мог бы подождать, но вот Леха ждать не будет. Точнее, родственники Лехи. Леха-то что. Он теперь любого дождется.

– Можно пешком до какой-нибудь станции. Но идея так себе, если честно.

– Слушай, – заговорил Костя. Говорил он тихо, в надежде, что раздолбанный службой дембель лучше уяснит, если будет вслушиваться. – Слышишь? Мне надо уехать. Чем быстрее, тем лучше.

– Я уж понял. Ты думаешь, я не понял?

– Понимаешь, мой армейский друг, – задумался Костя, – товарищ мой армейский. Понимаешь. Он умер. Его убили вроде бы. Я точно не разобрался. И вот надо мне доехать. Вся эта церемония. Честно говоря, не особо мне хочется ехать. Я бы не поехал. Но матери его обещал. Там приедут все, кто служил. Не все, конечно. Так, несколько из нашей компании. Ты же понимаешь. Это армейский друг. Служили вместе.

И зачем он рассказывал это дембелю. Немая пустота проступала сквозь ночь, и будто бы не было вовсе никаких слов.

Дембель перестал кривляться. Попросил еще сигарету. И Костя тоже закурил.

– Хочешь, вместе поедем?

– Давай, – согласился Костя, не раздумывая, – может, мне твоя помощь потребуется.

– Помощь? Какая?

– Да есть одна идея. Если согласишься, я в долгу не останусь.

Костя не хотел пока рассказывать.

– Если, конечно, не боишься.

– Да никого я не боюсь. Расскажешь?

– Слушай. Давай сначала придумаем что-нибудь. Давай сначала доберемся.

Он снова забыл, как называется очередная российская глушь, но билет не стал доставать, потому что поезд ушел, и все такое.

Затараторил дождь. Разбиваясь о железный навес, капли монотонно причитали:

«Что же ты, Костя, за друг. Что же ты, Костя, за товарищ».

Тук-тыщ, тыщ-тук. Друг и товарищ. Товарищ и друг.

Дембель поднял воротник бушлата, но дождь все равно моросил на шею.

– Я даже не знаю, что делать. Надо подумать. Ты вот сам что думаешь?

– Не знаю. Ты сам далеко живешь? Где твой дом?

– Да нет у меня никакого дома, – отрезал дембель.

Теперь уже Костя догонял дембеля, который шел так быстро, будто скорость движения могла заполнить пропасть между вечной памятью и лишними вопросами.

Костя хотел уточнить про дом: куда-то же ехал дембель, – но проснулся телефон. Снова появилась связь.

Пропущенные вызовы от Ксивы, неизвестные номера, снова пропущенные, уведомления о роуминге от оператора, реклама, мама… пропущенные от мамы. В глубине входящих сообщений он отыскал родную весточку:

«Костенька, сынок. Что же ты опять натворил. Приходили сотрудники в форме. Про тебя спрашивали. Я им все рассказала. Про друга твоего. Сынок, ты мне напиши, все ли в порядке. Ты мне пообещай, что все будет хорошо».

Повсюду мама ставила многоточие. Костя знал, эту пробельную недосказанность мать заполняла слезами.

– А как убили твоего друга?

– Да я не знаю пока что, – ответил Костя и мысленно поставил три жирные точки.

Домой он возвращался героем. Сам-то, конечно, никаким героем себя не считал. Но мать не сводила глаз с повзрослевшего, да что там, возмужавшего сына, и все носилась кругами, чтобы, не дай бог, не остался голодным. Вот и пирожки, а вот картошечка, на ужин – пельмени, домашние, как любишь.

Она попросила никуда не вляпаться, потому что знала Костю и его замашки. Подкрепленный армейским недугом характер должен был проявиться, заиграв резким цветом бесстрашной пиксельной рамки.

– Наследственность плохая, – опасалась мать.

Костя пообещал, что все будет хорошо. И сейчас он свободен, как никогда. И уже завтра найдет достойную работу и станет получать хорошие деньги, потому что – все, теперь все прошло. Дороги открыты, жизнь впереди.

– Твой брат тоже так говорил.

Костя обнял мать, и та поняла, что младший сын – другой и действительно ничего страшного не случится. Наконец она может спокойно жить и знать, если наступит завтра, никто не заберет ее любимого мальчика.

По крайней мере, она хотела верить.

Завтра, через неделю, спустя месяц, в какой-то момент перестал он искать работу. Одни требовали вышку, вторые – опыт, третьих смущал армейский вакуум.

«Вы, наверное, из жизни выпали. Тяжело придется».

Костя понял, что консультантом в банк его не возьмут – нужен внешний вид и грамотная речь. Рискнул пробиться в строительный холдинг, там требовался кандидат в службу безопасности. То ли не таким здоровым, то ли не настолько крученым оказался Костя, что сразу его не приняли, но пообещали перезвонить. Тогда, не дождавшись, проработал недели две охранником в сетевом алкомаркете, но после первой же ревизии, когда недостачу повесили на всю дежурную смену, Костя ушел.

Работал он хорошо и старательно, но денег за это не платили.

Потому, когда встретил Старшого, не раздумывая, решил устроиться в его контору.

Старшого он уважал. Старшой дружил с его братом, пока тот еще гулял на свободе. Мать говорила, что по Старшому тоже плачет тюрьма.

– Ты бы с ним не общался, Костя.

Но Костя не просто общался, а считал делом чести продолжить товарищество. Старшой своими делишками рубил хорошие деньги.

– Жить вообще тяжело. Но с деньгами проще.

Костя надеялся, что Старшой возьмет его на дело. По районным слухам, тот давно уже влился в местную группировку и следил за какими-то кафешками и магазинами.

– Полет мелкий, но с чего-то надо начинать.

Город много лет крышевали то ли армяне, то ли чеченцы, а потом появились ниоткуда молодые ребята с большими амбициями и достойной физподготовкой. Не самый крепкий, но самый выежистый, Старшой влился в молодой дружный коллектив и через полгода сел за руль модной «Приоры», а потом купил себе новую «Камри».

О такой жизни мечтал Костя.

– Осторожней там. Я после чистки, – предупредил Старшой, когда Костя плюхнулся на заднее сиденье.

– Ладно, че ты.

– Да я шучу. Ну, как сам?

Старшой скалился выбеленной улыбкой. По малолетке он ходил беззубым. Как-то родители скопили денег и подарили ему на день рождения поход к стоматологу. Дорогущие импланты выбили в первой же драке. С тех пор подарки Старшой не любил, но с уважением относился к простой человеческой щедрости.

– Да ну как… Работу ищу. Не очень, правда, получается.

– Тебе нужно головой работать, – ответил Старшой. – Ты вроде парень-то неглупый.

– Я и руками могу. И ногами, если что, – всячески намекал Костя, что готов к любым поворотам своего профессионального пути.

– Ногами? – улыбнулся Старшой. – Ну, смотри сам.

Старшой искал ребят для новых дел, и в принципе Костя подходил по всем параметрам: здоровый, молодой, упрямый.

– Ты, Костян, вообще запомни. В наше время никому нельзя доверять. Если есть возможность, лучше все делать самому.

Костя легко бы оставил в мутном армейском прошлом коллективный дух товарищества и братского единства. Он бы мог доказать, что готов поработать и бесплатно, лишь бы взяли и платили потом.

Но Старшой знал, что такое деньги. Он также помнил, что такое безденежье, и старался хранить в памяти чувство голода и растерянности, когда не на что купить даже паршивую пачку сигарет.

Костя ждал указаний, а Старшой все тянул и тянул.

– Короче, давай я подумаю. Поспрашиваю, может быть, найдем что-нибудь. Ты что вообще умеешь?

– Я? – растерялся Костя и понял, что, в общем-то, ничего не умеет, но готов научиться чему угодно. – Я не знаю…

– Ты пойми. За деньгами нельзя гнаться. Не все решают деньги. Это все утопическая шняга.

Откуда Старшой понабрался таких слов, Костя не знал, но считал, что хорошая денежная жизнь сама выводит на какой-то новый уровень, в котором жить иначе просто невозможно.

– Может быть, с кем-то нужно разобраться? Я бы мог, – не выдержал Костя и напрямую спросил.

– Разобраться? Что значит разобраться?

– Я думал… – не знал он, что сказать.

– Не торопись. Успеешь. Ты пойми, я бы тебе прямо сейчас что-нибудь поручил. Надо подумать. А ты что, прямо можешь кого-нибудь… Ну, ты понял. Ты вообще понимаешь, что это не совсем законно.

– Понимаю, – ответил Костя, и Старшой поверил.

– Я обещал твоему брату, что тебя не оставлю. Как он, кстати?

– Да не знаю. Сидит.

Старшой уставился в окно и долго молчал, наблюдая, как стая дворовых собак потрошит мусорный пакет. Отходы разлетались по тротуару, до упрямого шелеста разрывал упаковку ветер.

Так бы и сидели, теребили слух, бодяжили прошлое. Старшому позвонили, и тот засуетился, зашуршал в карманах, спешно записал на ладони какой-то адрес.

– Слушай. Времени мало. Давай я тебе на днях позвоню. Они простились.

Костя чувствовал, что все получится.

На последние деньги он купил дорогущий вискарь и опьянел с первых же глотков. Сидел на каких-то завалинках у каких-то гаражей и, казалось, сам уже не понимал, где находится. Он покорно смотрел под ноги и не верил, что может теперь делать все, что захочется. Никакой армии, никакой уставщины, никаких шакалов и дембелей.

Еще бы пробиться к Старшому, вот тогда бы началась жизнь.

Возвращаясь домой, пьяным и свободным, он случайно пнул какую-то бляшку. Задержался, поднял, и в руках заблестел баллончик с краской. Таким – ну почти таким – он красил забор в части. Списанные распылители пустили тогда на всеобщее воинское преображение. Запестрили зеленым скамейки и турники, двери в казармы и даже бордюры возле мусорки.

Он осторожно пшикнул на руку, и розовым шлейфом покрылась ладонь.

Зачем только взял этот баллончик.

Как назло, он свернул раньше и оказался возле районного военкомата. Вытянув пушку, таращился у входа беззащитный танк. Гордо покоился на мертвых гусеницах, не смея возразить счастливому Косте.

Теребя в руках баллончик, он вдруг подумал о Денисе. Ему бы стоило думать о матери, прежде чем делать первый росчерк. Только вот о матери всегда вспоминаешь потом, когда уже поздно.

Показалось, конечно, что раздался голос брата, но пьяный Костя понимал – так говорит с ним алкоголь. А если вправду появился бы Денис и сказал «Немедленно иди домой», Костя все равно бы не послушался.

Он знал, что брат сидит за дело. Вальнул кого-то в переходе, отнял деньги и получил законные восемь лет. Квалифицировали как разбой, хотя Денис считал, что никакого разбоя не было. Так, легкий вред здоровью и обычная кража.

Мать заботливо отмечала в календаре каждый день, но где-то на четвертом году перестала, и то потому, что забрали Костю, и жить (считай ждать) стало невмоготу.

Костя не видел брата с начала отсидки. Он помнил суд, но брата на нем почему-то забыл. То ли специально тогда сторонился, лишь бы не увидеть его отекшее лицо и глубокие потерянные глаза, то ли сейчас решил проститься с теми воспоминаниями.

После второго росчерка он представил себя на месте брата и захотел убежать. Боялся, что загребут мусора и придется тянуть очередной срок, но уже не армейский.

Что-то держало его. Подожди, одумайся, сынок.

Он вспомнил, как однажды в армии комроты отправил провинившихся за самовольный перекур солдат начищать колеса огромных КамАЗов. Скорее всего, КамАЗы были вполне обычных размеров, но величие их перед никчемной затравленной солдатней удивляло.

«Перед вами стоит важная задача – придать блеск и чистоту опоре и основе наших защитных бронемашин», – убедительно воодушевлял командир.

Но не было никакой брони у этих долбаных КамАЗов.

И будь возможность, каждый из солдат выцарапал бы на двери или штампанул на том же колесе что-то вроде: «ДМБ-14» или «Армавир – навсегда».

Кто-то достал самодельную заточку, без которой передвигаться по части – почти смерть, и стал царапать, и вот почти появился зародыш буквы. Но нет. Никак нет. Ни в коем случае. Не потому, что страшно, что пришлось бы, в случае командирской облавы, умирать в нарядах или вовсе, не приведи бог, попасть на вахту за причинение ущерба госсобственности. Никто, ни один солдат, самый зашуганный или борзый, старый, молодой, самый обычный или мазанный капитанскими звездами, – не мог потревожить святую воинскую мощь.

Но теперь Костя был готов. Он был свободен, а значит, непобедим. Он был пьяным, в конце концов, и никто не мог его наказать. Во имя проклятых армейских командиров, за новую достойную жизнь, ради брата, будто бы в знак мести, окончательно поборов проснувшийся страх, долго и упорно шипел он розовым.

Танк безропотно молчал.

Брат тоже отказался от дачи показаний и лишь наблюдал сквозь решетку за высохшими матерями: своей и матерью того фуфлыжника, который перешел ему дорогу. Сраженные общей бедой, женщины по-разному чувствовали наступившее горе. Одна не хотела жить. Другая думала, как жить дальше.

«Костенька, сынок, только ты у меня остался».

Если бы он вспомнил про мать, случилось бы страшное. Может, кончилась бы краска, отсохли руки, уехал бы оживший танк.

Но Костя не вспомнил.

Уходил спокойно, не какими-нибудь киношными дворами, а самой прямой дорогой, с перепачканными руками, кипятком в груди.

– У тебя все в порядке? – спросила мама, когда Костя не стал завтракать, а курил в окно одну за другой, третью за второй. – Ты очень много куришь, сынок.

Костя не отказался бы пропустить домашней настойки, но пить на глазах матери не мог. Он следил за улицей и, услышав стройный вой полицейской сирены, готов был бежать к Старшому, узнать бы только, что делать дальше, куда прятаться, как скрыться.

Старшой долго не брал трубки, а потом прислал сообщение с просьбой перезвонить. «Пока не узнавал. Я сообщу, если что».

К вечеру в районной газете вышла заметка «Розовый Т-34».

– Ты видел, видел? – радовался Костя. – Я тебе говорю, Старшой, мне ничего не страшно. Возьми к себе работать, а?

– Да тише ты. Твою же мать.

Они встретились в новой кальянной. Костя впервые дымил проспиртованным молоком. Старшой глубоко вдыхал, лицо его то и дело скрывалось в плотном густом пару.

– Ты вообще забудь про эту ситуацию. Меньше трепа – больше дела.

– Понял-понял. – Костя говорил с паровым облаком, не в силах рассмотреть глаз Старшого.

– Зря ты, конечно, полез. Там, скорее всего, камеры. Сейчас везде глаза понатыканы.

– Да я выпил просто, – признался Костя. – Может, еще по пиву?

– Некогда, Костян, пиво распивать. Ты мне скажи лучше, как там брат?

– Не знаю. Надо ему написать, наверное. Я ни разу не писал.

– Ты напиши, чего же. Брат все-таки. А у матери не спрашивал про него?

– Да так, не особо. А чего спрашивать. Спрашивай не спрашивай, все равно сидеть.

– Ну да. Ну да, – бубнил Старшой, – ему сколько, два с половиной, что ли, осталось?..

Он расплатился, предупредив, чтобы Костя не палился. Лучше вообще не выходить из дома. Туда-сюда. А насчет работы он узнает. Все будет нормально.

– Это, Костян, – с казал Старшой на прощание, – узнай, как у брата дела. Напиши ему. Скажи, я интересовался. Мне же не все равно. Пусть знает.

Он пытался написать, но выходило так себе, будто брат отбывал наказание, совершив благо, а не особо тяжкое преступление. Ему бы стоило сказать, что вот вернулся, отслужил, все нормально. А получался волнующий треп, вроде как ты потерпи там, мы тебя ждем.

Мать сказала, что брат периодически звонит с разных номеров, а писанина не имеет смысла. Все равно администрация вскрывает конверты и зачитывает чуть ли не вслух каждое письмо.

– Надо к нему съездить, – сказала мама.

– А можно?

– Ведет он себя неправильно, Костя. Я уж сколько пыталась, а он там распорядок нарушает.

– Авторитет нарабатывает.

– Авторитет? Наверное, сынок, я уж не знаю. Может, заплатить кому. Да вот кому только, – задумалась мать, – да и заплатить-то…

Она не договорила, но Костя понял, что лишних денег сейчас нет, и почувствовал вину. Тогда он позвонил Старшому, и тот вновь попросил подождать.

«Я же сказал. Не все от меня зависит. Жди».

В конце месяца, возвращаясь домой после очередных поисков работы, Костя достал из почтового ящика повестку о вызове в РОВД.

Жизнь продолжалась.