– А вы ведите себя как люди. Пришли в армию – служите, – продолжил Иван. – Вы же как дети малые – прячетесь по кладовым, каптеркам и очкам, юлите чего-то. Как не мужики, в самом деле. Тебя это в первую очередь касается, Сиренко. Еще раз говорю: командовать своим личным составом надо, когда дежурным заступаешь. Лычки у тебя не для красоты прилеплены, дружище.

– Командовать… Я же с ними живу, ем, сплю – как мне ими командовать? Чтобы такой сволочью стать, как Синий из второй роты, много ума не надо. Тот на «губу» любого отправит особо не задумываясь. Они со старшиной свои делишки проворачивают, так он в каптерке иногда ночует, типа дистанцию от остальных держит.

– Ну и ты держи, – посоветовал Иван, отлично понимая всю бесполезность своего совета, поэтому и прозвучавшего еще более иронично.

– Ой, товарищ лейтенант, как будто вы сами не знаете, что это такое! Тогда же все пацаны тебя чмом считать будут. А мне это надо? Я через восемь месяцев сделаю армии ручкой и забуду про все это, – и сержант оттянул двумя пальцами мешковатую куртку камуфляжа.

В это время в коридоре казармы послышался характерный топот. Построение на плацу закончилось.

– Дежурный по роте, на выход! – скороговоркой выкрикнул дневальный, и Сиренко выскочил из канцелярии.

Почти сразу на пороге появился ротный. Старший лейтенант Варенков предпочел сразу взять быка за рога.

– Ну че, военный, опять опоздание? Я, блин, сколько раз повторять должен?! – фуражка ротного полетела на стол. – Вставай раньше или ночуй в казарме! Я, блин, заколебался от Бурика каждый раз выслушивать умные нотации на тему лейтенанта Вишневского.

Белесые усы Варенкова топорщились от негодования, а глубокие, с синей каплей глаза стали колючими и злыми. Именно этого выражения в глазах ротного и опасались всегда солдаты. Колючий взгляд вполне мог означать марш-бросок с оружием и вещмешками, бег на три километра, копание окопов на пустыре за боксами автопарка или увлекательную игру в «слоников» – надевание защитного комплекта на время. Поэтому бойцы и старались по мере сил не доводить ротного до крайностей.

– Отсюда и дисциплина в роте, отсюда туча взысканий, и на контрольных проверках руки выкручивают, – ротный сел за стол и нервно раскурил сигарету. Так как Иван молчал, Варенков постепенно начал успокаиваться.

– Бери бумагу и пиши объяснительную.

– Ну если тебе от этого станет легче… – вздохнул Иван и достал из своего сейфа папку с чистыми стандартными листами, приготовленными специально для таких случаев.

– Мне от этого легче не станет, товарищ лейтенант! – снова взорвался ротный. – Но за тебя я подставляться не буду.

«Не подставляться!» – было девизом старшего лейтенанта Варенкова. На претворение этого девиза в жизнь ротный тратил почти все свои служебные силы.

Одного из бойцов, имевшего несчастье признать в себе дар художника, Сергей Николаевич загружал рисованием многочисленных и нелепых графиков, которые требовало штабное начальство, имевшее обыкновение вносить бесконечные поправки в уже сделанную работу. Ротный и сам засиживался допоздна, выписывая планы работ, которые никогда не выполнялись. Но все у него получалось как-то резко, хаотично, бессистемно, без намека на эффективность. Иногда, в порыве страстного желания поднять физический уровень подчиненных солдат, он сам принимался ежедневно перед ужином бегать с ними по стадиону, лично проводил занятия по строевой подготовке и ЗОМП. А иногда неожиданно оставлял роту без своего отеческого внимания – долго возился в автопарке под капотом своей «Волги» либо днями напролет играл в нарды с черноволосым прапорщиком Шанкевичем. Поэтому ротному, несмотря на все его старания, частенько доставалось…

В канцелярию бочком проникли еще двое из руководящего состава первой роты.

– А, проходите, господа военные – красивые и здоровенные! – зловеще обрадовался Варенков. – Проходите, не стесняйтесь, кадрики. Компания придурков, как на подбор. Еще один взводный на мою голову. Так где это вы, товарищ старший лейтенант Бондаревич, забыли ваше удостоверение? Разве я не говорил в пятницу, что Бардачный может на построении в понедельник проверить документы? Говорил?

– Николаич, ну забыл я! – тонким голоском отозвался огромного роста и нелепого вида из-за немного короткого в рукавах кителя старлей, пересидевший на своей должности командира взвода уже второй срок.

– А башку ты свою почему дома не забыл?

– Да привезу я ему после обеда документы…

– Нет, не после обеда, а во время своего обеда. Поедешь и привезешь.

Старший лейтенант Бондаревич, или Бонд, как все, не сговариваясь, его называли, поражал своей силой, не ограниченной разумом. Именно в его руках почему-то чаще всего оказывались неизвестно как оторванные дверные ручки, оконные шпингалеты и лестничные перила. А начальник физической подготовки части наотрез отказывался пускать Бондаревича в спортзал после того, как тот во время игры в мини-футбол с такой силой ударил по мячу, что тот врезался в сетчатое ограждение на потолке и расколотил половину светильников.

– Так, теперь ты, Шанкевич, – повернулся к прапорщику ротный. – Что ты в казарме в выходные делал?

– Делал, делал… Ничего я не делал, командир! – сначала невнятно пробормотал, а потом выкрикнул прапорщик.

– А как тебя Бардачный выловил?

– Ничего он меня не выловил. Он на уазике мимо проезжал.

– А ты дефилировал перед ним, как на показе мод. Сколько раз я говорил: если у тебя выходной – нечего тебе делать в казарме. Хорошо еще, что он тебя не остановил.

В дверь канцелярии изобразили короткий стук, после чего вошел сержант Подгорный:

– Товарищ старший лейтенант, рота построена.

– Хорошо, сейчас иду, – кивнул Варенков, жадно затягиваясь сигаретой. – Ну а теперь о самом вкусном. Иван, ты в курсе, что два наших бойца сидят на «губе»?

– Уже доложили, – кивнул Иван, заканчивая свою объяснительную размашистой подписью.

– А доложили, за что?

– В общих чертах.

– В общих чертах… – повторил за Вишневским ротный, и в голосе его слышалось мрачное удовлетворение. – А почему в общих чертах? Потому что ты ничего не знаешь! А почему не знаешь? Потому что ты взводом своим не занимаешься! Где твои планы занятий? Где дисциплинарная практика? Все хиханьки-хаханьки с солдатами! Наплевать тебе на взвод! Наплевать на роту! Че ты тогда в армии делаешь, а?

– Мне к объяснительной и рапорт об увольнении приложить? – спросил со спокойной улыбкой Иван.

– Ты уволишься, – кивнул Варенков. – Уволишься. По несоответствию. Это я тебе гарантирую. А пока занимайся делами взвода. У тебя, блин, техника до сих пор не принята! Уже, кстати, целый год прошел.

– А я ее и не приму. Она разукомплектована наполовину. Я не видел акты некомплектности. Поэтому и не приму.

Для ротного вопрос с техникой был больной мозолью, и он решил немедленно переменить тему:

– Мало того, как я уже говорил, во взводе у тебя бардак. Распустил этих гавриков, а нам всем расхлебывай. Теперь вот садись и пиши на них характеристики. Только не надо расписывать, какие они хорошие, исполнительные и знающие уставы…

– Они нормальные ребята и уставы действительно знают, – возразил Иван.

– Если бы знали, не сидели бы сейчас на «губе», – не глядя на Ивана, подал голос Бондаревич, за которым никто и никогда не замечал ни малейшего несогласия с ротным. – Нет, в самом деле, Иван…

– Чья бы корова мычала, – усмехнулся Иван. – Меня мои солдаты в «чипок» за лимонадом не посылают. И не пошлют.

– Да сколько раз объяснять, что я сам туда шел, а они меня попросили! – покраснев и взмахнув руками-мельницами, воскликнул Бондаревич.

Тугодумный и не по возрасту наивный старлей до того момента, как это не подметил Вишневский, всерьез полагал, что не было ничего зазорного в том, чтобы оказывать солдатам мелкие услуги, как-то – купить «по пути» в чайной сигарет, газировки или печенья. Причем иногда одалживая свои собственные деньги. Готовность услужить, неуклюжесть и безотказность Бонда были так явны, что солдаты беззастенчиво использовали старшего лейтенанта. И только после того, как Иван во всеуслышание сообщил об этом в свойственной ему ироничной манере, Бондаревич устыдился.

Но от того, что Бонд перестал бегать по невинным солдатским поручениям, уважения к нему среди солдат не прибавилось. Несмотря на свои подавляющие воображение размеры, старший лейтенант Бондаревич ни голосом, ни манерами не внушал почтения к своей офицерской особе. Более того, солдаты дразнили его даже откровеннее, чем Луцика. Старлей, конечно, на провокации не поддавался, но где ему было найти растерянное вконец уважение?..

– Все, кончили препираться! – поднялся Варенков, раздавив сигарету в пепельнице. – Пошли строиться. А ты пиши, пиши, – кивнул он Ивану. – Потом всю эту бодягу отдашь замполиту.

Так началась эта неделя, которая, как потом оказалось, повлияла на всю дальнейшую жизнь Ивана Вишневского. Но сам он об этом еще даже не догадывался.

* * *

Девушку звали Катя. Чудное имя для восемнадцатилетнего белокурого создания с мягким выговором и кошачьими повадками.

Она походила на ухоженный декоративный цветок, который хотелось лелеять и беречь.

И этот цветок по имени Катя рос в соседнем доме, буквально через дорогу от дома Ивана. Вполне возможно, что раньше он видел ее, еще девочкой, когда она бегала по двору с подругами, нянчила кукол и лепила песочные пирожки, но, естественно, не обращал на нее никакого внимания. Однако цветок вырос, распустился и восхитил Ивана своей особенной красотой.

Впервые он решил заговорить с ней в электричке. Именно решил, а не решился. Потому что слово «решился» предполагает длительные размышления и робкие сомнения. А сомнений задорное сердце Ивана не испытывало или испытывало крайне редко.

Он пробрался к ней поближе, чуть толкнул ее, вежливо извинился, посетовал на бесцеремонных пассажиров и тут же, очаровательно улыбаясь, предложил познакомиться.

Девушка любезно, но холодно ответила на попытку, по-видимому, веселого, но и явно нагловатого молодого человека обрести в ее лице друга (наивная!). Она отвечала ему со сдержанным кокетством, не забывая соблюдать дистанцию.

Как оказалось, девушка Катя жила с мамой, папой и сестрой. Училась она на курсах бухгалтеров. Любила читать, гулять с друзьями по городу и вязать.

Иван, которому в принципе на данный момент было совершенно наплевать на ее увлечения, изображал внимание, интерес и полное единодушие взглядов. К концу поездки Катя, абсолютно этого от себя не ожидая, выложила молодому, симпатичному военному всю информации о себе и дала номер своего телефона.

На станции «Луговина» военный выскочил из электрички и ухитрился еще помахать ей фуражкой в окно, чем вызвал ухмылки пассажиров. Катя смутилась и постаралась сделать вид, что махания предназначались совсем не ей.

Сам же Иван был вполне доволен собой. Он был уверен в одной простой истине, заключавшейся в странном предпочтении, оказываемом девушками нагловатым молодым людям.

К слову, никто не приходит в восторг от мямлей, не способных заполнить собственной персоной все паузы и промежутки. Мямли, пусть даже тысячу раз положительные со всех точек зрения, всегда внушают девушкам беспокойное чувство незащищенности. А девушки так себя чувствовать страшно не любят. Им подавай круговую кирпичную кладку, стену, броню, за которой так приятно прятаться от мелких и крупных проблем.

Иван был именно из разряда такой кирпичной кладки. Оттого и бит был по молодости лет. Его инстинкт защитника срабатывал в самых банальных ситуациях. Иван явно не принадлежал к хлипкому поколению, предпочитающему индифферентно отворачиваться от безобразной сцены приставания каких-нибудь подвыпивших подонков к смертельно испуганной девушке. И именно в такие моменты становилось понятно, кто чего стоит. Особенно это касалось друзей.

Однажды два его товарища просто-напросто незаметно слиняли, когда стало понятно, что драки из-за двух попросивших о помощи девушек не избежать. На следующее утро, когда Иван сидел с распухшими губами дома, один из друзей позвонил ему и признался, что сдрейфил. Признался просто, без обиняков и самооправданий. Попросил прощения. Второй же при встрече с иронией поинтересовался, кто это так разрисовал Ивану физиономию. Этого нарочито разыгранного непонимания, за которым скрывались обыкновенная трусость и ничем не подкрепленная бравада, Иван ему не простил. Мелкая, безобразная, уживавшаяся с совестью трусость противна всегда, а для Ивана в особенности. Он с пониманием относился к слабостям других, но терпеть не мог, когда эти слабости рядили в фальшивую самоуверенность. И имя этого второго парня Иван навсегда вычеркнул из списка своих друзей.

Что касается Кати… Он еще не знал, свяжет ли их что-то в будущем, но приложить определенные со своей стороны усилия все же решил. Он чувствовал себя полным задора и той самой курсантской изобретательности, которая иногда выручала, а иногда ставила под угрозу судьбу…

* * *

Гауптвахта части располагалась на большом пустыре, прямо за автопарком, закрытая от всех взоров высоким забором. Впервые Иван шел по дорожке к караулке без ощущения дискомфорта, сопутствующего каждому заступлению в караул, и глухой тоски от того, что на целые сутки выбываешь из привычной жизни и имеешь дело только с четкими инструкциями и милостью различных проверяющих. На этот раз и утреннее солнце казалось более приветливым, и голоса птиц веселее, и краски вокруг ярче. Ивану дышалось легко и свободно. В отличие от тех, кому пришлось сидеть за этим забором.

Вход на территорию караулки преграждали большие железные ворота. Рядом с ними примостилась открытая кирпичная будка, в которой стоял полевой телефон. При приближении Ивана за забором послышался нестройный и бодрый лай многочисленных собак, которых добросердечные бойцы кормили своей часто малосъедобной пайкой.

Сняв трубку, Иван крутанул ручку и проговорил:

– Смольный! Всю геволюцию пгоспите!

– Помощник начальника караула сержант Шульцов слушает, – отозвалась трубка.

– Ты не слушай, ты открывай, – сказал Иван весело.

– А, товарищ лейтенант, – обрадовалась трубка. – А чего к нам? Освоить отремонтированную офицерскую камеру? Будем очень, очень рады.

– Я тебе сейчас освою, радость моя, – хохотнул Иван, – если ты сей момент не явишься сюда с ключиками.

– Намек понял, товарищ лейтенант.

Через минуту из караулки вышел улыбающийся контрактник Шульцов, бог знает по каким таким резонам пришедший в армию «с гражданки». Все вроде у него было хорошо. Жил с матерью в собственной квартире. Как коренной горожанин мог найти себе работу повыгоднее, но, судя по всему, любил служить. Служить бескорыстно, держась за одно только осознание своей необходимости здесь.

Шульцова, казалось, ничто не могло смутить. Ни скудная зарплата контрактника, ни хамство некоторых начальников, ни постоянные задержки с выдачей обмундирования, ни бесконечные наряды, ни пресловутая формулировка о «ненормированном рабочем дне». Такая терпимость не могла не вызывать подспудного уважения. Как и чувство юмора Шульцова.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант, – улыбался он, открывая калитку.

– Здорово, бездельник, – поздоровался Иван с контрактником за руку. – Федя спит?

– Начальник караула отдыхает после завтрака, – ненавязчиво поправил его сержант, словно говорил об августейшей особе.

– Понял. А начгуб?

– Проводит строевую подготовку с арестованными.

– Ага, даже так… Типичные видовые армейские признаки – хлебом не корми, дай только походить строем.

– Удивительно точное наблюдение, коллега. Два часа без передыху! А чего стоит инстинктивное вытягивание носков в шаге! А оригинальные махи верхними конечностями! Нет, это надо видеть и изучать, коллега.

– Так где они теперь, голубчик? – поддержал Иван его шутливый профессорский тон.

– В естественной среде, конечно же! В естественной среде! – округлив глаза, словно удивляясь недогадливости «коллеги», проговорил Шульцов. – На маленьком, чудном, освещенном палящим солнцем асфальтовом плато. У них самый разгар игрищ. А командные крики вожака – просто верх совершенства!

– Что ж, идемте, идемте, голубчик. Понаблюдаем, – напустив на себя серьезный вид, сказал Иван.

Они прошли здание караулки, повернули за угол и оказались у ограждения, шедшего по периметру небольшого плаца и отделявшего внутреннюю зону гауптвахты от территории караулки. Маленький плац был любовно оформлен специальными квадратными разметками, по которым усиленно вышагивали трое бойцов, двое из которых были Подоляко и Самсонов. Третий боец – маленький, тщедушный веснушчатый паренек по фамилии Чижик старался больше всех.

Боец Чижик из второй роты сидел уже седьмые сутки (из десяти объявленных) из-за своих родственников, приехавших к нему на прошлые выходные целой делегацией. Те с деревенской простотой и настойчивостью, видимо, уговорили его отведать продукцию домашнего винокурения. За встречу, надо полагать. Сколько там Чижик отведал, неизвестно, только по пути к казарме имел он несчастье встретиться на одной дорожке с замом командира части по тылу Логиновым, которого никто никогда не видел отправляющимся куда-либо без своего уазика, но которому взбрело в голову пройтись по лесочку от банно-прачечного комбината до столовой пешком. Сердобольный майор, встретив солдата Чижика, бредущего по лесу к казарме и с шумом извергавшего из себя домашние закуски, выказал теплое участие к его нелегкому состоянию и предложил проводить. Так они и пришли, держась за ручки, к самым воротам гауптвахты.

Старательный деревенский парень, чувствуя свою вину и явно раскаиваясь, был идеальным арестантом. Его ходьба на плацу напомнила Ивану телевизионные кадры, демонстрировавшие смену караула у мавзолея Ленина. Ивановы же филоны тоже старались под бдительным взглядом начгуба, но без всякого энтузиазма.

– Р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, два, тр-р-и! Р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, два, тр-р-и! Подоляко, ножку выше-е! Носочек тяну-у-ть! – командовал прапорщик Юрочкин голосом, бившим по ушам, словно звук низко пролетавшего реактивного самолета. – Чижик, не машите руками, как мельница. Кулачок должен подниматься чуть выше ремня, а он у вас совершает движение чуть ли не до самого подбородка. Рука назад и до отказа, а не в сторону! Р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, два, тр-р-и! Круго-о-м… арш!

Арестанты дружно развернулись и пошагали в противоположную сторону.

– Отвратительно! – морщась, констатировал Юрочкин.

– Да. Хомо армиус оригиналис, – тихо сказал Иван. – Вне всякого сомнения.

– Вы заметили эти характерные для данного вида телодвижения? – подхватил Шульцов. – Какая строгая грация, какое своеобразие!

– Чудно, – согласился Иван.

– Блеск, – причмокнул Шульцов.

– Еще раз убеждаюсь, насколько богата и щедра природа, создавшая такие замечательные экземпляры.

– Да, пусть они живут только благодаря инстинктам и условным сигналам, – с плутоватой искрой в глазах проговорил сержант, – но для природы ведь важен каждый вид.