Разворот телеги
Маловероятно, чтобы Павел I смог оказать хоть сколько-нибудь заметное влияние на воспитание и мировоззрение младших сыновей. Слишком уж мало он правил, и по малолетству дети просто не успели оценить его надежд относительно них. Собственно, они его практически не запомнили и в своих воспоминаниях приводят об отце лишь отрывочные сведения. Вроде объявления войны далекой Испании и намерения сделать испанским королем обалдевшего от такого счастья украинского помещика Кастеля де ла Серду.
«Апоплексический удар» тяжелой золотой табакеркой заговорщика Николая Зубова в императорский висок 11 марта 1801 года также прошел мимо них, не оставив особого трагического следа, как это было у старших братьев, участие в перевороте которых ни у кого не вызывало сомнений. Даже у самой жертвы – не зря Павел в день убийства арестовал обоих сыновей и заставил их повторно присягнуть ему на верность. Александр вообще был в курсе заговора, но лично не желая в нем участвовать и якобы требуя, чтобы отцу сохранили жизнь (Павлу донесли). Только что вернувшийся из суворовских походов Константин тоже был в курсе (Павел знал и это), но активного участия в действиях заговорщиков не принимал. Хотя, по свидетельству очевидцев, когда в полутемной комнате императора началась свалка, и его кто лупил табакеркой, кто душил шарфом, Павел вроде бы опознал в одном из нападавших Константина, адресовав ему последние слова в своей жизни: «Ваше высочество, и вы здесь? Пощадите! Воздуху, воздуху! Что я вам сделал плохого?»
Николай вообще узнал о смерти отца едва ли не мимоходом, услышав от трехлетнего Михаила, как тот играет «в похороны папы» (тоже, вероятно, услышал обрывок разговора от взрослых), хороня игрушечного гренадера.
Для психологии пятилетнего мальчика смерть даже самого близкого человека не является столь уж определяющей трагедией, как для взрослого или даже подростка. В конце концов, рядом была строгая матушка, садисты-воспитатели, старший брат Александр, которого Мария Федоровна подвела к младшим и сказала: «Теперь ты их отец». Тот потрепал младших по щекам и заверил в своей заботе. Собственно, у них на всю жизнь сохранилось о старшем брате впечатление доброго и ласкового родственника. В личных письмах Николай его иначе, как «Ангел», не называет. С Константином у младших тоже сложились хорошие отношения, ибо и у того среди «кавалеров» в детстве значился генерал Ламздорф – товарищи по счастливому воспитанию.
Просвещенный отцеубийца, полный прогрессивных идей юности, по выражению Пушкина, «властитель слабый и лукавый» сразу же заявил о своих намерениях правления: «Батюшка скончался апоплексическим ударом, при мне все будет как при бабушке».
Российская телега вновь разворачивалась на 180 градусов. С нею разворачивалось и воспитание младших братьев, у которых наконец появляются в числе «кавалеров» военные – полковники Арсеньев, Ушаков, Маркевич и Джанотти, генерал-инженер Опперман, майор Алединский.
Николай с удовлетворением отмечал, что наконец «воспитание приняло другую методу». Допускалось их любимое военное обучение. Николай писал: «Математика, потом артиллерия и в особенности инженерная наука и тактика привлекали меня исключительно; успехи по сей части оказывал я особенные, и тогда я получил охоту служить по инженерной части».
В этот период жизни в нем закладывались основные черты будущего царствования: настойчивость, стремление повелевать, личная доброта, страсть ко всему военному, дух товарищества, вылившийся впоследствии в непоколебимую верность союзам, за что, собственно, его и называли «рыцарем».
Недостатки же окружающие просто «ломали через колено». Боявшегося грозы и фейерверков мальчика специально вытаскивали на улицу, чтобы он привыкал к шуму. Из-за этого он с ума сходил, когда начинала палить артиллерия. Как-то при этом Николай даже забился под кровать во дворце, откуда его выволок за шиворот сын Юлии Адлерберг Эдуард, бывший на несколько лет старше, но Николай так саданул приятеля прикладом маленького ружья по лбу, что у того остался шрам на всю жизнь. К артиллерии с ее грохотом у него вообще наблюдалась стойкая неприязнь – гуляя по Гатчине, он категорически отказался заглянуть в крепость, страшась ее пушек.
Однако «перелом через колено» возымел свое действие, и с 10 лет Николай уже сам палил из ружей, получая от этого удовольствие.
Увидев, что младшие боятся ступить на качавшийся на волнах корабль, капитан Клокачев сделал им модель 74-пушечного фрегата, объяснив назначение такелажа и хитростей морской службы. И парни обезьянами запрыгали по вантам.
Вышибание клина клином имело и обратную сторону – любое действие стало сопрягаться у Николая с непременным насилием, ибо иначе вроде как и нельзя к нему приучить человека. По свидетельству Шильдера: «Обыкновенно весьма серьезный, необщительный и задумчивый, а в детские годы и очень застенчивый мальчик, Николай Павлович точно перерождался во время игр. Дремавшие в нем дурные задатки проявлялись тогда с неудержимою силою. В журналах кавалеров с 1802 по 1809 год постоянно встречаются жалобы на то, что «во все свои движения он вносит слишком много несдержанности», что «в своих играх он почти постоянно кончает тем, что причиняет боль себе или другим», что ему свойственна «страсть кривляться и гримасничать», наконец, в одном случае при описании его игр сказано, что «его нрав до того мало общежителен, что он предпочел остаться один и в полном бездействии, чем принять участие в играх».
Когда у него что-то не получалось или он проигрывал в детских играх, Николай не стеснялся проявлять строптивость и лезть в драку. Его детские обиды выражались в том, что он выпуливал в белый свет такую серию бранных слов (влияние военных), что «кавалеры» диву давались, рубил своим топориком барабан, игрушки, ломал их, бил палкой или чем попало товарищей по играм. Хотя и любил их. Просто так выражались у него эмоции и реакция на обучение, которое он не мыслил без насилия.
Шильдер дополнял: «Черты, проявлявшиеся у него уже с детства, за это время лишь усилились. Он сделался еще более самонадеянным, строптивым и своевольным. Желание повелевать, развившееся в нем, вызывало неоднократные жалобы со стороны воспитателей. Все эти черты при добром сердце юноши великого князя могли бы смягчаться под влиянием воспитания, проникнутого задушевной теплотою, нежною ласкою, а этого-то и недоставало в этой обстановке, которая окружала Николая Павловича в его юности».
«Кавалеры» сокрушенно качали головой и записывали в журнал: «Он любопытен, внимателен к тому, что ему рассказывают, очень любознателен, но, как только ему приходится заниматься одному, его прилежание бывает крайне непродолжительно».
Мария Федоровна, как истинная немка, желала, чтобы Николай продолжил образование в Лейпцигском университете, но этому категорически воспротивился император. У Александра давно уже зрела мысль создать собственный Лицей в Царском Селе для обучения отпрысков из аристократических семей, дабы обучать их в родных пенатах. Опять же, чтобы не стали «шалопаями». Его воспитанники, по уставу, предназначались к занятию высших государственных должностей, и от них тщательно старались удалить все военное. Для самого Лицея отвели дворцовый флигель, соединенный галерею с главным корпусом дворца, и с 19 октября 1811 года от юношеских воплей уже затыкали уши отдыхавшие члены монаршей фамилии.
Так что знаменитый Лицей, овеянный романтизмом пушкинского поколения, обязан своим основанием великокняжескому недорослю.
Опоздавший на войну
С детства боявшийся грозы, Николай так и не смог попасть под «грозу двенадцатого года». Причем нельзя сказать, чтобы он на нее не рвался. Еще как – патриотические порывы для 16-летнего юнца уже были в крови, а его сверстники вовсю рубились при Бородине, Смоленске, Малоярославце и Березине с нашествием «двунадесяти языков». Он писал: «Мне минуло уже 16 лет, и отъезд государя в армию был для нас двоих ударом жестоким, ибо мы чувствовали сильно, что и в нас бились русские сердца и душа наша стремилась за ним! Но матушке неугодно было даровать нам сего счастия. Мы остались, но все приняло округ нас другой оборот; всякий помышлял об общем деле; и нам стало легче. Все мысли наши были в армии, ученье шло, как могло, среди беспрестанных тревог и известий из армии».
Даже оставивший на августейшем лбу отметину прикладом Эдуард Адлерберг прапорщиком лейб-гвардии Литовского полка прошел всю войну.
Патологически не любившая военных Мария Федоровна клещами вцепилась в младших, не позволяя великим князьям отбыть в действующую армию. Николай апеллировал к старшему брату, умоляя взять его на войну «в момент, когда отечество в опасности». На что император ответил весьма загадочной фразой, смысл которой отдаленно угадывается лишь в последующих событиях. По свидетельству Лакруа, император «с серьезным видом сказал ему, что время, когда ему придется стать на первую степень, быть может, наступит ранее, чем можно предвидеть его… Пока же вам предстоит выполнить другие обязанности; довершите ваше воспитание, сделайтесь насколько возможно достойным того положения, которое займете со временем: это будет такою службою нашему дорогому отечеству, какую должен нести наследник престола».
Сложно сказать, было ли это на самом деле, если было, то еще сложнее представить, что именно имел в виду совсем не старый Александр, вполне способный произвести потомство мужского пола. Да и Константин еще своими матримониальными вывертами не отстранил сам себя от трона. Сам же Николай в своих записках ничего не пишет о подобных откровениях императора.
А пока же он с ума сходит, как жаждет славы бранной. Он даже после известия о вступлении Наполеона в Москву поспорил на рубль с великой княжной Анной о том, что к Новому году в России и духу не останется от корсиканца и его Великой армии. Выиграл.
Но уже и после этого братьев «на войну» не пускали. Русские рубились с возрождающимся Наполеоном под Люценом, Бауценом, Лейпцигом, громили французов под Кульмом, штыками выталкивая отчаянно сопротивляющегося «брата мусье» за Рейн. А Николай с Михаилом сражались только с «кавалерами» на военных картах и «потешными» сверстниками в палисаднике.
Вырваться им удалось отнюдь не из-за того, что соединенные 900-тысячные силы союзников остро нуждались в двух недорослях, а матушка вдруг прониклась патриотическими мотивами. Решающим фактором стало то, что император Александр в Шлезвиге пообщался с прусским королем Фридрихом-Вильгельмом III, который успел вовремя презентовать ему дочь Фридерику-Шарлотту-Вильгельмину. Известный ловелас оценил достоинства принцессы (в первую очередь политические) и определил ее в невесты брату Николаю. На столь серьезные государственные соображения матушка уже не нашла, что возразить. «Радости нашей, лучше сказать сумасшествия, я описать не могу; мы начали жить и точно перешагнули одним разом из ребячества в свет, в жизнь», – восторгался долгожданным дозволением Николай, которому самому не терпелось уже увидеть невесту (сестра Анна написала ему о выборе императора).
Мария Федоровна посчитала нужным внести собственные советы обоим подросткам, впервые отправлявшимся за пределы империи. Она советовала сыновьям продолжать быть строго религиозными, не быть легкомысленными, непоследовательными и самодовольными; полагаться в своих сомнениях и искать одобрения своего «второго отца», «достойного и уважаемого» генерала Ламздорфа (без него ни шагу); избегать возможности оскорбить кого-нибудь недостатком внимания, быть разборчивыми в выборе себе приближенных; не поддаваться своей наклонности вышучивать других, быть обдуманными в своих суждениях о людях, так как из всех знаний знание людей самое трудное и требует наибольшего изучения.
Говоря об опасностях, сопряженных с войною, императрица писала: «Опасность не должна и не может удивлять вас, вы не должны избегать ее, когда честь и долг требуют от вас рисковать собою: но если, мои дети, величайшая благороднейшая храбрость должна отличать вас, то скажите себе, что она должна быть обдумана и совершенно не походить на хвастливость молодого человека, играющего своею жизнью; одним словом, я хочу, чтобы вы были храбрыми, но не безрассудными».
Однако, вероятнее всего, ни Александр, ни вдовствующая императрица не собирались испытывать храбрость князей на полях сражений. В нужном русле проинструктированный Ламздорф вез их с такою медленностью, что только до Берлина они ехали 17 дней. Именно там и была главная (что было неизвестно князьям) цель их поездки – свидание с принцессой. Не избалованный к 17 годам женским вниманием Николай, конечно же, мигом влюбился.
Конечно же, он уже пылал желанием свершения подвигов не только во имя отечества, но и во имя Прекрасной Дамы. Вскоре их обручили – нечего баловать молодых людей европейскими соблазнами.
Не пылал этим Ламздорф, который избрал максимально неудобный путь с длиннючими остановками не прямо во Францию, а в Швейцарию. И лишь только князья услышали первые выстрелы неприятельских войск, отбивавших осаду австрийцами и баварцами крепости Гюнинген, как к ним примчался запыхавшийся курьер от Александра флигель-адъютант Петр Клейнмихель (будущий военный министр у Николая) с требованием вернуться в Базель. Две недели их мариновали на курортах альпийской республики, пока казаки атамана Платова прорубали себе дорогу на Елисейские Поля. И лишь после известия о взятии Парижа и отречении Наполеона великим князьям было позволено явиться пред затуманенные порохом светлые государевы очи.
При виде смущенных братьев Александр хохотнул и похвалил их отвагу в деле столь дерзкого путешествия по тылам армии. Известный византиец. Знал ведь, что незадолго до этого отправил письмо в Петербург: «Соблаговолите, дорогая матушка, дать мне ваши приказания относительно моих братьев, и что им предстоит делать? Должны ли они воспользоваться этим случаем, чтобы путешествовать несколько по Голландии, Англии, Швейцарии, или же вам угодно будет приказать, чтобы они вернулись тотчас же? Так как г. Ламздорф находится с ними, а г. Лагарп – здесь, то было бы возможно составить план путешествия, крайне поучительного для них и которое с пользою вознаградило бы за все то, что прекращение войны заставило их потерять. В особенности путешествие по Швейцарии и Англии могло бы быть очень полезно для них. Но в отношении всего этого только одна ваша воля должна решить все. Пока же мы устроим все с Г. Ламздорфом так, чтобы они не теряли времени здесь, где есть средства продолжать свое образование по всем отраслям знаний. Г. Лагарп принесет им большую пользу своими знакомствами со всеми достойными образованными людьми. Г. Ламздорф решит и будет наблюдать за всем».
То есть смысла давать им «нюхать порох» не было, зато познакомить с будущей супругой и будущим районом политических баталий было в самый раз. Этим старший брат заложил огромную мину замедленного действия младшим. Через 13 лет она оглушительно рванула на Сенатской площади – Николая как раз никто из военных и не воспринимал всерьез из-за того, что тот «пороху не нюхавший». И именно поэтому потом тот так стремился оказаться в районе боевых действий ХОТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ войны.
Пока курьеры скакали между столицами, Николай и Михаил изучали Париж. В первую очередь посещали военные учреждения, политехническую школу, Дом инвалидов, казармы, госпитали.
Интересный диалог у Николая завязался с одним искалеченным сержантом в Доме инвалидов.
– В каком деле вы ранены? – спросил его великий князь.
О проекте
О подписке