Столик приткнулся у витрины, густо испещрённой пыльными следами давешнего ливня. Солнце било рикошетом из стеклянной пепельницы. Небритый ковбой, собрав у глаз дружелюбные морщины, смотрел с рекламного билборда у перекрёстка.

Разговор не клеился. Серик растеряно хлопал ресницами, убегал взглядом к витрине, отвечал на расспросы немногословно и часто невпопад: «Сам-то? Из райцентра… та ещё дыра… С этими? Да, так… проблемы в общаге. Предъяву кинули, будто бы я им денег должен».

Задумчиво позванивала кофейная ложечка. Ковбой улыбался с чувством выполненного долга – две сигареты из той страны, в которую он зазывал, исправно дымили над столом, изредка кланяясь пепельнице…

На следующий день Серик пришёл в училище с синяком под глазом. Кристина чувствовала себя виноватой: влезла в чужую разборку и вместо реальной помощи добавила парнишке проблем. После занятий она дождалась Серика у выхода из училища. Решительно терзая зубами жвачку, приказала:

– Иди в общагу, пакуй манатки. Поживёшь у меня, пока твои проблемы не уладятся.

В то время она уже жила одна, – мать устраивала свою личную жизнь где-то в Питере.

Серик заявился к вечеру с тощей спортивной сумкой на плече. Кристина провела его в гостиную.

– Короче, так. Жить будешь здесь. Диван, телевизор… Журнальный столик освобожу под тетрадки.

Уже от кухонной двери обернулась, крикнула в комнату:

– Чуть не забыла – посуду моем по очереди.

Ночью её разбудил тонкий скрип двери. Ёлочка паркета лоснилась в лунном свете, где-то далеко за окном бродили призраки милицейских сирен. Серик стоял на пороге, робко переминаясь с ноги на ногу. Одна коленка заметно дрожала, и Кристина вместо заготовленного: «Чего припёрся?», откинула край одеяла.

– Лезь, согреешься. Замёрз весь.

Серика била мелкая, но такая сильная дрожь, что Кристина испугалась, что с парнишкой что-нибудь случится от перевозбуждения.

– Ты, что первый раз?

Вместо ответа Серик с присвистом дышал, всхлипывал, будто собирался расплакаться, и бестолково шарил дрожащими нетерпеливыми губами по её шее, по груди. Кристина поняла, что и здесь ей придётся взять «шефство».

– Тихо-тихо, – шёпотом успокаивала она, осторожно просовывая руку между телами к низу его живота, и в ту же секунду почувствовала на внутренней стороне бедра горячую влагу. Парнишка на секунду замер как парализованный, в лунном свете запечатлелась картина, навсегда оставшаяся в памяти Кристины: искажённое мукой лицо, вспухшая на виске извилистая вена, отчаянно зажмуренные глаза. Серик бессильно уронил голову ей на плечо, но в ту же секунду схватился как на пожар, – вскочил с дивана, суетливо вороша скомканные простыни в поисках своих трусов.

– Не переживай не ты один такой, – успокоила его Кристина. – Сначала у всех так, потом нормализуется.

– Откуда знаешь? – недоверчиво буркнул он, стоя к ней спиной и пытаясь ногой попасть в перекрученные трусы.

– Так говорят, – Кристина пожала плечами, вытирая простынёю влажную ногу. – Ладно, иди сюда…

Только с третьего раза Серику удалось обуздать свою страсть, и он, наконец, сделал «дело» – поспешно, неумело.

– Слушай, – сказала утром Кристина, подворачивая на сковороде пригоревшие гренки. – На серьёзные отношения не настраивайся. Это было так, – недоразумение.

Не поднимая глаз, Серик шмыгал носом, кивал головой: да, мол, понимаю, конечно…

Недоразумение длилось почти год. Никто не понимал их отношений. Увидев Серика в первый раз, Белинская и Петракова обалдело курили на кухне.

– Зиновьева, ты это серьёзно? Он же на целую голову ниже тебя и задроченный какой-то.

Белка, называла Кристину по фамилии только тогда, когда считала, что подруга совсем мозгами отъехала.

– Парню жить негде, – оправдалась Кристина. – И совсем не на целую голову, всего два сантиметра.

– Ну, прям, мать Тереза! Может, всех бездомных приютишь?

– Может и приютю… тьфу ты, блин – приючу.

Белка артистично возводила глаза к потолку в молчаливой и вместе с тем понятной как божий день молитве: «Господи, дай Зиновьевой хоть немного ума!»

У Кристины и Серика не было друг перед другом никаких обязательств, они даже спали в разных комнатах, благо на секс много времени не уходило, и когда на горизонте появился симпатичный и разбитной Димон, Кристина, не раздумывая, закрутила с ним. Стала поздно возвращаться домой.

Серик не спал, ожидая её. Угрюмо курил на балконе. Кассетник в его комнате бесконечно зависал на одной и той же песне: «Она любила летать по ночам».

– Я свободная женщина, – пьяно покачиваясь, оправдывалась Кристина, хотя Серик даже не пытался предъявлять претензий, видимо боясь спугнуть затянувшееся «недоразумение». – Куда хочу туда хожу, когда хочу тогда возвращаюсь. Да?

Серик молчал, и тогда Кристина сама пыталась начать разговор, чтобы избавиться от гадкого чувства вины и разрубить этот чёртов узел, но у парнишки был такой жалкий вид, что вместо выяснения отношений, она лишь небрежно пожимала плечами:

– Белочка с Петрой вытащили на дискарь. А потом в баре девичник устроили. Прикинь, Петракова так набралась…

Серик не слушал: дрожа от возбуждения, пытался обнять её.

– Не-не-не! – Кристина поспешно увёртывалась. – Давай не сегодня. Ага?

Покусывая губы, искала в сумочке сигареты… Нет, больше никогда в её жизни не будет двух мужчин одновременно. До чего же гадко на душе…

Димон был из мажоров: отец сидел высоко в мэрии, сынок деньги не считал – кидал «на вес». Ценности в мажорной тусовке были те же, что в бандитской среде и среди рвачей коммерсантов, – деньги, деньги и ещё раз деньги. Впрочем, отношение к баблу было другое, – говорили не о том, как его «срубить», а о том, на что потратить. Димон мог сесть в самолёт и смотаться в столицу только ради того, чтобы наведаться в первый в России бутик Версаче. По тем временам – невидаль и крутяк.

Вечером в клубе он раз двадцать приоткрывал полу нового пиджака, тыча указательным пальцем на бирку, нашитую на внутренний карман:

– Версаче, милые мои. Это вам не турецкий самопал. Что называется, из первых рук.

Глядя на Димона в такие минуты, Кристина не скрывала иронии, но со временем привыкла к его понтам. Куда денешься? Возьми хоть «крутых» пацанов, хоть последних ботанов, хоть селян из глубинки, а понты – это наше всё!

Однажды Серик вычислил Кристину, когда она садилась с Димоном в машину возле ресторана. Серик был пьян и с непривычной для себя решительностью стал поперёк дороги, преграждая путь. Вырисовался в свете фар чёрной тенью, очерченной светящимся ореолом, как космическим скафандром. У него подгибалась то одна, то другая нога, и он вихлял всем телом, будто его били бейсбольной битой поочерёдно под одну, потом под другую коленку, а он старательно пытался сохранить равновесие.

Димон решительно распахнул дверцу машины.

– Откуда этот энэло нарисовался?

– Погоди! – крикнула Кристина. – Не трогай его.

Но крепкий спортивный Димон, видно, чувствовал в тот момент избыток энергии в теле. Повод чтобы пустить эту энергию в расход подвернулся кстати. Парень схватил Серика за шиворот, легко кинул его носом в асфальт.

– Козёл, ты что делаешь? – налетела на него Кристина. – Просила же, не трогай.

– Кто козёл? – Димон ошалело глядел на Кристину будто не узнавал её.

Кристина присела перед Сериком на корточки. Тот с трудом оторвал от земли лицо, – тягучая липкая кровь потянулась от асфальта вслед за носом.

– Кто козёл? – возмущался Димон.

– Догадайся с трёх раз! – зло бросила ему Кристина и полезла в карман за носовым платком.

Димон поглядел, как Кристина утирает Серику нос, презрительно сплюнул:

– Детский сад, блин. Садись поехали.

– Да пошёл ты! – огрызнулась Кристина, помогая Серику подняться.

– Ни хрена себе! – у Димона такой расклад не укладывался в голове, но он был скор на решения. – Сама пошла!

Хлопнула дверка, сердито взревел мотор, ветер пронёсшегося автомобиля растрепал Кристине волосы.

– Катись-катись! – крикнула она вдогон красным габаритным огням.

Чрез неделю Димон первым не выдержал молчания и позвонил, но Кристина отшила его с присущей ей решительностью. Кладя трубку на аппарат, посмотрела на Серика, мол, видишь? – финита ля комедия.

Серик шёл на балкон курить: понурая спина, жалкий мальчишеский затылок.

В такие минуты Кристина сама норовила назвать его не по имени, а по кличке.

Вздыхала… Серик ты и есть.

На втором курсе Кристина всё же рассталась с ним. Из двух зол нужно было выбирать меньшее.

Жалость была большим.

Во второй раз опасное чувство края подоконника Кристина испытала, когда работала медсестрой в первой городской больнице. Артём Викторович Алфёров был одним из самых уважаемых в городе хирургов: золотые руки, тридцать пять, не женат. А кроме золотых рук были у него удивительные голубые глаза, которые постоянно преследовали Кристину. Нет, домогательств не было, напротив, – глаза Артёма Викторовича ни разу внимательно не остановились на Кристине, но чем больше было в них равнодушия, тем сильнее манили они.

Начиналось лето. Чарующий голос Тони Брэкстон нёсся отовсюду: из раскрытых ночных окон, из проезжающих мимо автомобилей, из осенённых неоновыми огнями баров. Музыка текла издалека, и чем тише, чем призрачнее она звучала, тем сильнее звала в зачарованную даль, тем увереннее обещала, что где-то есть другая жизнь, и за этой жизнью не надо ездить за бугор, а ждёт она тебя где-нибудь за ближайшим поворотом.

Но за тёмным поворотом была всё та же троллейбусная остановка с разбитой крышей и тускло освещённый табачный киоск.

Значит не сейчас. Значит надо ещё подождать. Самую малость.

В тот год вышел фильм «Маска Зорро», и все наперебой заговорили о том, как похожа Кристина на Кэтрин Зету-Джонс. Восхищались её тёмно-карими почти чёрными глазами, блеском волос, гибкостью фигуры. Только Артёму Викторовичу было наплевать.

Уже много лет спустя поняла Кристина тонкую игру опытного охотника, которому скучно бросаться в банальную погоню, и он виртуозно подкидывает приманку, приручает дичь, пока та сама не придёт к нему в руки. И Кристина, в конце концов, не выдержала – в слезах отчаяния сама пришла к Артёму.

Тогда и начались самые прекрасные в её жизни месяцы: признания в любви, негромкая музыка в романтическом сумраке загородного ресторана, ночи при свечах и с бокалами шампанского у постели. В умелых руках Артёма её тело стало по настоящему смелым, поняло скрытые от самой себя возможности. А всё, что знала она об этом раньше, было от мужской неопытности и торопливости.

К концу лета появилась