– Поговорю со строителями, чтобы пораньше заканчивали. Хотя… – он смолкает, будто вспомнил что-то важное, в сомнении почёсывает ребром смартфона под носом. – У них другой заказ, торопятся быстрее управиться. Да и вам не резон, чтобы всё это до осени растянулось. Правильно я говорю?.. – он смолкает, выискивая понимание в наших глазах, и не найдя его, резко бросает вниз руку со смартфоном. – Ладно, поговорю.

Но, несмотря на все обещания, ничего не менялось в режиме работы строителей, а в последнее время хозяин перестал появляться в нашем дворе и телефон отключил.

Ругаться с мастерами надоело, а говорить с ними по-хорошему бесполезно:

– Все вопросы к хозяину. Мы люди маленькие – нас наняли, мы делаем работу. Вы же не хотите, чтобы этот ремонт на полгода растянулся? – и отворачиваются, подставляя взгляду присыпанные белой пылью спины; опускают со лбов защитные очки, вскидывают перфораторы, чтобы дальше крушить комнатные перегородки.

Грозили вызвать участкового – строители лишь жмут в ответ плечами:

– По закону нарушение тишины считается после десяти вечера. А мы после десяти шумим?

Если отец семейства поначалу купил нас своей фальшивой политкорректностью, то жена и дочь уже с их первого появления в нашем дворе показались мне эталонными стервами – именно такими, каких предлагает мне любить липкая и всемирная: красивые, ухоженные, а в каждом взгляде и движении сквозит готовность выплеснуть на тебя порцию превосходства, едва ли не презрения.

И вот младшую из них ждём у подъезда. Командор стоит у крыльца, по-хозяйски обламывая виноградную лозу, разросшуюся так, что заставляет пригибаться тех, кто повыше ростом. На нём камуфляжные шорты, майка-тельняшка. На плече линялая от времени голубая наколка – эмблема воздушно-десантных войск. Сидя на облезлой зелёной скамейке, тётя Лариса обмахивается газетой. Я грызу яблоко.

Горячие солнечные пятна расползлись по асфальту, виноградные листья застыли над головой, за сараем сонно кудахчет разморённая жарой курица. Тот, который не любит ходить строем, – рикошетом бьёт в глаза из прислонённого к стене старого демонтированного окна. В такие минуты не только старикам, но даже мне хочется прикрыть глаза и сидеть, ни о чём не думая, наслаждаясь тем, как пригревает спину один из тех, кто предпочитает строй.

Наверное, ради таких минут и придумали сиесту, но почему-то не прижилась она в наших краях. Да и как ей прижиться, коли спустя секунду запускается разрушающая тишину цепная реакция: злобно жужжит на втором этаже дрель, и словно разбуженная ею, визгом отзывается вгрызающаяся в металл болгарка. Остро пахнет раскалённой металлической стружкой, горелым пластиком, известковой пылью.

Морщась от звука болгарки, тётя Лариса глядит в кроссворд.

– За каким подарком у японцев скрывается пожелание благосостояния?

Держа зубами яблоко, открываю ноутбук, но едва начинаю забивать в поисковую строку вопрос, как в подъезде слышится цокот каблучков. Девчонка выходит во двор, на ходу опуская со лба на нос солнцезащитные очки.

На вид ей лет восемнадцать-девятнадцать. Туго затянута в джинсы, стройная, гибкая. Поверх лёгкого белоснежного топа – коротенькая джинсовая куртка с узкими рукавами. Высоко прихваченный резинкой длинный хвост русых волос раскачивается за спиной в такт шагам.

– Здравствуйте. – Командор стоит у неё на пути с лозиной в руке.

Девчонка таким жестом возвращает очки на лоб, что и говорить ничего не надо, – весь вид её с вызовом вопрошает: «И что дальше?»

– Куда ваш отец пропал? – Командор, неторопливо ломает лозину пополам, потом ещё раз, и ещё, пока в руке не остаётся тугой пучок изломанного стебля и скомканных листьев. – Не вижу его уже несколько дней.

– На работе. – Пожимает она плечами. – Как обычно.

Вслед за девчонкой из подъезда выходит дядя Павел, на ходу натягивая на обнажённый торс футболку цвета хаки. Он чуть ниже Командора, но плотнее. Руки на первый взгляд кажутся по-стариковски дряблыми, но стоит им согнуться в локтях, как прорисовываются бицепсы, вызывая невольное уважение.

На тыльной стороне ладони линялая наколка как у Командора на плече, только поменьше размером: раскрытый парашют и два самолёта по бокам. Слегка волнистые и зачёсанные назад волосы такие густые, что, если бы не седина, позавидовал бы и я. Усы у него узкие, аккуратные и тоже седые.

Ещё пару месяцев назад усы казались мне пережитком прошлого и отличительной особенностью мужчин старшего поколения, но после того, как в Голливуде пошла мода на усы, я вдруг заметил, что дяде Павлу растительность на верхней губе весьма к лицу. Мода часто совершает кульбиты и догоняет на новом витке тех, кто казалось, безнадёжно от неё отстал, и тогда происходит почти как в Библии: «И последние станут первыми».

Дядя Павел с детства занимался в ансамбле народного танца. В советские времена даже на гастроли по Европе ездил, и, хотя танцы не стали его жизненным призванием, а навыки не забылись, и старик на любой вечеринке отжигает так, что молодёжь завидует.

Главная фишка у него – танец со стаканом вина на голове. Хоть молдовеняска, хоть лезгинка, а стакан как влитой держится не голове. Вино кружится, омывает стенки стакана, примеряясь к самому краю, но не решается ослушаться дядю Павла, потому как «талант не пропьёшь».

– Когда ремонт заканчиваете? – Дядя Павел расправляет подвернувшуюся внутрь футболку, натягивая её на выпуклый, заросший седыми волосами живот.

– Обещали к середине июля, – добавляет Командор, – а конца и края не видать. Август уже как-никак.

Девчонка не знает, кого слушать, крутит головой, глядя то на стоящего позади неё дядю Павла, то на Командора, то на тётю Ларису. Только на меня – ноль внимания.

– Не знаю. – Она наконец определяется с тем, кто здесь старший и останавливает взгляд на Командоре. – Все вопросы к отцу.

– Как же я ему их задам, если у него телефон отключён?

Я вспоминаю, что у меня в зубах яблоко, откусываю его с таким хрустом, что девчонка невольно ведёт в мою сторону глазами, но сразу теряет интерес и, порывшись в сумочке, вынимает смартфон.

– Почему отключён? – Она указательным пальцем скользит вверх по дисплею, несколько раз клюёт ноготком с пастельно-сиреневым маникюром, подносит смартфон к уху. – Может, разрядился.

– И он его уже неделю не заряжает? – в голосе Командора не прикрытый сарказм.

Девчонка не отвечает, стоя неподвижно как во время игры «замри-отомри». Я тоже часто ловлю себя на привычке замирать, слушая сигнал вызова. Если жевал – перестаёшь двигать челюстями, если шёл – останавливаешься, будто получил команду «замри». Сигналы вызова кажутся пунктиром, штрихи которого, уменьшаясь и исчезая, летят в ту даль, откуда ты скоро получишь команду «отомри».

Девчонка наконец вздрагивает, поворачивается спиной, пытаясь отгородить от нас своё личное пространство.

– Алло, папа, что у тебя с телефоном?.. Говорят, не отвечает… Ничего не случилось, всё нормально. Я здесь, возле новой квартиры… Пока. – Она оборачивается и, повернув к нам дисплей смартфона, предъявляет его в качестве доказательства. – Всё в порядке у него с телефоном.

Командор недоверчиво достаёт из кармана бриджей мобильник, близоруко отстранив его от себя, тычет подушечкой большого пальца в джойстик, выискивая в ворохе контактов нужное имя. Дядя Павел стоит, так и не расправив до конца футболку, отчего виден голый живот, нависающий над резинкой джинсовых бриджей.

Я делаю вид, что занят важным делом – с серьёзным видом втыкаю в ноутбук, бессмысленно прокручивая вверх-вниз страничку с ответом на вопрос тёти Ларисы. Стараясь громко не хрустеть, осторожно жую яблоко, украдкой вскидывая взгляд на девчонку. Сняв со лба очки, она кончиком дужки нетерпеливо постукивает по ровным белоснежным зубам в ожидании, когда Командор освободит ей дорогу.

Понимая, что от неё ничего не добиться, Командор отходит в сторону. Девчонка под ненавязчивый и деликатный цокот каблучков идёт к воротам той походкой, которую принято называть «от бедра».

Мне кажется, женщины на подиуме неискренни, да и в жизни от походки многих из них веет фальшью, потому что «выписывают» они только тогда, когда кто-то смотрит им вслед. А чувствовать взгляды спиной они умеют. Одно не могу понять: почему эта фальшь всем нравится?

Может паутина права? Вон даже ветер, будто очарованный девчонкой, скользит по цокающему следу её тонких каблучков. Мистика какая-то – только что не шевелился ни один лист, и вдруг шорох поверху – от подъезда к воротам, вслед за девчонкой.

Виноградные листья играют всеми оттенками зелёного цвета – от бутылочного до гусенично-ядовитого, в зависимости от того как падает на них свет. Яркие солнечные пятна рыщут по старому растрескавшемуся асфальту, будто в стаю собираются для перелёта – туда же, к воротам.

Девчонка выходит со двора, железом по железу стучит кольцо калитки, и тогда я, отхватив зубами кусок яблока, говорю тёте Ларисе набитым ртом:

– Веер.

– Что веер?

– Японский подарок. – Утираю сгибом указательного пальца яблочный сок в углу рта.

– А-а, – наконец вспоминает она о кроссворде и тупым скруглённым кончиком карандаша, ищет нужные клеточки.

Командор подносит к уху телефон, напряжённо ждёт в позе «замри». Ветер утихает, на солнце набегает дымка. Пятна на асфальте пригасают, сжимаясь в размерах. Блекнет зайчик в окне.

С балкона, из-за почти сравнявшихся по цвету потемневших листьев слышен голос тёти Нади – жены дяди Павла:

– Паша! Возьми из сарая банку капусты.

Дядя Павел не отвечает, глядя на Командора. Тот возмущённо отрывает телефон от уха.

– Вне зоны. Нас разводят как лохов.

– Судя по всему, у него два номера. – Дядя Павел, наконец, прикрывает футболкой живот. – Для дома и для работы.

– Да уж понял.

– Надо было у этой Монтаны второй номерок узнать, – я отогнутым большим пальцем указываю себе за спину на калитку.

– У кого? – Оборачивается Командор.

– Куртка у неё «Монтана», – поясняю я.

– Паша, – кричит тётя Надя. – Слышишь? Ключи держи.

Связка ключей, коротко прошуршав в виноградных листьях, со звоном плющится об асфальт как железный осьминожек.

– Слышу-слышу. – Дядя Павел наклоняется за ключами, шаркает шлёпанцами к сараю.

Держа карандаш за кончик большим и указательным пальцами, тётя Лариса задумчиво постукивает себя по носу белым цилиндриком ластика.

– Денис, а вот ещё не могу найти ответ… – Она замолкает, взглядом выискивая потерявшийся вопрос.

Захлебнувшись, смолкает болгарка, с чугунным стуком падает в доме срезанный радиатор отопления. Становится слышно, как где-то вдали лает собака, как квохчет одуревшая от жары курица и галдят скворцы, собираясь в стаю, чтобы совершить очередной налёт на чей-нибудь виноградник.

Притухшие солнечные пятна медленно разгораются на асфальте, пригревают спину, заставляя блаженно расслабиться и лениво слушать далёкие сельские звуки, которые после визга болгарки кажутся составной частью тишины.

А из треснувшего старого окна настырно подмигивает проснувшийся солнечный зайчик, будто силится сказать: «Эй, чудила, голову не вороти. Ты такая же белая ворона, как я».

Глава 2. Старики

Я родился через год после распада Советского Союза. Командор и дядя Павел любят поправлять меня: «Не распада, а развала», ибо Союз, по мнению стариков, не распался сам по себе. Даже карточный домик не развалится, пока не подуешь на него, либо не стукнешь кулаком по столу. А тут огромная страна с развитой промышленностью и сельским хозяйством. Вот и валили её все, кому не лень и изнутри, и извне, прикрываясь лозунгами о лучшей жизни, свободе, демократии.

Под эти лозунги и бросили миллионы людей в нищету. Воров вознесли на Олимп новой жизни, анархию объявили демократией, нищету – свободой.

Командора хлебом не корми, дай зло поиронизировать на эту тему:

– Слава Всевышнему, империя рухнула и пришёл счастливый миг, когда мы стали абсолютно свободными!

Он поднимает перед собой ладони, смотрит в небо, будто собирается совершить намаз, но вместо этого приспускает руки и начинает загибать пальцы:

– Свободными от работы! От сбережений! От пенсий! От горячей воды и отопления! Да у меня рук не хватит пальцы загибать. Столько хлебнули в девяностые, что теперь при словах «свобода» и «демократия», не знаю, как у кого, а у меня шерсть дыбом встаёт, как у кота, который увидел бультерьера.

Я в таких случаях молча пожимаю плечами: мол, это ваши дела, вы и разбирайтесь с ними, а меня при распаде… ладно, при развале ещё и в проекте не было.

Дядя Павел в целом согласен с позицией Командора, но детали видит по-другому:

– Да, у Союза было множество недостатков, как и у любой другой страны, но вопрос не в том из какой страны мы вышли, а в какую вошли. Знаешь, малой, я ведь тогда был не против цивилизованного развода. Можно было всем пятнадцати республикам разойтись, ничего не ломая и не нарушая старых связей. Но нас вместо этого просто вытряхнули из вполне благополучной страны в полную нищету. Понимаешь? Наизнанку вывернули.

А если бы мы не рушили как варвары всё то, что создавали в предыдущие годы, а отталкиваясь от того, что имели, шли бы вперёд?.. Уверяю тебя, никакой ностальгии по Союзу теперь не было бы. Поболели бы годик-другой, как пересаженное на новое место дерево, и забыли бы. Но кто-то очень влиятельный хотел разрухи: полной, окончательной и бесповоротной.

Говорили – без этого демократию не построить. А какое отношение имеет демократия к разрушению заводов и фабрик? Дядя Рома прав – хлебнули по самые не могу. Теперь если придёт к нам реальная демократия, мы её и не узнаем в этом диком хороводе ряженных под неё самозванцев. Прогоним дубинами. Как пить дать, прогоним!..

А ещё старики говорят, что если бы демократию строили реально, засучив рукава и под лозунгом: «Хочешь сделать доброе дело, сделай его молча», все двумя руками были бы за такую демократию: и Командор и дядя Павел и весь народ, но когда вместо этого начинают очередную шумную компанию по очернению прошлого и борьбе за светлое будущее, у людей невольно возникает вопрос: «В какое дерьмо нас пытаются втянуть в этот раз?»

Мне было лет шестнадцать, когда я впервые услышал такие политические уроки и в те времена взгляды стариков никак не хотели вписываться в картину великой победы над «империей зла», нарисованную школой. В отличие от некоторых моих сверстников, я не задавал тупых вопросов: «А, правда, что памятники Ленину делали с вытянутой вперёд рукой, чтобы не тратиться на виселицы?»

Или так: «Они там совсем тупые были в Союзе, если тоскуют по временам, когда ходили мимо колючей проволоки и спрашивали у солдата в краснозвёздной ушанке разрешения пойти в магазин?» Но непререкаемый авторитет стариков тогда сильно покачнулся – слишком уж откровенно они говорили вразрез с тем, что излагалось в моих учебниках. А учебники были истиной.

Понимание того, что их пишут люди, пришло позже.

Командор и дядя Павел друзья – как выражаются они сами – ещё с прошлой жизни, хотя реально познакомились только в армии, где вместе служили в десантных войсках. Они хоть и разные по характерам, но мне всегда казалось, что их взгляды на жизнь очень похожи.

Так оно и было, пока не начались эти манёвры с ассоциацией в Европейский Союз. Сонная страна забурлила, переругалась и собралась «за бугор», правда долго не могла решить за какой именно. С одной стороны: «Наш дом Европа!» С другой: «Наше будущее в союзе с Россией!»

Пока спорили и перетягивали канат, ушлые парни от власти приняли решение втихушку, оправдав междусобойчик тем, что глупо спрашивать мнение у народа с плохой советской наследственностью.

Иногда мне кажется, что никакого Советского Союза на самом деле не было, его придумали нынешние политиканы, чтобы иметь отмазку на все случаи жизни. Советское прошлое стало сродни ругательству «Тва-аю мать!» Стукнулся локтем о дверной косяк и сразу вспоминаешь её, хотя к косяку она имеет такое же отношение, как Советский Союз к вороватости ушлых парней.

Ещё полгода назад я был таким наивным, что так и сыпал смешными вопросами:

– А нельзя так, чтобы и «Европа наш дом» и «союз с Россией»?

– Шаг вправо, шаг влево – попытка усидеть на двух стульях! – с шутливым видом Командор делал движение, будто передёргивает затвор. – Стрельба без предупреждения!

– Видел, что с Януковичем сделали за попытку сидеть враскорячку? – продолжал его мысль дядя Павел. – Голой задницей да между стульев. А внизу для большего эффекта и горящую автомобильную шину можно бросить, и бутылку с коктейлем Молотова разбить. Чтобы приземлиться было приятнее.

– А если взять длинную лавку, как у нас во дворе? – не сдавался я. – Человек пять вместится, и даже если захочешь, на полу не окажешься. Все вместе. И всем хорошо.

– Ты конечно