– Синьор Белов, вы нашли кого-нибудь в здании?

– Нет, похоже, со вчерашнего вечера там никого не было… – Андрей сделал паузу. – В баре тоже никого нет?

– Нет.

– Значит, как вы и предполагали, станция пуста… Куда же делся смотритель?

– Не знаю, – пожал плечами Гольди. – Не исключено, что сегодня он сюда вообще не поднимался. А может быть, спустился в долину, увидев, что происходит в Террено?

По-прежнему не поднимая бинокль, он посмотрел на восток. Смотровую станцию не случайно построили именно в этом месте горы – склон Кальва-Монтанъя слегка выдавался здесь – с семидесятиметровой высоты лежащий внизу город просматривался полностью: у самого горизонта сверкала лента реки, ограничивающая Террено с востока и уходящая на север к Морте-Коллине; от реки начиналось рыжеватое «море», образованное крышами домов «старого» города, – оно протягивалось на запад, занимая четверть долины, и обрывалось у Золотого Бульвара, за которым начиналась совсем другая картина – кирпично-красное «море» сменялось разноцветной мозаикой «американского» квартала, к северо-западу от которого темнел гигантский прямоугольник циркониевого завода, а на севере, за тонкой ниточкой объездной дороги, тянулись километры взлетных полос…

Какое-то время Гольди смотрел на Террено, понимая, что через бинокль всё равно ничего не увидит: город находится слишком далеко – до ближайшей к горе юго-западной оконечности, где расположено Чимитеро ди Джовани, не меньше полутора километров, а до северо-восточной – все шесть; и все-таки поднял его и посмотрел в центр Террено, пытаясь разглядеть Пъяцца дель Фуоко…

Какое-то время в окулярах плясала мешанина из крыш и фонарных столбов, а потом он заметил ярко-зеленое пятно, окружающее центр Террено. Комиссар постарался зафиксировать бинокль и вскоре различил купол ратуши. То, что находилось внизу, увидеть было нельзя, но Гольди хорошо еще помнил картину расстрела карабинеров, и чтобы представить себе лежащие на площади трупы, ему необязательно было их видеть…

Мгновение он смотрел на Пъяцца дель Фуоко, а затем перевел бинокль в сторону Золотого Бульвара. Въяле Чоччоне являлся вторым по ширине проспектом Террено и единственным в «старом» городе, который просматривался со смотровой станции. Несколько секунд комиссар всматривался в полоску Бульвара, стараясь увидеть на ней хоть какое-нибудь движение, но ничего не увидел – обычно кажущийся живым из-за движущихся по нему машин, проспект был сейчас мертв. Тогда он опустил бинокль и перевел взгляд на демонолога – тот почти закончил укреплять телескоп. Через стопятидесятисильный прибор можно будет разглядеть происходящее в городе, подумал комиссар, впрочем, ничего хорошего они там, наверняка, не увидят…

Неожиданно в сознании его промелькнули картины, виденные им на выезде из Террено, и Гольди нахмурился. Повернувшись к навесу, под которым замерли три человека, прошел к старику и, усевшись напротив него, протянул:

– Синьор Аз Гохар, не пора ли вам рассказать нам о гулах?

Старик оторвался от упаковки миндального печенья и перевел взгляд на комиссара; Джей Адамс и Паола механически посмотрели на него.

Секунду Аз Гохар сидел молча.

– Рассказать вам о гулах…?

Из груди его вырвался вздох.

– …Не так это просто – в двух словах это не сделаешь. – Он взглянул на часы, стрелки которых показывали четверть первого. – Для этого потребуется время?

– Ничего, оно у нас есть. Пока гулы не начнут действовать, мы тоже ничего сделать не сможем!

Старик скользнул взглядом по лицам сидящих – у Паолы в глазах светилось отчаяние, и ее, кажется, совсем не интересовало, что мог сказать Аз Гохар, на лице Джей Адамс отражалась усталость, – наконец, поднял банку и сделал глоток… Неожиданно у комиссара возникло странное чувство, что Аз Гохар специально оттягивает время, не желая ему отвечать.

Комиссар шевельнулся на стуле и повторил:

– Синьор Аз Гохар, вы обещали рассказать нам о гулах! Мы ждем…

* * *

Черное дуло, обрамленное серым прямоугольником стали, завораживало, словно волшебный колодец. Глядя в его манящую черноту, так просто было поверить, что в нем разрешение всех проблем, что достаточно спустить курок, и он избавится от этих страданий: не будет боли, заполнившей грудь, пустоты, разрывающей душу, и отчаяния – невыносимо-тоскливого, в миллионы раз худшего, чем мгновенная смерть…

Зловещий кругляш приближался к нему, разрастаясь и заполняя собой всё вокруг. Внезапно вселенская чернота проглотила его, окутав непроницаемым коконом, и только короткими метеорами проскальзывали в ней обрывки воспоминаний…

…Утро этого дня: они завтракают на веранде, Нанда озорно смотрит на мать. Он спрашивает, не хочет ли она снова побывать в доме у дедушки и поиграть с его догом? Нанда смеется, отчего становится видна дырка на месте выпавшего зуба, и отвечает: «Конечно!»…

Два года назад: день рождения дочери. Доминик Пальоли приносит ей в подарок плюшевого зайца. Нанда бросается целовать его – она всегда любила Доминика и, сколько ни говорил он ей, называла его «дядя Толстуш», – а потом начинает носиться по саду вокруг импровизированного стола, устроенного под эвкалиптами…

Пять лет назад: у Нанды какая-то редкая болезнь. Лекарство от болезни есть только в Голландии. Он отправляет за лекарством Армандо, а сам сидит у кровати дочери, попеременно с Мальдой, не спит двое суток, пока не приезжает capoaiuto. Нанде дают лекарство, но еще сутки, пока оно не начинает действовать, он не ложится…

Шесть лет назад: самый разгар Большого Передела Террено. Жена и дочь далеко от Италии, но каждый вечер Мальда звонит ему, и он слушает голос Нанды, которую Мальда подносит к трубке, и если в эту минуту приезжают Доминик и Армандо, он заставляет их ждать, и они ждут, хотя где-то льется кровь и нужно принимать срочное решение, пока дон Франческо слушает лепет дочери…

Десять лет назад: они с Мальдой в семидесяти километрах к северу от Реджо-ди-Калабрия, на берегу Тирренского моря, – это их медовый месяц. На прибрежной вилле, охраняемой людьми Эрбы, они с женой проводят месяц между кроватью и морем. Никогда больше не чувствует он себя настолько расслабленным и счастливым, свободным от всех забот и волнений…

…Легкий щелчок оборвал мельтешение картинок из прошлого – большой палец правой руки сам собой взвел боек. Внезапно кругляш черно-серого дула как будто ощерился, и на Франческо дохнуло холодом смерти. «Почему он не умер полчаса назад вместе с Мальдой и Нандой?» – пронеслось в голове. Он должен был умереть вместе с ними – тогда бы он не чувствовал этой опустошающей боли, непреходящего чувства вины, разрывающего сознание от мысли о том, что он не успел их спасти. Если бы комиссар выпустил его из машины, пока они находились в Террено, он бы умер вместе с дочерью и женой; теперь же их мертвые тела стынут в библиотеке, а он сидит в десяти метрах от них – еще не мертвый, но уже не живой.

Глядя на пистолет, он почти физически слышал этот голос: ну, давай же, спусти курок, и все твои проблемы исчезнут – ведь это так просто!..

Сжимая оружие, он думал, что это действительно просто, и не видел, что бы могло удержать его от этого шага. Двадцать лет назад, когда, скорчившись в трюме рыбацкой шхуны, направляющейся в Матаморос, он дрожал, каждую минуту ожидая, что вот сейчас их остановит береговая охрана и его бросят в тюрьму, он бы ни за что не выбрал этот путь – вся жизнь была у него впереди, с надеждами и неосуществленными планами. Пять лет спустя, когда уже в Милане он командовал небольшим отрядом возле порта, они с Армандо нарвались на двух обкуренных наркоманов и были на волос от гибели – он уже видел зловещее дуло обреза, направленного ему между глаз, но сделал отчаянный прыжок, так что картечь просвистела мимо плеча. Десять лет спустя на шоссе близ Варесе его машину обстреляли люди Пандоры – пули щелкали по кузову, осыпая его стеклянными крошками, но он выжил, ибо у него была цель, чтобы жить: дочь и жена, ждавшие его дома. Теперь же его этой цели лишили: Мальда и Нанда мертвы, дело всей его жизни порушено – все его люди погибли, – а его собственный дом полон покойников. Так что же способно удержать его от этого шага?

Глядя в зловещее дуло, Франческо вздохнул. Если выстрелить в сердце или висок, смерть будет мгновенной. Можно также выстрелить в рот – пуля пробьет нёбную перегородку и разрушит мозг…

Медленно подняв пистолет, он коснулся дула губами и почувствовал металлический вкус. Достаточно легкого движения пальца, и всё будет кончено – он умрет и, если парни из Ватикана не врут, увидит дочь и жену; если же там ничего, то даже это намного лучше того, что он испытывает сейчас.

Он слегка придавил спусковой крючок, и оружие, словно живой организм, отозвалось на движение: в глубине его что-то скрипнуло, и это подействовало на Франческо, заставив опять перенестись в прошлое – он вдруг увидел себя двадцатилетним парнишкой рядом с Карло Гарцетти. Он не помнил точно, где это было: на автодроме, где его учили уходить от погони, или в тире, где Карло натаскивал его по мишеням, – сцена была смазанной; но лицо самого Карло было до неправдоподобия четким. Он не знал, почему вспомнил именно этот эпизод, но слова Карло Гарцетти зазвучали вдруг в голове с оглушительным громом. «…Франческо, – говорил Карло, – ты знаешь, что самое главное в нашем деле? Умение хорошо стрелять? Просчитывать выгодные комбинации? Командовать людьми?.. Нет! Всё это важно, но не самое главное. Самое главное – дух!.. Что ты сделаешь, если в один черный день окажешься вдруг один? Если твою семью уничтожат? Если настанет момент, когда твоих родных и друзей достанут враги?.. Если в тебе силен дух, ты не сдашься. Если в тебе крепок дух, ты будешь помнить лишь об одном: кровь смывается кровью! И если ты останешься один, а твои враги будут праздновать победу, ты возьмешь пистолет и отомстишь им, даже если при этом погибнешь… Кровь смывается кровью – помни об этом! И если ты будешь помнить, и твои враги будут знать, что ты помнишь, они побоятся трогать даже малейшего из твоих друзей, ибо будут уверены, что месть неизбежна!..»

Медленно опустив пистолет, Франческо поставил оружие на предохранитель и убрал палец с крючка. С неожиданной ясностью он осознал вдруг, что есть одна вещь, которую ему необходимо сделать, без осуществления которой он попросту не успокоится. Пусть потом опять придет боль, пусть снова навалится это отчаяние, мешающее дышать, но сначала он должен сделать это, потому что, кроме него, сейчас это сделать некому.

Опустив руку, он разжал бледно-серые пальцы – пистолет упал на ковер. Мгновение Франческо смотрел на лежащих посреди холла покойников, наконец, тяжело встал с дивана и двинулся к двери гостиной…