Глава 2
Куда меня занесло?

– Красноармеец Беспамятный! Назовите части затвора трёхлинейной винтовки. – Вот не было печали! Откуда же мне знать, как эти штучки называются? Как разобрать-собрать – это я посмотрел за действиями предыдущего бойца, но его ни о чём подобном не спрашивали.

– Не знаю, товарищ командир отделения, – признался я честно, изобразив на лице глубокую озабоченность.

– Это плохо. Как же можно не знать?! – укоризненно посмотрел на меня парень явно из сельских жителей. – Никак нельзя. Отправляйся к старшине Михалёву и доложи, что поступаешь в его распоряжение.

– Есть! – отвечаю. Поворачиваюсь через левое плечо и отправляюсь разыскивать старшину. Вообще-то такого звания сейчас в армии нет. Правильно – помкомроты. Но табель о рангах это одно, а жизнь – совсем другое. Поэтому словечко живёт в устах офи… тьфу, даже думать нельзя такими словами. Офицеры – это из царских времён и белогвардейских войск, а сейчас есть только красные командиры.

Пока иду, не перестаю удивляться «загибонам», коими радует меня жизнь-жестянка. Тут нынче, оказывается, не в армию забирают, а призывают на краткосрочные сборы. То есть регулярных частей как бы нет, а есть вооруженный народ, который иногда обучают стрельбе и другим навыкам, необходимым для защиты государства рабочих и крестьян. Командный же состав – вообще непонятно: одни постоянно служат, другие, те что по-нашему считаются сержантами – это у кого как.

Так что пришла мне повестка, куда явиться и что иметь с собой. Это, как я понял, потому, что если в нынешней системе отсчёта год моего рождения тысяча девятьсот пятый, то мне аккурат двадцать семь, то есть приближается предельный срок для призыва. Это, как я помню по своему времени, а как положено сейчас – не разбирался.

Нестройная колонна молодёжи, чуть не на десять лет младше меня, прошествовала на станцию, где погрузилась в теплушку – крытый товарный вагон с нарами. Стук колёс, жаркая астраханская степь и через несколько часов – прибытие в палаточный лагерь, где ночью много диких комаров. Шевелюру мою вместе с бородой снёс под корень деловитый парикмахер кусачей машинкой с ручным приводом, врач убедился, что руки и ноги у меня на месте, и послал в баню в продуваемой ветром палатке, вслед за чем состоялось получение обмундирования. Вот тут я и узнал, что гимнастёрка не застёгивается до самого низа, а имеет только прорезь для головы… ну про подшивание подворотничков – это и во время моей службы было.

К счастью, бритву я с собой взял, потому что она упоминалась в списке вещей, которые следовало иметь при себе на сборах. Но пользоваться этой опасной штукой я как раньше не умел, так до сих пор и не научился. Поэтому побрился неважнецки, за что получил от взводного выражение неудовольствия и был направлен на «доработку». Во второй раз щетину удалил удачней, если к разряду удачи можно отнести мою порезанную во многих местах харю. В общем, невзлюбил меня командир за неловкость и неопрятный внешний вид.

Старшина Михалёв, выслушав доклад о прибытии в его распоряжение, велел мне запрячь Каурку и ехать на станцию встречать ротного. Посмотрел он на мои старания – ну не знаком я с этой технологией, – а потом велел прекратить «озадачивать животную» и приступить к уборке навоза.

– Здравствуй, Кобланды, – приветствовал меня коренастый солдатик невысокого роста, что ковырялся в загородке. – Ты тоже будешь конюшня работать?

– Я Иван, – отвечаю. – Наверно, буду, если прикажут. А ты почему меня кобылой назвал?

– Моё имя Кобланды значит большой кот… я плохо говоришь по-русски. Меня имя командир услышал – посылал кобылам. Сказал, так написано на моём рту.

Поглядел я на парня – казах, наверное. Разрез глаз восточный, волосом чёрен, хотя при таком коротком ёршике с цветом шевелюры я могу и ошибаться. Не вредный оказался этот Кобланды – показал, где лопата, и куда нужно выносить навоз и как складывать. Он меня потом научил и запрягать-распрягать, и седлать-рассёдлывать, чистить, поить – много тут моментов, до которых я раньше никакого касательства не имел, а этот юнец в подобных делах был настоящим экспертом.

Он и побрил меня разок, показав, как это делается – тут особое внимание нужно уделить подготовке собственно бритвы – направить её на ремне. Как-то помаленьку подружился я с этим парнем. Он оказался большим знатоком не только лошадей, но вообще всяких солдатских хитростей. С поваром дружил, со старшиной ладил. А за деньги вообще легко мог достать всё, что угодно. У меня бабло водилось – я ведь хороший заработок имел в мастерских, а тратить было особо некуда. Так что и сахарок у нас водился, и заварка добрая – любили мы чаёк погонять. И другие парни с конюшни нашим обществом не пренебрегали – Кобланды был превосходным слушателем: внимательным и ценящим любые повествования.

Сам редко говорил – русский его был по-прежнему не твёрд. Я ему сразу объяснил, что на его рту ничего не написано, а потом растолковал, что за штука такая род и почему… хм… сложная получилась беседа. Не последняя между нами о разных оборотах речи и словечках, что применяются в жизни.

В общем, состояли мы при лошадях – править телегой и ездить верхом я тоже выучился. Другие «водители кобыл» на друга моего поглядывали беззлобно, а я его так и подтягивал по русскому, чтобы хоть чем-то отплатить за хорошее к себе отношение – много ли от горожанина из двадцать первого века проку в этих условиях? Лишний раз помянул добрым словом Дмитрия Ивановича, что сразу меня пристроил в мастерские к машинам и механизмам. А тут – всё на конной тяге. Впрочем, артиллерии я в нашем полку не видел. Может, где и есть, но не в этом месте, это точно.

Зато имеются пулемёты – вот они и есть самые сложные из машин. Ну да меня к ним не тянет – я и при лошадях неплохо устроился. Понадобится – разберусь. А как называются все части винтовочного затвора, мне Кобланды рассказал – он трёхлинейку знает назубок и даже слова не коверкает, когда называет. Это когда нас на стрельбище водили. Так-то в обычной жизни оружие где-то хранится отдельно от солдат – его выдают только часовым. То есть похоже на то, что в моё время.

Нормально мне живётся в армии: ходить строем с песней не надо, атаковать через голое поле опушку далёкого перелеска никто не заставляет. Привези, отвези, прибери – ничего сложного. Старшину мы не огорчаем, и он нас не гоняет лишнего – с понятием дядька. Скучно только здесь, можно сказать, тоскливо, потому что каждый день одно и то же и ничего интересного вокруг.

* * *

Вдруг ни с того ни с сего – барабан, труба – и весь народ куда-то побежал. Нам, ездовым, выдали карабины с боевыми патронами и велели запрягать и ставить телеги под погрузку: командирские чемоданы в основном да железные ящики со штабными бумагами. Потом мимо прошла полковая колонна – скатки шинельные у всех, раздутые подсумки, набитые вещмешки – то есть загрузили людей по-полной. Те же пулемёты системы «Максим» на себе волокут, отделив от станка. Коробки с лентами – всё на руках, плечах и поясах.

Колонна не так уж велика – похоже, полк у нас сильно некомплектный. Оно и понятно – это, скорее, учебная часть, чем боевая. Ну, думаю, не иначе большая учебная тревога под конец сборов, чтобы поглядеть, как подготовлен личный состав к тому, чтобы переносить тяготы и лишения. Тем более – палатки так и оставлены, где стояли. Ну да по всем прикидкам, некуда их грузить – телеги и без того полнёхоньки. Лошадей и повозок на весь полк десятка два, не больше. В общем, побродим походом, да и вернёмся обратно – тут и к гадалке не ходи. Я ведь припоминаю, что в эти годы наши где-то в Средней Азии гоняли басмачей, а больше ничего тревожного, связанного с вооружённым противостоянием, в Стране Советов в это время не было. Ну, может, с японцами какие проблемы случались, так в те края и поближе нашлись бы войска, если что. Поэтому – никакого беспокойства в душе. Явно у нас сейчас проводится чисто учебное мероприятие.

Недолго мы двигались своим ходом – до станции дошли, а это недалеко. Погрузка, теплушки, стук колёс, а уже вечером на знакомой мне почти родной пристани пересели на пароход, который довёз нас до самого Сталинграда. Там снова короткий переход колонной и опять сели на поезд… и пошли гулять слухи, будто в окрестностях Тихорецкой что-то произошло, и заварились там дела нехорошие против советской власти. Стало быть, пришла пора с оружием в руках выступить на защиту завоеваний Революции.

Так куда я, скажите, попал? В смысле – в когда? Вернее, в какую страну? Год у нас нынче тридцать второй, осень на дворе. Если верить тому, что помню из истории – тишь была… или что-то с раскулачиванием? Или с коллективизацией? Плохо у меня в памяти такая информация держится – это не номенклатура резьб, где всё наглядно и естественно.

В Кремле нынче сидит грузин Сталин, и ещё где-то есть как минимум ещё и второй решительный и энергичный грузин – Берия. Хотя второе имя как-то тут пока ни разу не поминалось, но он точно где-то был. Не могла эта парочка допустить безобразий – они же многих знают и оба люди башковитые. А ещё на слуху фамилии Орджоникидзе и Микояна – они ведь тоже с Кавказа. В общем – непонятная ситуация, потому что эта самая Тихорецкая располагается как раз по дороге к всесоюзной житнице, кузнице и здравнице.

Тревожно мне сделалось – похоже, что попал я не в свою реальность. То есть в прошлое не моего настоящего, которое сейчас будущее. Потому что глупо это – сделать свою маленькую область гордой и независимой – не припомню я в этих местах гигантов индустрии – так что, на мой неискушённый взгляд, пока из этой затеи ничего, кроме банановой республики, получиться не должно. Ну там, хлеб, сало, самогон – этого тут достаточно, но, на мой вкус, маловато для процветания и полной от всех независимости.

Однако, судя по масштабу происходящего, имеет место не вспышка недовольства группы людей, обиженных советской властью, а назревает настоящая война непонятного пока размера.

* * *

Ехали долго не потому, что далеко, а из-за длинных непонятных остановок. Начались проблемы с водой – стояли мы, как правило, не на станциях, а посреди ровных мест – ручьёв поблизости не журчало и колодцы не торчали вверх своими «журавлями». А у нас же лошадки. Им много питья нужно, как минимум ведро на один раз. В общем – беспокойно стало, да и тревожно. Новостей никаких – только комиссары ходили, разговоры разговаривали про международное положение, да про то, что все буржуи бяки, а коммунисты горой стоят за интересы трудового народа. Я, понятное дело, кивал да поддакивал, но душу мою эти слова не задевали – невосприимчивость к рекламе у меня с детства: нафиг мне «Сникерс» или другой «Хрюкерс», если есть отлично знакомый «бабаевский» батончик или шоколадные конфеты «Ассорти»?!

И вообще, хорошо живёт тот, кто делает что-то полезное, и с политическими убеждениями это никак не связано. Так меня дед научил, и не заметил я ни разу, чтобы он заблуждался. Вот и сейчас мы с Кобланды мчимся как ошпаренные с вёдрами под откос – тут, судя по фырканью лошадей, есть вода. Точно – сочится по поверхности земли по кювету насыпи железнодорожного полотна, но так, что не зачерпнуть – только прильнуть губами да втянуть в себя. Но этим способом нам лошадок не напоить. И врубаемся мы в глинистый грунт малыми лопатками, делая углубление, куда можно будет погрузить хотя бы кружку.

Ничего так – зачавкало, выгребли размокшую глину, подождали, пока ямка наполнится да хоть немного отстоится вода, и давай черпать, поглядывая на замерший неподалеку состав. Успели взять по паре вёдер и допереть до вагона. И новый забег. А тут, внизу, другие ездовые уже начерпывают вёдра – народ-то у нас из крестьян – они не могут спокойно смотреть на мучения животины. А сверху повар с помощником – и тоже к нашей ямке.

Хорошо, что стояли долго – все успели набрать и не отстал никто… хе-хе. Тут я полешко из-под колеса и вытащил… и перепало мне от кондуктора, что на задней площадке ездит и при остановках подкладывает под колёса специальные башмаки – он мне, хоть не все слова были русскими, объяснил, что за нами присматривал и позвал бы, если бы поезду пришел сигнал трогаться. И придержал бы состав, пока бы мы не добежали. Он ведь тоже с понятием… следующий перегон мы с ним так и ехали на задней площадке – я извинялся, а он обижался, что я его считаю плохим человеком – ну прямо тот самый настоящий грузин из старого кино… не помню, как называется. Хотя его ещё не сняли, наверно. Ну и акцент у этого мужика был не грузинский, а для юга России характерный. Звук «Г» особенно чётко это выдавал.

* * *

Разгружались мы в пологой ложбине – вокруг станции было много довольно ровного пространства, хотя и овраги сюда выходили. Оплывшие, заросшие колючим кустарником и высокой пожухлой травой. Кашевары вместо привычной пшёнки сварили что-то незнакомое – все поглядывали недовольно, но трескали, бурча себе под нос. Расположились мы на пологом склоне среди плодовых деревьев, и несколько сердитых местных дедков в национальной здешней одежде с лампасами ходили между бойцов и ругались не всегда понятными словами – как я понял, просили ничего не ломать. Старшина наш Михалёв с ними потолковал, а потом мы принесли с ближних подворий по охапке какой-то зелени – не сено, конечно, но для лошадей съедобно.

Комполка куда-то уехал верхом – точно знаю, потому что сам ему мерина седлал. Потом все снялись с места, и начался долгий многодневный переход. Пыльные ухабистые дороги очень тяжкие. Вверх-вниз. Хоть и полого, но толкать-придерживать приходится. Жара, а на голове – суконный шлем-будённовка с суконной же малиновой звездой и мокрая от пота гимнастёрка с длинными рукавами липнет к телу. И это, несмотря на то, что иду налегке, ведя в поводу лошадь, впряженную в телегу, и груза на мне – только карабин да пара подсумков с запасными обоймами. Ну я в таких вопросах стесняться не привык – нательную рубаху – долой, рукава засучил, воротник расстегнул, шаровары тоже засучил на манер длинных шорт, а башмаки надел не на обМОТку, а на носок.

Ох, и вломил мне старшина за ненадлежащий вид! Особенно – за носки. Однако, чуть погодя, гляжу – обозники наши принялись перенимать мои приёмы – реально жарко. Привал устроили уже через час. Я достал из сидора запасную гимнастёрку – она второго срока, застиранная до почти полной потери цвета – и аккуратненько выпорол рукава. Потом ворот развернул, сколь можно, чтобы проклятый воротничок-стоечка отвернулся на спину, и в таком виде прихватил несколькими стежками. Ну и подворотничок пришил по-новому… уродски, конечно. Штанины снова подвернул, и тоже прихватил нитками, чтобы не сползали вниз.

А вот как культурно сдыхаться от ремня – не придумал. Повесил его через плечо. Только с буденовкой ничего не сделал. В общем, весь наш обоз дружно переобмундировался, – а что вы думали – нам ведь телеги по склонам балок приходится частично на руках спускать-поднимать потому, что лошадки не сдюживают – перегружены телеги. Старшина смотрел на нас злобно, но потом и сам так же поступил – вроде как образовалась единая форма одежды.

Следующие три часа двигались без остановки, а после из основной колонны двоих с тепловым ударом положили к нам на повозки. На бойцах-то и противогаз навьючен, и скатка шинельная, и вещмешок – нет у них, куда это положить, как у нас, возниц.

Мы как раз пересекали открытое место. Солнце жарит, и ни ветриночки, ни тенёчка. А от кромки леса, что справа, по нам открыли стрельбу. Как только пули засвистели, я рубанул постромки, схватил Каурку под уздцы – и бежать. Это потому, что Кобланды так поступил – он хорошо соображает, быстро. А я торможу – вот и повторяю за ним почти любые действия. И еще два наших обозных последовали нашему примеру. Полк же, как шел колонной, так и развернулся и рванул в атаку, считай толпой прямо на огневую точку. Мы-то в хвосте двигались, а стрельба аккурат против нас и случилась, поэтому двум ротам пришлось прилично возвращаться – ну да совладали они как-то с супостатом, хотя он издалече лупил – сперва заставил залечь фланговое охранение, а уж потом и на колонну перенёс огонь.

Мы сразу повернули обратно, а тут, как подошли, на нас бросился ротный:

– Трусы, предатели, дезертиры, – а сам размахивает наганом, и так мне от этого беспокойно сделалось…

– Лошадки зато целые, – отвечает Кобланды. А я вижу, что многие из телег нашего обоза перевёрнуты, а возле иных на земле бьются лошади.

Ротный оглянулся, засунул наган обратно в кобуру и сделал вид, что очень занят. Тут в спокойной обстановке, то есть когда без стрельбы, способность мыслить вернулась ко мне окончательно. Сам-то я срочную в мирное время отслужил и под огнём не бывал. Глядя, как относят куда-то наших убитых, как грузят на повозки раненых, сообразил наконец – это действительно война. Вот уж никак не ожидал оказаться в зоне боевых действий, да ещё в качестве военнослужащего – как-то до этого момента подобная возможность рассматривалась достаточно гипотетически.

Поначалу, так уж вышло, стал думать о себе. В смысле – как правильно отнестись к опасности, которой, оказывается, грозит мне происходящее. И ничего не пришло в голову, кроме как делать, что должен. И вообще, какая ни есть страна, от недоброжелателей всяких злобствующих защищать её нужно. Вот и буду служить дальше. Ну а опасность – так вокруг в точно таком же рискованном положении ещё много моих товарищей… и командиров. Как-то никогда раньше ничего подобного в голову мне не взбредало – не было случая задуматься. А вот, поди ж ты – и на мою долю выпала доля Родину защищать. Так и определялся я со своим внутренним миром, пока восстанавливал сбрую. Это сейчас моя боевая задача.

Наши прочёсывали окрестности, суетился полковой фельдшер, переходя между ранеными, ушла вперёд полная рота, причём не колонной, а рассыпным строем – место открытое, ровное, всё видно, как на ладони. А тут комполка появился пешком – убили под ним мерина – да и говорит:

– Будем делать тачанки, хоть они нам по штату и не положены.

Народ у нас, что важно отметить, толковый – паники или иного беспорядку не устроил, да и неразберихи не возникло – вот как-то так всё получилось, что бойцы и командиры в едином порыве бросились в сторону опасности, а не врассыпную. Ну а там и по подразделениям разобрались и командиров своих нашли. Так что разброда нам этот обстрел большого не наделал, даже как-то сплотил людей. Опять от меня не слышно было, кто кому, какие команды выкрикивал. Мы-то, обозные, всяк сам по себе были и делали, как все. Опять же стрельнули по нам, почитай, сразу.