Коренные преобразования, проводимые в России, затронули все сферы жизни общества. Особой трансформации подверглась экономика, объективной реальностью которой стал способ организации производства материальных благ, движения товаров и оказания услуг на основе частной собственности, конкуренции, предпринимательской инициативы[1]. Отношения, присущие государствам с рыночной экономикой, провозглашены и юридически закреплены в качестве составляющей основы конституционного строя. Таким образом, российская экономика стала реально базироваться на различных формах собственности. Вместе с тем такое положение уже имело место в истории нашего государства. В связи с этим представляется целесообразным обратиться к источникам прошлого.
Выдающийся русский криминалист Н. С. Таганцев отмечал, что изучение истории догмы есть средство понимания действующего права. Развивая этот тезис, он писал: «Именно, всякое правовое положение, действующее в данном государстве, хотя бы оно непосредственно и не вытекало из самого народа, а из государственной власти, непременно коренится в прошлой истории этого народа. Известно то важное значение, какое имеет историческое толкование в сфере действующего законодательства. Если мы, например, желаем изучить какой-нибудь юридический институт, существующий в данное время, то для правильного его уяснения себе мы должны проследить историческую судьбу его, то есть те поводы, в силу которых появилось данное учреждение, и те видоизменения, которым подверглось оно в своем историческом развитии»[2]. Иными словами, в каждом ныне действующем нормативном образовании имеется известный элемент прошлого. Не является исключением здесь и действующее уголовное законодательство России о преступлениях служащих коммерческих и иных организаций. В этом плане профессор Б. В. Волженкин совершенно справедливо отмечал, что современный исследователь должен стремиться понять логику развития юридической мысли и, возможно, почерпнуть идеи, которые, пусть в преображенном виде, окажутся полезными и в новых условиях[3].
В рамках проводимого исследования необходимо уделить особое внимание развитию норм российского уголовного законодательства, предусматривающих ответственность за преступления, совершаемые служащими коммерческих и иных организаций, в том числе лицами, выполняющими в указанных структурах управленческие функции. Сравнительный анализ опыта правовой регламентации ответственности за указанные деяния по дореволюционному российскому уголовному законодательству и положений об ответственности за эти преступления по действующему УК РФ дает основания утверждать, что нормативные акты конца XIX в. упоминали о схожих по каким-либо признакам составах преступлений. Вместе с тем в содержательном отношении они имели определенную специфику, которая отличает их от преступлений, закрепленных в гл. 23 современного российского УК[4]. Поэтому название настоящего параграфа носит условный характер. Тем не менее изучение отечественного опыта регулирования уголовно-правовых отношений, возникающих по поводу совершения преступлений лицами, выполняющими управленческие функции в коммерческих и иных организациях (даже в том виде, в каком они формулировались ранее), является весьма актуальным. Историческое исследование этого вопроса способствует углублению научных представлений о сущности преступлений данной категории, выявлению тех обстоятельств и событий, которые определяют их возникновение. Обозначенный подход позволяет раскрыть социальную обусловленность возникновения уголовно-правовых запретов за указанные деяния, обнаружить причинно-следственную зависимость между названными нормативными образованиями и порождающими их общественными потребностями.
В юридической литературе отмечается, что уголовное законодательство XVII–XVIII вв. не разграничивало государственных и частных служащих, отождествляя эти понятия[5], поэтому для нашего исследования особый интерес представляет отечественное уголовное законодательство второй половины XIX – начала XX в., так как именно в это время впервые начинает проводиться дифференциация ответственности субъектов по месту их службы. С этим же периодом связывается и формирование институциональных основ российского предпринимательства[6]. В предшествующий период оно развивалось в сравнительно простых формах, отношения внутри которых не нуждались в жесткой государственной регламентации в силу лично-доверительных, зачастую родственных, отношений[7].
В силу сложившегося экономического строя и возникших общественных отношений гражданин был поставлен перед необходимостью вверять свои имущественные интересы определенным учреждениям, хотя и не носящим публичного характера, но имеющим огромное значение в жизни страны, в правильном действии которых общество было заинтересовано не менее, чем в правильной и добросовестной деятельности органов общественного и государственного управления[8].
К коммерческим организациям, существовавшим в рассматриваемый период времени, следует, в частности, отнести различные промышленные предприятия (например, хозяйственные общества), кредитные (общественные и частные банки), страховые (например, общество взаимного страхования) и торговые организации. Необходимо отметить, что к середине XIX в. российская деловая практика выработала два основных вида предпринимательского объединения: торговый дом (полный и на вере), участие в котором влекло полную имущественную ответственность каждого из товарищей по всем делам фирмы, и акционерную компанию (товарищество на паях), в которой акционеры несли ответственность в пределах своих вкладов, а управление осуществлялось специально созданными органами.
В числе иных (некоммерческих) организаций можно назвать органы нотариата, разнообразные общества и союзы, удовлетворявшие потребности населения в образовании, научной деятельности, художественном творчестве, здравоохранении, социальной защите и т. д.[9]
Природа взаимоотношения государства с коммерческими и иными организациями в рассматриваемый период времени была, по мнению Б. Н. Чичерина, такова, что оно, с одной стороны, содействовало частным интересам, а с другой – подчиняло их интересу общественному[10]. Таким образом, основная задача деятельности указанных структур состояла в том, чтобы удовлетворять возникающие общественные потребности. Однако нередко служащие коммерческих и иных организаций злоупотребляли полномочиями, предоставленными им по службе, причиняя существенный вред правам и законным интересам граждан, организаций, общества и государства. Гражданско-правовые нормы практически не пресекали злоупотребления и спекуляции в сфере деятельности данных образований. Своеобразным форпостом на пути противоправных служебных деяний должны были стать нормы уголовного закона, принявшие на себя и регулятивные функции[11].
По оценке С. Н. Трегубова, в сложившихся условиях именно уголовное законодательство способно было выполнять функции стабилизации кредитного рынка и промышленности: «С повсеместным развитием акционерных предприятий получила особо важное значение и борьба с злоупотреблениями в этих предприятиях путем уголовной репрессии. По своему существу успех акционерных предприятий в значительной степени зиждется на общественном доверии к заведующим и распоряжающимся делами предприятия. Поэтому всякие злоупотребления, не только влекущие за собой упадок и разорение акционерных обществ, но даже создающие опасность таковых, имеют громадное значение, как для массы непосредственно потерпевших, так и вообще для состояния кредитного рынка и промышленности»[12].
В связи с этим перед законодателем середины XIX в. стояли цели, аналогичные современным, – всеми возможными мерами, в том числе и уголовно-правовыми, оградить формирующийся промышленный и банковский сектор от широко распространенных злоупотреблений со стороны лиц, обладающих в силу своего положения управленческими полномочиями[13].
Необходимо отметить, что отечественное уголовное законодательство второй половины XIX – начала XX в. – периода развития капиталистических отношений в России – содержало достаточно широкий спектр норм, предусматривающих ответственность за различные виды посягательств на интересы службы[14]. Поэтому представляется необходимым обратиться к Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в ред. 1885 г.) и Уголовному уложению 1903 г., которые регулировали уголовно-правовые отношения, возникающие в связи с совершением рассматриваемых деяний.
В соответствии с указанными источниками служащие коммерческих и иных организаций (в том числе лица, наделенные в них управленческими полномочиями) несли уголовную ответственность при наличии к тому оснований, как правило, за общие преступления. Однако на практике возникали многочисленные вопросы, так хорошо знакомые современному правоприменителю, связанные с квалификацией их действий. Основная проблема заключалась в отграничении преступлений, совершаемых должностными лицами коммерческих и иных организаций, от аналогичных деяний чиновников, состоящих на государственной службе. Острота указанной проблемы обусловливалась, главным образом, отсутствием в Уложении о наказаниях определения должностного лица.
Так, В. Н. Ширяев отмечал, что уголовному закону чужды вообще какие-либо теоретические определения, «мало того, оно не имеет даже определенного термина и пользуется наименованиями самыми разнообразными для определения виновников должностных преступлений; число этих наименований достигает несколько десятков»[15]. Наиболее часто для определения субъекта должностного преступления закон говорит вообще о «виновном», затем довольно часто в нем употребляется выражение «должностное лицо»; этот термин заменяется и ставится иногда рядом с выражением «чиновник» (ст. 338–340, 343); другими более общими терминами, употребляемыми сравнительно реже, являются: «лицо, состоящее на службе государственной или общественной» (ст. 346, 372, 392), «вообще состоящее на службе» (ст. 354) и т. п.
Представители российской уголовно-правовой мысли пытались неоднократно выработать исчерпывающее определение должностного лица для действующего уголовного законодательства, опираясь на имеющиеся в различных отраслях права разработки этого понятия. Однако, анализируя указанное законодательство и судебную практику России, а также иных стран, вынуждены были констатировать, что «круг виновников должностных преступлений в настоящее время значительно разросся, выйдя далеко за пределы понятия должностного лица»[16]. Также отмечалось, что последние составляют главный контингент субъектов должностных преступлений, но в то же время само понятие такого лица не является чем-то устойчивым и неизменным, и выяснение его содержания нелегкая задача. Однако, несмотря на объективные сложности, практика настоятельно требовала от науки уголовного права разрешения данной проблемы. Самым простым способом ее разрешения, на первый взгляд, представлялось бы простое перенесение понятия должностного лица в готовом виде из той области права, где это понятие возникло и развивалось раньше всего, – из публичного, административного права. Но такое решение было невозможно, поскольку в тот момент учение о государственной должности и должностном лице как в государственном, так и в административном праве являлось крайне сложным и неразработанным (что, впрочем, актуально и для нашего времени).
«Выражение „должностное лицо“, – писал А. И. Елистратов, – употребляется то в более широком, то в более тесном смысле. Должностными лицами в широком значении этого слова называют и чиновников коронной администрации, и служащих по местному самоуправлению, и членов правления частных обществ, все равно, преследуют ли эти общества идейные или коммерческие цели, и, наконец, лиц, состоящих на службе в разных частно-хозяйственных предприятиях»[17]. Вместе с тем, как указывал ученый, в науке административного права понятие должностного лица применяется лишь к той категории служащих, которые заняты в публичной деятельности, а частные служащие рассматриваются под углом зрения управляемых, или граждан.
Должностные лица, по мнению русских государствоведов и административистов, выделялись из числа граждан юридически обязательным характером своего общественного служения – отправлением такой общественной функции (должности), которая при данном публично-правовом укладе признается необходимой для общежития. Последняя как особый комплекс публичных обязанностей и прав, как служебное бремя должностного лица заключается в осуществлении данным субъектом власти публичной деятельности, удовлетворяющей общественный интерес и совершающейся во имя общего блага[18].
Из вышеизложенного следует, что в государственном и административном праве дореволюционной России понятия «должностное лицо» и «государственный служащий» рассматривались как тождественные категории[19]. Об этом свидетельствует не только тот факт, что в работах русских государствоведов и административистов указанным понятиям придавался одинаковый смысл, но и прямые высказывания некоторых ученых-юристов по данному вопросу. Так, например, Н. Нелидов полагал, что «понятие должностного лица и служащего совпадают»[20].
Резюмируя сказанное, необходимо сделать следующий вывод: перед дореволюционными криминалистами, пытавшимися установить пределы понятия «должностное лицо», стояла весьма сложная задача. Ввиду того, что в вышеназванных отраслях права сохранялись заметная недостаточность и несистемность нормативного регулирования деятельности государственного аппарата и органов общественного управления, организационно-правового статуса лиц, служащих в различных звеньях системы управления, уголовному праву нужно было искать пути решения проблемы, связанной с определением понятия должностного лица, исходя из своих внутренних возможностей.
В связи с этим интересно высказывание известного криминалиста А. А. Жижиленко: «…уголовное законодательство, защищая свои ми определениями тот или иной юридический институт, исходит обычно из предположения о том, что другие области права дают готовое определение этого института. Оно не призвано строить и давать подобные определения: и если определения данного понятия нет в других областях законодательства, то эта задача конструирования его должна быть предоставлена доктриной, которой и без того приходится постоянно создавать определения разных понятий, только намеченных и слегка затронутых в уголовных кодексах»[21].
Результаты научных изысканий, проводимых учеными-правоведами конца XIX – начала XX в., позволили определить возможные пути решения этой проблемы, которые, по нашему мнению, не потеряли своей актуальности до настоящего времени. Они заключаются в следующем:
– включение в текст закона некоторых признаков, характеризующих должностных лиц как субъектов должностных преступлений;
– введение в закон конкретных терминов (понятий), обозначающих определенную группу лиц, которая причислялась бы к субъектам данных преступлений, предоставляя судебной практике возможность выяснить и установить пределы данных понятий.
Большинство дореволюционных криминалистов полагали неэффективным законодательное определение понятия должностного лица из-за подвижности жизни, но считали возможным признать таковыми представителей определенных органов. Таким образом, всю тяжесть решения этой проблемы они переносили на судебную практику, выдвигая в качестве критериев разграничения должностных лиц и иных служащих, характер и содержание определенной деятельности, признаки которой должны быть указаны в законе[22]. Исходя из законодательных формулировок, они относили к субъектам преступлений по должности тех лиц, которые исполняли государственные или общественные обязанности в силу инвеституры, данной им от государства или общественных учреждений. При этом считалось, что не имеет существенного значения ранг лица, занимает ли он штатную или внештатную должность, выполняет ли он свои обязанности постоянно или временно, по назначению или найму, бесплатно или за вознаграждение[23]. Специально обращалось внимание на то, что субъектом названных посягательств может быть лицо, находящееся на службе общественной. «Под последнею, – писал С. В. Познышев, – разумеется служба в сословных, городских, земских или волостных учреждениях, на таких местах, которые учреждены законом в значении должностей»[24]. Вместе с тем отмечалось, что необходимо отличать названный вид службы от частной служебной деятельности.
О проекте
О подписке