Лика танцует go-go, Полина танцует в варьете ресторана «Русский Дух», я танцую исключительно мыслью.
Мы гуляем одни, созерцаем фонтаны Петергофа, бананом потчуем белок. Лика фотографирует нас с Полиной целующимися на фоне колонн на острове. А я, молодой безбородый щегол, ещё даже не знаю, что колонны эти – ростральные и что остров под ними – Васильевский.
Оставаясь с Ликой наедине, мы приятно беседуем. Она говорит что-то про танцы, хоккей, море. Отвечаю, стараясь не опускать взор на её грудь – ни в отсутствие Полины ни при ней. У тебя уже есть одна женщина, парень, держи себя в руках.
И в друзья меня добавила Лика, увлекши в каскад своих образов – кликнешь на аватар и мотаешь историю вспять. Вот она в аспидно-сером полумраке в маленьких чёрных трусиках и пиджачке, едва скрывающем убойные перси. А вот Лика в пеньюаре цвета слоновой кости прижимает к стене гримёрки не менее горячую коллегу, и словно бы слышен запах тел их. А вот она на барной стойке в покрытом шипами бюстье исполняет размашистое па на пилоне. Взгляд молодой Деми Мур, атлетичные ноги в тонусе. Такая самого патриарха могла бы искусить, кабы наш патриарх не благословил воздвижение в столице памятника собственной неискушаемости.
Полина уезжает на работу в варьете, я смотрю из окна, как она идёт к автобусной остановке, светоносная и отрешённая, как Амели, улыбаясь каждым движением. В комнату в халатике цвета горько-сладкий вторгается Лика. Только из ванной она: взопревшая и распаренная. Профессиональным движением Лика сбрасывает халат и, высвободив роскошь форм, остается в чёрных трусиках брюггского кружева. В таком виде она подходит к своей дорожной сумке, что стоит у моих ног. Как ни в чём не бывало достает оттуда пару шмоток и выбирает какую надеть.
Я хватаю Лику за задницу и прижимаю к себе, она роняет тряпки на пол, мы начинаем целоваться, сжимаю добела налитые груди, облизываю их и кусаю, матерь Божья, земля обетованная. Лика вскрикивает, я хватаю её за волосы и тяну вниз, она бухается на колени, достаёт мой член и влечёт его в долину нежных вулканов. Всё быстрее она движет тяжёлыми прелестями греха, иногда прерываясь, дабы пустить в ход язык и сосцами меня раззадорить, пока наконец я не извергаю на трансцендентные эти груди всё, что вёз из самого Таганрога, что предназначалось непокорной Полине Ривес. Вот что происходит в моей голове за те секунды, что Лика стоит нагая с двумя шмотками в руках.
– Родная, у тебя всё хорошо? – говорю я.
Лика бросает на меня простодушный взгляд, затем выказывает недоумение, и наконец восклицает:
– О!.. Я даже не подумала! Я не подумала!..
Мигом выбрала одну шмотку и наготу ей скрыла.
– Не подумала?
– Серёжа, я воспринимаю тебя прямо как брата и… это все как-то спонтанно вышло, я даже не подумала, так странно! Странно!..
Лика торопливо облекает своё эксклюзивное тело в платье и уже на следующий день увозит его назад в Омск.
Мы были на многих шоу твоих. Всё, что ты создаёшь, – превосходно, идеально, немыслимо. Но всё ли мы видели, что есть в тебе, или же что-то ещё таится под гримом и масками? Переливается радугой за растрескавшимися фресками, за побелкой, глиной и камнем. Есть ли у тебя лицо, кроме того, что множат афиши с журналами? Много ли у нас с тобой общего? Как узнать нам? Нет ответов – лишь предубеждения, собираемые толпами домыслы, адаптации обрывков легенд. Узнаем ли мы тебя истинного, встретив однажды в супермаркете? Знаешь, люди становятся чемпионами по боксу, идут по головам, воздвигают храмы, крушат империи, и всё это ради одного твоего взгляда со сцены прямо в глаза. Пьяный голый мужик стремится изменить весь мир, он воет, гавкает, лижет коммерческие ларьки, преображается в сатисфакционного маргинала, раздирает себе кожу спины, надеясь отыскать там хоть малые крылья, и всё – ради билета на твоё шоу. Мы забыли, что вход свободный.
С отъезда Лики Полина стала теплее. Вот мы в баре «Терминал». Он пока ещё на улице Рубинштейна, в барах можно курить, а Эми Уайнхаус жива. Люди курят, звучат песни Эми Уайнхаус. Курим и мы с Полиной, воспламеняя сигареты фирменными спичками бара. Кроме нас здесь умного вида киса с «Улиссом» да суровые мужчины с красным элем и шахматами.
Розовым вином причастившись, благоухает Полина, тает в роскошном платье цвета зебровой шкуры, пламя локонов жжёт мне руки. Полина сбрасывает туфлю, касается моей ноги своей, обтянутой чулком-сеткой и говорит:
– Сегодня весь день тебя хочу.
Почти моментально оказываемся на заднем сиденье такси, молоды и пьяны, как мечтали всё детство, целуемся всю дорогу, приводя шофёра в смущение.
Померанцевый мёд ночника, мы с Полиной обнажаем друг друга. Негромко поёт Джон Мэйер, да громко любовь вершится. Раскладной диван под нами меняет форму, скрежещет, хрустит, превращается в нечто совершенно иное. Полина в голос стенает. Кто-то стучит нам в пол, но это нас не останавливает. С книжных полок летит вниз Кафка.
Звонок в дверь.
Ещё и ещё раз.
Звонят уже с минуту, и я намереваюсь пойти открыть, но Полина меня умело останавливает, и мы вместе падаем с дивана на пол. Хотя, может быть, мы сначала упали, а потом в дверь стали звонить. Могу что-то путать. Был сконцентрирован на любви, что не терпит отвлечений. Свирепо кончив первой и меня доведя до оргазма, рыжая ныряет в атлас простыней. В дверь всё ещё звонят.
Укрощая фаллос, натягиваю джинсы и иду открывать. На пороге мужик в драном свитере и с лицом серийного убийцы, решившего для прикрытия завести семью. Кривясь, он гнусаво речёт:
– Вы, блядь, совсем пизданулись?
– Почему ты так говоришь?
– Два часа ночи – ебётесь!
– Ты что – кукушка в часах?
– Слышь, керя, я ведь с тобой по-человечески. Хули выёбываешься?
– Скажи конкретнее, чего тебе нужно?
– Чтобы вы прекратили ебстись!
– Но мы только начали.
Тип ступает на порог и хватает меня за горло. Я сую ему в ноздри указательный и средний пальцы, тяну вверх и хорошенько прикладываю головой о дверной косяк. Он слабит хватку, я выталкиваю его на площадку и захлопываю дверь.
– Пизда тебе, уебастер лохматый! – глухо кричит дермантин.
Я пошёл в ванную, ополоснул руки и член, вернулся в комнату и замер на пороге. В синеве простыней дремлет небрежно сбрызнутая морской пеной Афродита. Мягко льются оттенки молочного тела, белые плечи укутаны тонкими волнами раскалённой меди. Меркнет дряхлый постсоветский быт. Драные обои с подтёками, рассыпающаяся в песок мебель, затвердевший ковёр на полу, а посреди – спящее дитя Солнца.
Я подошёл и тронул кожу живота Полины Ривес, скользнул по нежному сосцу. Полина чуть застонала сквозь дрём. Я взгромоздился на Полину и пробудил её изнутри. Она широко распахнула глаза, ахнула, посмотрела на меня, как монахиня на викинга, насилующего её, но тут же узнала, расслабилась, изогнулась ласково, и мы начали танец заново. Тонус до боли, всё готово, чтобы рвать ткань, проблеск светила в холодной воде, предрассветные крики чаек, бег нагишом по гальке.
За окнами низко гудели высотные северные ветра. В дверь больше не звонили.
Вечная молодость дев наших – это твой новый сингл. Вдохновительница – Афродита, что танцует с волками, медведями и львами, что безжалостна к любовь отвергающим. С ней хариты, три богини веселья, распевают частушки матерные, не злословят, но смеются зазвонисто, пьют вино с водой родниковою, до рассвета играют голыми в теннис под песни Metallica. Дионис их мячи отбивает да подливает вина им, а тем временем в Афродите зреет его дитя. И родится Приап с членом-колом, что стоит днём и ночью каменно, что всегда приключений ищет, до того напугает он мать свою, что оставит она в лесу его. А дитятко и член его вырастут, наберутся силы-эрекции, да пойдут соблазнять отца. Попытаются изнасиловать покровительницу семьи Весту. Хорошо как осёл вмешается. Вот такой вот бог плодородия, вот такая, блин, вечная молодость.
Два вечера в неделю Полина блистает в варьете ресторана «Русский Дух» на канале Грибоедова. Однажды я пришёл смотреть. Изучил меню при входе и понял, что мне всё будет хорошо видно из фойе.
Сквозь открытые двери зала доносится казацкая песнь. Балалайки, парни в шароварах, девушки в цветастых сарафанах и кокошниках – аутентичная Россия для наивных чужеземцев, поглощающих водку с икрой. Полина красивее всех. Японцы любят Полину своими фотоаппаратами, швейцарцы – фитопрепаратами, грузины – как сестру-христианку, французы – как жену-куртизанку, норвежцы – как долину с фьордами, англичане – как палату с лордами, итальянцы – как осеннюю Венецию, американцы – как индийскую специю, евреи тхину источают, арабы нефтью кончают. Звенят серебряные рюмочки, таскают блюдоносы поросят в карамели, форель на вертеле, рябчиков под брусничным соусом, фрикасе из телячьих задов, волокут шашлыки из цыплят, бараньи рёбра в молодом вине, фаршированного трюфелем зайца, вкатывают в зал гигантского лобстера, обложенного пастернаком и рукколой.
А я парень хоть куда, у меня кольцо в ухе, на мне футболка да спортивные штаны с кроссовками – пришёл, скажешь тоже, варьете смотреть. Официантики на меня косятся, но молчком. Пепельницу увидев, закуриваю. Танец не прекращается.
Днём Полина преподаёт в детской группе в студии танца «Джига-Дрыга». Я был на её уроке, смотрел, как дети танцуют под ‘Slow Dancing in a Burning Room’ Джона Мэйера. Когда ученики расходятся, Полина Ривес прыгает ко мне на колени – в чёрном трико рыжий ниндзя.
День Победы. Мой отпуск на исходе. Полина Ривес грустит в связи с трауром по жертвам Великой Отечественной войны. В повседневной жизни Полина никогда не говорит о войне, но девятого мая всё меняется. Полина хочет на Дворцовую площадь, смотреть парад, участвовать в минуте отчаяния. Мне же хочется в последние дни отпуска побыть с ней, и в конце концов она поддаётся на мои уговоры. Пицца, секс и «Криминальное чтиво».
В какой-то момент Полина выходит из комнаты и долго не возвращается. Нахожу её на кухне: подбородок в колени, слёзы по щекам, маленький чёрно-белый телевизор – трансляция с Дворцовой площади. Блюдём минуту отчаяния.
Когда минута отчаяния вышла, я сел рядом с Полиной, утер ей слезы, мы обнялись и никогда больше об этом не разговаривали. В тот вечер она предложила мне переехать в Петербург и жить с ней.
О проекте
О подписке