Сквозь снег дом выглядел очень опрятно: два этажа чистых стекол. Лестница и приподнятый первый ряд окон настраивали входящего на ожидание чего-то нового. И возвышенная первая фраза в продумываемом наперед разговоре, как и чуть задержанный им звонок, уже были данью непростой выдумке архитектора, явно строившего когда-то этот дом для себя и умевшего расположить к себе каждого, входящего в него. Крупная снежинка, упавшая на ресницы при входе на лестницу превратилась в слезинку. Позвонил, смахнул слезинку и услышал:
– Сейчас!
Тот же роскошный шаг, дверь настежь и легкая улыбка белого зала. Вера умела быть всем вокруг: не прикоснувшись, раздела, провела по гостиной, из его первых неуверенных фраз выстроила разговор о том, что его тревожило: собственно как воспримут домашние то, что они начинают вместе работать над книгой.
– А я с детства мечтала написать книгу о художниках…
– Я понял это, когда вы говорили о Родене, у вас очень много накопилось собственно подмеченного, нового, немного подчистить и вдохнуть сюжет – будет роман.
– Будет… – улыбалась Вера и ее улыбка завораживала. – Начался пост. Я думаю, что мы скоро распишемся в две руки.
– Я немножко уже набросал, для начала, а дальше буду выдерживать поток от вас, – вы, Вера, говорите почти готовым текстом. Я буду записывать на пленку, а вечером перекладывать на бумагу.
Вера умела расставить вещи в доме и развесить картины так, чтобы, прохаживаясь под сводами не очень большой уютной гостиной, можно было набраться совершенно новых и неожиданных впечатлений. Белый ландыш на картине гармонично вписывался в пурпурный закат. Придавать вечность ощущению жизни – было кредо Веры.
Как-то незаметно пролетел день. Они сидели у огромных окон и вид из окон в заснеженный сад, подсвеченный догорающим пламенем заката и включенными фонарями у входа, вселял чувство утрачиваемой свободы. Допивали кофе и понимали, что после последнего глотка придется расстаться. На сколько?
– Вера, я могу приехать к вам на этой неделе?.. или лучше в выходные дни?
– Приезжайте вечером в пятницу, часам к пяти… Я буду ждать.
Легкое волнение и почти встретившиеся взгляды придавали уверенность в успешном начале знакомства и твердость шагам в прихожей. По лестнице соскочил как-то легко. Так же легко завелась машина и понесла к Москве. Снег закончился и ехать было приятно.
Придя домой, сбросил куртку, нацепил тапочки и прошел в комнату, схватил листок бумаги. Слова ложились быстро и ровно:
«…Как ты вставала, как ты шла…
Как бился крестик у ключицы…
И как хотелось мне напиться
Воды из этого ключа».
Вспомнил картины в гостиной у Веры, ее тонкие красивые руки и писал:
«Вы удивительны —
Печаль вас нежит:
На тонкий лик легли холсты,
Сквозь речь возникли объяснения —
Как важна чистота воды…»
Прервался, подошел к окну: фонарь, засыпанный снегом, освещал часть улицы, на которую время от времени выходили одинокие прохожие, отплясывали, каждый по-своему, танец озябшего человека и исчезали в темноте. Фонарь уже был похож на колокол. Под куполами снега стояли столбики забора, как солдаты в касках, вокруг здания банка, взятого в оцепление. Его банк располагался напротив дома с его квартирой. Там, где забор подходил ближе к зданию, образовался сугроб, доходивший до окон и касок из снега верных ему солдат. Снег, снег, снег… Вспомнился мягкий голос, читавший его стихи:
«Благословенная мелодия
Слышна чрез колокольный звон,
В ней переливы: Вера, верность
И вдохновенная любовь…»
«Что получится у нас с Верой?» – он не заметил, как думал уже о большем, чем она. Вокруг нее рождался и быстро рос мир иллюзий, его иллюзий. Станет ли он реальностью? Что у него для этого есть?
Банк Сергей получил за долги в практически разоренном дефолтом состоянии. Прежний владелец хотел расстаться с банком, как и со всеми своими обязательствами, ожидая еще больших потрясений. Его же чутье подсказывало, что какое-то время все будет стабильно. Он сделал ставку на победу республиканцев в США – основу этой стабильности.
Так все и случилось. В банках появилась нужда уже через год-два. Россия выравнивала свое финансовое положение на игре доллар-евро. И его первой зацепкой был обмен: доллар-рубль, рубль-евро. Большой прибыли это не давало, но позволяло занять сотрудников и дало время осмотреться: вокруг было много интересных перемен, требовавших участия банков, и много перспективных партнеров, желающих сотрудничать, вернее, – вынужденных это делать.
Обрывались административные рычаги управления и целые области отношений между людьми превращались во что-то похожее на целину, распахивать которую было крайне рискованно, не опираясь на административные связи. Административную игру Сергей понимал глубоко и, чтобы не выглядеть слишком открытым в своих намерениях, ушел из руководства банком, оставив себе акции и право вмешиваться во все, кроме рутины ежедневных проводок.
Молодая энергичная преемница умела работать крайне надежно, умела и присмотреть и не только за оборудованием, но и за всем коллективом. Клиентов же ей он привел в банк столько, что хватило (и не только для успешного начала). Высвободившееся от забот по управлению банком время давало возможность вникнуть глубже в два направления, к деятельности в которых он себя готовил и раньше: напитки и искусство живописи. Конкуренция была жесткой и в одном, и в другом направлении, но шансы на выход в эти области деятельности всегда оставались ввиду разнообразия вкусов потребителей, а главное, – ввиду огромного числа этих потребителей.
В России вырастало новое поколение, которое, как и их деды, предпочитало квас Кока-коле, которому хотелось и чего-то традиционного, и вместе с тем чего-то нового. Это новое качество напитка он уже создал. Его напиток обладал всеми преимуществами дорогих отваров и настоев на диких травах, но был крайне дешев и мог соперничать по цене с другими не дорогими тонизирующими напитками, целебные качества которых обычно не рекламируются.
Мешала продвижению напитка только недобросовестность конкурентов. Сложный состав всегда можно опорочить простой выдумкой, рассчитанной на больную фантазию людей, привыкших чуть додумывать к услышанному. Только ли это мешало? Об этом его предупреждали: «Делать надо проще!» Он отдавал себе полный отчет во всех непреодолимых с увеличением сложности напитка обстоятельствах: «Да, но есть еще фактор времени…»
Его размышления у заметенного снегом окна прервал звонок телефона. Трубка была рядом на столе, нажал зеленую кнопку, раз, два и только после третьего нажатия услышал:
– Сережа, к тебе сегодня приходили. Я их провела сама и за всем проследила.
– Я заметил, ты такая чистюля, Рая.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – сказал, а подумал. – О чем я думал?.. Напитки… Что мне мешало?
Игра, найденная им, была проста, а алгоритм, случайно обнаруженный в процессе развития дела, давал хорошую прибыль и уверенность в развитии за счет краткосрочных вложений, – такие деньги уже появились в банке.
Хотелось большего – войти в мир искусства. С искусством дело обстояло гораздо сложнее. Нужно было осмотреться, увидеть свое в этом монолите из маленьких мирков тысяч людей. Мир вечных ценностей был не подвержен экономическим диверсиям (чем и привлекал). Современная экономика, хоть и заносчива, но только лишь подстраивает свои шкалы временных ценностей к основным тонам, задаваемым ценностями вечными. А последними ведают больше Боги, чем люди, если не считать опустошительных войн. В большей части планеты был мир и рассчитывать на войны и пересмотр основных категорий в вечном было совсем ни к чему.
Пора было ложиться спать. Сергей подошел к столу, взял недавно исписанный листок, прочитал и исправил «…воды…» на «…любви…». Еще раз прочитал:
«Как ты вставала, как ты шла…
Как бился крестик у ключицы…
И как хотелось мне напиться
Любви из этого ключа».
Довольный он пошел чистить зубы.
Встал рано. Над Москвой легкая дымка. «Рассеется ли?» – подумал, глядя в окно. Не то чтобы лондонский смог висел над городом, но что-то похожее на туман над Владивостоком. Сергей вспомнил туман над Светланской, ползущие на город рваные в клочья облака, похожие на оборванцев из черно-белых фильмов, смеющихся над городом. Он и сам был готов смеяться над собой, своей беспечностью, когда возвращался с раскаленного солнцем пляжа в надвигающийся ледяной туман со стороны Уссурийского залива. Владивосток располагался между двух заливов и был границей холодного и теплого течений, отсюда и туманы. А здесь что? Равнина… Москва…
С. – управляющая банком ждала его уже у входа в банк. «Очень легко одета – только что вышла», – подумал он. Остановился и услышал радостное:
– При-вет! Я сяду досыпать сзади… Больше никого не будет?
– Никого. Спи. Я тебе шубу уже положил.
Из всех дорог, идущих из Москвы, Ленинградское шоссе было ему наиболее знакомо, так как приходилось ездить по делам банка на Север. Здесь сосредоточились почти все его связи, дававшие хоть какой-то эффект, здесь и немногие – на Востоке. День предстоял напряженный: сегодня им нужно было встретиться с вице-губернатором в одном из городов на Севере и успеть к вечеру обратно в Москву.
За Зеленоградом туман уже совсем рассеялся. Снег – небесная твердь – лежал по иронии судьбы на земле и поблескивал на солнышке. Чистый, как и положено всему, что падает с неба, он вызывал неподдельный восторг. Огромные поля чистого снега еще не слепили и позволяли любоваться округой без очков. В небольшой деревеньке обогнали лошадку с возком. Вспомнил «птицу – тройку» Гоголя, образ России, и прибавил газ.
Машина шла ровно по автостраде, расчищенной за ночь. Повороты в сторону после прохождения очистительных машин были засыпаны снегом, и в деревнях, и в небольших поселках. Помех движению почти не было. На деревьях снег был настолько обилен и красив, что хотелось остановиться где-нибудь возле трассы и побродить по лесу, но это было практически невозможно из-за больших отвалов. «Радуйся и этому, – говорил он себе, – когда еще выберешься сюда, в леса, в поля – просторы».
Вдоль дороги иногда поблескивали купола церквей, похожие на репу. «Сидят сейчас занесенные снегом старички в домишках и распаривают сладкую репу в русских печах и спешить им никуда не надо, если впрок корешки заготовили. Не то что зри в корень, а наслаждайся теплом и корнями. Наешься, налюбуешься – можно и в церковь сходить помолиться, батюшке корешок отнести – в вере укрепить перед постом. А тут, несешься… Куда? Зачем?» – думал он, снижая скорость.
Он вспоминал свои проекты: Вроде и грандиозны, но все же мелки по сравнению с этой вечной деревенской репой. Будут новые дороги, поезда, новые скорости жизни, а вот деревенек станет меньше, деревянных заснеженных куполов – меньше. Золотых куполов в Москве и Санкт-Петербурге прибавится, но они ли определяют вечные ценности на нашей земле? Не репа ли и топорная работа деревенская».
Вспомнил картины Венецианова: «Где-то в этих местах жил и писал крестьянок в выцветших платьях. Вы цвет…» Внезапно на дороге откуда-то взялась собака, большая, как волк, и бежала впереди не давая объехать. Он еще снизил скорость и ждал, когда разъедутся все встречные машины. Обогнал собаку, да та еще и залаяла! Бросилась на колесо и резво отскочила, как будто и не неслась несколько минут, как угорелая. «Голодная, наверное, – подумал, но бросить ей было нечего, – рубли есть не будет». А еду в дорогу у нас уже и брать не принято, хотя вера позволяет и в пост, – берем в дорогу только деньги и воду. Вода в машине была всегда.
Другие скорости жизни… Церковь и сама к ним приспосабливается. Батюшки уже не сидят и свою репу не чешут, а на машинах по приходу разъезжают, хотя и говорить стараются на старославянском.
Эту особенность преемственности языка он подспудно использовал в развитии своих идей и проектов. Хотелось развивать то, что задумал, на землях, где еще были старые славянские корни. Тогда вроде и дело должно быть благословлено. Религия этот язык не отбрасывает неспроста, тяга к корням языка сильнее тяги к плодам земным. Эти корни искушают не только голодных, но и сытых.
Зазвонил телефон, прервав полудрему дорожных размышлений, – звонил отец.
– Как ты слышишь?
– Да хорошо, пап.
– Я тебя звал на рыбалку, на завтра.
– Пап, не смогу…
– А у нас тут щука снова хорошо начала брать.
– Пап, ты бы на моих щук посмотрел… Приезжай, я тебя познакомлю!
– Стар уж я стал для новых знакомств, мне свои щучки родней.
– Через недельку приеду, не растает?
– Не растает, жду… Приезжай!
Дорога впереди была пуста, и начал думать о встрече с вице-губернатором. Недалеко от дороги из леса вышли лоси. Очень крупные они смешно выпрыгивали из глубокого снега и снова проваливались. Вспомнил о том, как в институте под Москвой в такую же снежную зиму они, сотрудники, заготавливали березовые веники для подкормки лосей.
Вспомнил, как с грузовиков разбрасывали веники, подвешивали к деревьям над сугробами, как тощие лоси выходили из леса и объедали висящие веники. Эти лоси не такие тощие – снегопады только начались к концу зимы. Сколько есть немудреных дел, которыми их занимали когда-то. Сейчас уже заниматься всем этим, наверное, некому.
До Шарахандинской протоки оставалось пройти с полкилометра. В этом месте близко от берега не пройдешь – паромная переправа. Возле «паромки», как ее называли, маневрировал огромный серый паром. На нем стояли маленькие, словно, игрушечные вагончики. И лодка их казалась игрушечной среди волн. Ветер дул против течения и волны были страшно задиристы – били в нос, брызги залетали в лодку.
– Черпай, черпай воду, – кричал отец, вцепившись в руль.
Руль могло и вырвать – очень крутые волны.
– Как же мы повернем в протоку? Волны нас забьют, – кричал Сергей.
– Не повернем… Пока. А ты, Сережа черпай, черпай.
Мотор работал не ритмично, с надрывом. Вода была мрачно-серой. Внутри тела все замирало при накате и обваливалось, потом отходило… И вновь…
– Да воды почти нет уже, пап.
– Черпай, черпай!
Отец показывал, где еще была вода. И тут подливало порывом ветра. Сергей черпал большим совком, выливал за борт и черпал снова. Амур все еще бурлил.
– Скоро выйдем с большого течения, волны станут меньше. Черпай, – слышал он сквозь рев мотора.
Четверть часа драки с волнами заканчивались. Большое русло оставалось в стороне. Впереди коса и вход в Шараханду. Страх прошел. Старая лодка со стационарным мотором посредине выдержала это испытание. Сергей не любил волны на Амуре, крутые серые, – от них веяло чем-то мрачным, может, это из-за лодки, она была для них маловата. Но выдержала. Он бросил совок, надел фуражку и полез на нос. Лежать на носу и смотреть вперед на тихую наплывающую воду он любил.
Привычно продумывая в дороге ключевые фразы разговора, Сергей поймал себя на том, что рифмует их и как бы готовит партнера продолжить диалог в рифму. «Но нужно ли это в данном, считай решенном изначально, деле?» – дорога заставляла спорить и спорить с самим собой.
Проект, в развитие которого на Западе он решился войти, был его старой идеей, частично реализованной через ряд партнеров из ключевых областей и некоторые предприятия вагоностроения. Проект был идейно прост – строительство монорельсовой скоростной дороги Москва – Рим.
Сил одной Москвы в современной России было уже мало для реализации такого проекта, и он поставил на треугольник: Москва – Санкт-Петербург – Минск. Дальнейшее развитие проекта – в дороге на Братиславу и озеро Балатон, через старую столицу Польши – Краков, с присоединением ветки от Калининграда, казалось ему очень перспективным, в связи с развитием новой зоны экономического сотрудничества – Калининградской области. Южных партнеров планировали подключить к проекту, когда будет готов путь до озера Балатон.
О проекте
О подписке