– Земляк, – прошептал мужичонка, – не говори ты так громко! Усман ага русский язык понимает! Как бы чаво не случилось! Так он и есть твой хозяин! Ты же в Хиве, землячок! В Хиве! Он и мой хозяин!

– Тебя как величают? – не понижая голоса, спросил Фёдор.

– Воробей я. Серёга Воробей. На родине фамилиё моё было Воробьёв, но все называли Воробьём. А здеся говорят Урус, русский значит. А наш ага меня кличет Хоха. Это по ихнему значит птенец.

– Ясно, – ответил Фёдор, хотя ему ещё ничего не было понятно. – Крест нательный носишь… Басурмане разве разрешают?

– Хан Хивинский разрешает нам, православным, и крест носить, и молиться. Препятствий не чинит. Только всё время советует перейти в их магометанство.

– А с меня басурман поганый крест сорвал да на землю его кинул! – со злостью в голосе произнёс Фёдор.

– Так это киргизцы или туркменцы! Чаво ты от них хочешь, Фёдор? Дикий народ! Я вижу – ты рынетый?

– Стрелой туркменец попал. Уже зажило почти. А ты, Серёга, живёшь в этой конуре собачьей?

– Тише! Тише! Ага услышит! Ты, Фёдор, ещё не видел, как другие пленники живут! – приложил палец к губам прошептал Воробей.

– А рядом конура. Она чья? – поинтересовался Валуев.

– Трое персов живут. Рабы… Так себе людишки. Иногда у меня то дрова пропадают, то мука. Они, сволочи, крадут! Ворьё! – махнул рукой Сергей, – ну чаво стоим? Заходи!

Они заползли в конуру и улеглись на кошме.

– Щас я отдохну маленько и пожрать чего- нибудь придумаю, – пообещал Воробей.

– А хозяин разве не кормит? – удивился Валуев.

– А зачем ему нас кормить? Ага выдаёт иногда зерно. Его надо смолоть, а потом из муки лепёшки печь. Но для этого нужно ещё дровишек раздобыть. Это здесь очень нелегко.

– А ты, Серёга, сколько времени в плену томишься? – поинтересовался Фёдор.

– Я уже и счёт потерял… Может восемь лет, а может уже и десять прошло. На наш торговый караван киргизцы напали. Многих поубивали, а меня Господь сберёг: живым остался, только вот в Хиве у басурманов в плену.

– Серёга, я тоже счёт дням потерял. Скажи хоть какой сейчас месяц да день! – попросил Валуев.

Воробей замолчал, долго думал. Чесал свой птичий нос пальцами, шевелил губами. Очевидно высчитывал.

– Ас-СулясА, третий день. Это по нашему будет значит вторник. А месяц… – Сергей вновь замолчал. Долго думал, а затем произнёс:

– Раби аль-авваль.

– Это что такое? – Валуев приподнялся на локте, – я у тебя спрашиваю месяц по-русски какой будет?

– Фёдор, а откуда я знаю? Я уже привык к ихнему счёту, мне тепереча без надобности знать…

– Слушай, а год ты хоть знаешь какой сейчас на дворе? – возмутился Валуем безразличием Воробья.

– Год… Год…1251 по ихнему календарю. Магометане его ведут от Хиджры. А что такое Хиджра я не знаю, – равнодушно ответил Сергей.

– Ты грамоте обучен? – пытаясь оставаться спокойным поинтересовался Фёдор.

– Не, я не… – Воробей заснул.

Снаружи послышались голоса. Валуев с трудом выбрался из конуры. Рядом с ней стояли трое человек. Невысокого роста, грязные, измождённые, с волосами до плеч. «Персы, – сразу же понял Фёдор, – о них Воробей сказывал. Только вот один из них на азиата не похож: рыжий, борода почти красного цвета, глаза светлые. А скулы, прям как у меня, широкие».

– Здравствуйте люди добрые! – произнёс он улыбнулся.

Персы с удивлением посмотрели на незнакомца и что-то ответили, а рыжий даже улыбнулся. «Хорошие люди! Почему Серёга злится на них?».

Проснувшийся Воробей достал из-под кошмы припрятанные там сухие ветки и быстро развёл костерок. Из бассейна набрал воды в медный чайник и подвесил его над огнём. Потом быстро замесил тесто и на решётке, которая служила ему подушкой, испёк четыре лепёшки. Всё у него получалось ловко и споро.

– Приноровился уже! Дров мало, горят они быстро, надо успеть еду приготовить, – уловив восхищённый взгляд Валуева, объяснил Воробей.

Они ели вкусные лепёшки и запивали их ароматным чаем без сахара. В пяти шагах от них персы жевали зерно и пили воду из глиняного кувшина без ручки.

– Бедные люди! Если каждый день зерно жевать, так и ноги с голоду можно протянуть, – вздохнул Фёдор.

– Не уворовали они сегодня нигде дровишек, вот и давятся… Трое их, а ни одной ветки нигде добыть не смогли. У них так часто бывает… Никчемный народ! – презрительно махнул на соседей Воробей.

– Нельзя так! Не по-христиански! Они же живые души! – Валуев встал и, подойдя к рыжему, протянул ему свою лепёшку. – Бери, добрый человек! От зерна сыт не будешь, да и брюхо болеть будет.

Персы от удивления перестали жевать и молча смотрели на Фёдора. Только рыжий подскочил, поклонился ему и что-то залепетал по своему: по – персидски.

– Ты, землячок, чаво делаешь? На всех так не настачишься! – аж подпрыгнул от возмущения Воробей.

– Не по-христиански это! – ещё раз повторил Валуев, – я им свою лепёшку отдал.

– Как хочешь, благодетель! – ехидно усмехнулся Воробей.

Теперь, каждое утро, ещё до рассвета, Фёдора будили громкие крики муэдзина, которые доносились с ближайшего минарета:

– Б-исми-лляхи-ар-рахман! Б-исми-лляхи – ар – рахман!

Персы вылезали из своей конуры и, расстелив на земле тряпки вместо ковриков, начинали совершать свой первый намаз.

Фёдор тоже молился, только, как верующий православный христианин. Негромко произносил слова молитв, неторопливо осеняя себя крестными знамениями.

Позже всех со стоном вылезал из конуры Воробей. Долго зевал, кашлял, а затем перекрестившись, шёл к бассейну набрать воды в чайник.

– Сергей, ты хоть бы иногда слова молитвы произнёс, – укорял его Валуев.

– Перекрестился и хватя! Чай кипятить надо, пожрать да и работать опосля цельный день, – отмахивался Воробей. – Эх жисть моя! – всегда добавлял он и тяжко вздыхал.

Русские пленные прозвали Хиву маятной землёй. Ведь работать здесь приходилось круглый год, без зимнего отдыха в полевых делах. Осенью сеяли пшеницу и заготовляли позем: смесь навоза, земли и песка. Ранней весной чистили каналы. На их очистку сгоняли не только рабов, но и всё население Хивинского ханства, за исключением богатеев, конечно. Это считалось настолько важным делом, что ленивых, отлынивающих от работы, надсмотрщики забивали насмерть палками.

Главные каналы здесь назывались ханскими, а остальные – общественными.

Во время частых разливов в реке Аму вода поднималась и заполняла эти каналы, которые покрывали всю территорию Хивинского ханства. Благодаря этому здесь в изобилии росли абрикосы, инжир, гранаты, виноград, арбузы, дыни, овощи. Выращивали также пшеницу, сарацинское пшено (рис), кунжут для производства масла, хлопок, кукурузу.

Фёдор всегда работал на совесть. Вот и сегодня он один поднимал за верёвку большую корзину, которую до краёв заполняли илом двое сартов (Узбеки называли сартами тюркоязычное население Хивы и других мест Средней Азии, которое обитало в этих местах до их прихода. Примечание автора). Рядом с ним двое персов пытались вытащить на высокий берег канала кожаное ведро с грязью.

– Сейчас я вам подсоблю, басурманы! – Валуев одним рывком перевернул корзину и высыпал липкий ил, а затем подошёл к персам и одной рукой вытянул ведро на берег.

– Кучли Одам! (Силач. Узбекский язык. Примечание автора.) – в восторге зацокали языками надсмотрщики и начали обсуждать силу русского пленника.

Валуев уже давно понимал узбекский язык, ведь уже прошло почти восемь месяцев, как он попал в эти чужие края. Но виду не давал: старался делать глупое лицо, улыбался и ждал, когда ему объяснят всё на пальцах. «Не должны басурмане знать, что я их понимаю и говорить могу», – решил он для себя. Фёдор сразу же запоминал не только слова, но и целые фразы. Даже исламские молитвы, услышанные им однажды, мог повторить. Жил он по-прежнему в конуре с Воробьём, который знал как и где добыть дров, еды, а также мог приготовить простую и сытную пищу. Валуев изменился. Если и раньше он был немногословным, то сейчас всё время молчал и говорил только с Серёгой. Никогда в прошлой жизни Фёдор не обращал внимания на ветки и щепки лежавшие на его пути, а сейчас его глаза всё время выискивали дрова. Здесь они были редкостью и стоили больших денег. Подобрав какую-нибудь щепку, он прятал её под халат, чтобы потом принести домой.

Вечерами Валуев вёл разговоры не только с Воробьём, но и с персами, которые его очень уважали. Фёдор всегда делился с ними едой, дровами. Он уже понимал и их язык. Персы тоже звали его Кучли Одам.

Больше всего страдал Фёдор в плену от того, что не мог помолиться в православном храме да попариться в русской хорошей бане. А ещё Валуев мучился от того, что никак не мог понять какой месяц на дворе. «Господи прости меня, что не соблюдаю пост! Прости меня раба твоего за то, что не соблюдаю праздников наших православных! Не знаю, когда они! Не могу высчитать никак! Грешник я! Грешник». Очень часто ему снилось, как он молится в храме. Вокруг люди… поёт хор, запах ладана. Лампадки освещают лики Святых на иконах. В окна храма струится солнечный свет и делает пламя свечей ярче и красивее.

После очистки каналов начали вывозить подготовленную позем на поля. От 300 до 1000 возов на участок, размером, как одна русская десятина (Одна десятина равна 10 925.4 квадратных метра. Примечание автора).

Усман ага имел большое количество земли, поэтому всем его рабам и наёмным дехканам (крестьянам) приходилось работать каждый день до глубокой ночи. Когда не хватало лошадей, Валуев сам впрягался в телегу и тащил её до поля, а затем сбрасывал всю привезённую позем вилами.

– Какой работник! Ты должен быть правоверным, а не христианином! Принимай нашу веру, Кучли Одам! – уговаривал его всё время Усман ага, – будешь хорошо жить! Подумай!

– Ага, я – православный и хочу умереть православным! – отвечал Валуев и крестился.

Участок, предназначенный под сарацинское пшено, надо было перепахивать десять раз, а потом заливать его водой. Усман ага стал даже выделять для своих рабов даже кишмиш и рыбу. Было видно, что он не хотел, чтобы кто-то из них умер от истощения.

После сева что-то, вдруг, загрустил Воробей. Всегда бойкий разговорчивый он ходил теперь задумчивый и хмурый.

– Серёга, ты случайно не захворал? – забеспокоился Валуев.

Воробей молчал, но недели через две во время разговора, перед сном, признался:

– Два года увещевает меня ага, чтобы принял я магометанство. Сопротивлялся я, Фёдор! Вот крест! – он перекрестился, – но уже моченьки терпеть такую жисть нету. Ага обещает меня смотрителем работ сделать, домик и, самое главное, жену подарить. Решил я перейти в магометанство.

Валуева от услышанных слов, как бревном по голове ударили. Лежал он молча, не зная что и сказать.

– А ещё ага поклялся, что через два года сделает он меня вольным человеком.

У Фёдора сердце закипело.

– Как ты, Серёга, веру нашу отцовскую, православную предать можешь? Как? – возмущённо спросил он.

– Хватит мне бобылём столько лет жить! Каждому человеку свои радости полагаются! Тебе Фёдор легко говорить! А ты поживи с моё в Хиве! Опосля и поговорим!

– Отступник ты, Сергей! Отступник! В первое воскресенье Великого Поста в храмах наших совершается особый молебен, именуемый Чин Православия. Главная суть его – это прошение о сохранении церковного мира и об обращении заблудших на путь истины… – с горечью в голосе начал говорить Фёдор.

– Да, отступник! Ну и чаво? Меня жисть так изломала, что…, – перебил его Воробьёв.

– Обрати всех отступивших от Святой Твоей Церкви, сотвори да и противящиеся Твоему Слову обратятся вкупе со всеми верным… начал громко читать молитву Валуев.

– Мы не в церкви! А ты не поп! Не хочу тебя слушать! – Воробей закрыл ладонями уши.

На следующий день Серёга взял все свои пожитки и, не прощаясь, исчез.

– А что я на него серчаю? Слабый духом человек! Слабый! Господи, вразуми его! Поставь его на путь истинный! – негромко произнёс Фёдор.

Его жизнь в плену продолжалась. Дни, наполненные тяжёлой работой, были похожи один на другой. Ночами Валуеву снилась служба в церкви: пение хора, лики Святых на старых, потемневших от времени иконах… Часто он просыпался с лицом мокрым от слёз…

Теперь Валуев ужинал с персами. Особенно ему нравился рыжий, которого звали Рузи. Был он грамотным, даже учился в медресе. Они степенно беседовали о религии, природе и нравах людей в Персии и России. Двое других: Хабир и Нариман были неграмотными забитыми крестьянами. Они с восхищением слушали их речи. Фёдор уже довольно легко мог выражать свои мысли на персидском языке, который как он потом узнал, назывался фарси.

Месяца через два неожиданно появился Воробей. Он сел перед конурой и молчал.

– Серёга, я на тебя не обижаюсь, хотя ты и отступник. Жизнь тебя просто измытарила. Не каждому дано выдержать испытания, которые посылает нам Господь. Я сейчас костерок разведу, чаю попьём. Вот смотри, что мне ага подарил, – Валуев показал старый бронзовый чайник, – хивинцы сказывают, что в нём самый вкусный чай получается.

– Да, вкусный! – согласился Воробей, – и халат у тебя другой. Ага подарил?

– Да! – подтвердил Фёдор.

Потом они долго и обстоятельно пили чай и разговаривали о погоде, урожаях. Воробей ничего не сказал о себе, а Валуев его и не спрашивал, чтобы ненароком не обидеть.

Прошёл ещё год, а может и больше. Фёдор уже и счёт месяцам потерял. В его жизни ничего не менялось. Работа с утра до ночи, а потом сон в конуре, где его кусали блохи. Дружба с персами продолжалась. Валуев очень много узнал об их стране и говорил уже на фарси почти без акцента, чему Рузи очень удивлялся.

– Я таких способных к иностранным языкам людей ещё никогда не встречал. Бог наградил тебя Фёдор не только силой, но и необыкновенным талантом. Пророк Мухамад сказал «Не осуждай и не укоряй Аллаха в том, что он предопределил тебе».

– А я моего Господа ни в чём не укоряю. Хивинский плен – это его для меня испытание, – согласился с ним Валуев.

Иногда заходил Воробей. Всегда с гостинцами: рыбу принесёт или мешочек кишмиша, иногда урюка, или сладчайшую дыню.

И снова наступила весна…Чистка каналов, затем вывоз поземи на поля. Как-то уже поздней ночью, поужинав лепёшкой с чаем, Фёдор помолился перед сном, воздав Господу благодарность за прожитый день.

А затем, прежде чем залезть в свою конуру, посмотрел Валуев на небо и вздрогнул. Над полем зависла звезда двухвостая. И, не двигаясь, застыла на одном месте. «Знак это? Знак! Ну какой только?» – перекрестился Фёдор.

А через неделю, возле базара, нашёл он тиллу – большую золотую монету. Это было целое сокровище! «Вот это Господь мне точно знак подаёт!» – понял Валуев.

Когда в гости к нему пришёл Воробей, то Фёдор нагнулся к его уху и прошептал:

– Серёга, я решил сбечь из плена! Господь меня на это благословляет!

– Ты чаво, землячок?! – в ужасе отшатнулся от него Воробей, – поймают тебя и за ухо гвоздём к стене прибьют! Будешь так стоять долго! Или взрежут тебе пятки на ногах и набьют раны рубленым конским волосом! Останешься на всю жизнь калекой! Ты, Фёдор, об этом даже не помышляй!

– Дурак ты, Серёга! Мне Господь знак дал! Понял? Мне бы только сапоги добыть. Поможешь? – спросил Валуев.

– Помогу, Фёдор! Ты уж только, когда тебя спымают и снова сюда приведут, меня не предай!

– Не предам! Вот тебе крест! – Валуев осенил себя крестным знамением.

Через несколько дней Воробей притащил Фёдору старые, но ещё крепкие остроносые сапоги на высоком каблуке и большую баклажку для воды.

– Ты хоть предупреди меня, когда уходить будешь! Попрощаемся! – попросил Сергей.

Валуев промолчал.