– В деревне можно купить всё! Крестьяне с радостью продадут вам и гусей, и кур, и уток, и свинью… А вот привезти им в Питер этот товар не даёт новая власть. Почему? Потому что они предатели, никчемности и взяточники. Я сегодня как раз хотел и предложить вам, Анастасия Михайловна, снарядить экспедицию в деревни для закупки продовольствия для наших нужд. Вы как на это смотрите?

– Я тоже хотела, Василий Васильевич, предложить вам что-то подобное! Ведь у меня в доме кроме муки, круп и лаврового листа ничего уже не осталось. Каждый день гоняю прислугу в город на базар… Иногда что-то и приносят, но это же не дело.

– «Дело оказывается не в том, что Наташа не умеет готовить разнообразные блюда, а в отсутствии продуктов!» – неожиданно дошло до Владимира.

Ему стало очень стыдно, что он этого не знал. Ведь с тётушкой они никогда не говорили на эту тему.

– А один мой знакомый, кстати очень даже известный человек в Петрограде, профессор нанял двух служанок только для того, чтобы они стояли в «хвостах» за сахаром, молоком, хлебом, мукой! – грустно сообщил Василий Васильевич.

Через два дня Анастасия Михайловна и Василий Васильевич снарядили «экспедицию» в деревню. Во главе её, по рекомендации Владимира, был поставлен Семён Будкин. В помощь ему дали ещё двух крепких мужичков из числа работников Василия Васильевича.

– Интересно, что получится из этой необычной и для меня очень странной авантюры? – вслух спрашивала сама себя Анастасия Михайловна каждое утро за чаем.

– Зная Будкина, уверен, что получится! – ни секунды не сомневаясь, уверял свою тётушку Владимир.

Экспедиция вернулась дней через десять. Телега была набита живыми гусями, утками, курами… Среди мешков с гречневой крупой зерном похрюкивал розовый упитанный поросёнок. Первым делом Семён выгрузил бочоночек сливочного масла, затем бочку мёда.

– Намаялись, Владимир Юрич! Намаялись… Но получилось! Вот смотрите! – Будкин махнул рукой на телегу.

– А что с этим теперь делать? Здесь? – ужасаясь, спросил Головинский.

– Как чё делать? Я сараюшку одну от дров освобожу. Туда курей, гусей, уток посадим. Кормить есть чем. Три мешка с зерном я привёз. Овса пять мешков для лошади…А кабанчика надо завтра же заколоть.

Теперь по – утрам Владимира будили крики петухов…

Через день Головинский приготовил настоящий фуа-гра. Паштет получился действительно вкусным.

– Володинька, я должна заметить, дорогой, что всё за что ты берёшься делать, у тебя получается очень хорошо! – с восторгом похвалила его Анастасия Михайловна.

– Спасибо! – скромно ответил очень довольный её племянник.

Теперь Владимир старался каждый день приготовить что-нибудь новенькое и изысканное. Особенного удовольствия это ему не доставляло, но очень сильно отвлекало от окружающей действительности. Ведь за кисти он не брался с марта месяца: не было ни желания, ни творческой искры. А самое главное, что тётушке его кулинария доставляла искреннее удвольствие.

День выдался жарким. Головинский вышел из парадного подъезда. Под ногами неприятно зашуршала шелуха от семечек.

– Мустафа, почему у нас грязь такая? – строго поинтересовался он у дворника, показывая рукой на заваленный мусором тротуар.

– Мустафа, хочет мести! Хочет работать. Профсоюз ему не разрашает. Забастовка говорит. – Безразличным голосом объяснил дворник, сидевший на ящике у двери.

– Бред это всё, Мустафа! Полный бред! – вышел из себя Владимир, – при чём здесь профсоюз? Тебе кто деньги платит, а?

– Барин, начну мести, так придут профсоюзы. Он здоровые такие, как раньше городовые были и морду Мустафе набъют. Рёбра поломают… Нет нельзя…

Владимир глубоко вздохнул.

На Невском, греясь на солнышке, сидели и лежали солдаты. Многие в исподнем белье. Курили огромные самокрутки из вонючего крепкого табак, грызли семечки и громко выплёвывали шелуху. На него, офицера, смотрели с презрением или безразличием. Никто не вставал, не отдавал честь…

«Боже мой, это же полное разложение армии! Это же не защитники России, а маргинальные элементы! Права тётушка, что выпало нам жить в Великую Смуту! Чем только она закончится?» – его охватило сильное раздражение.

Головинский остановил лихача.

– На Васильевский остров! – выдохнул он ямщику.

– Ваше благородие, а цену почему не спрашиваете? Я может с вас дорого возьму? – поинтересовался круглолицый гладко выбритый возница.

– Я тебе сказал: Васильевский остров! Гони! Не медли! – громко приказал Головинский.

Ямщик не ответил. Только щёлкнул кнутом, и молодой жеребец рванул вперёд.

В доме у Виктории царила странна обстановка: мебель – в парусиновых чехлах, паркет застлан кусками мешковины…

– Я уезжаю к маме, любимый! – коротко объяснила Виктория. – Булочную два дня назад разграбили полностью. Вынесли всё. Даже пустые рваные мешки. Не могу больше! Не могу! – она разрыдалась.

– Прости, Виктория! Я не вовремя. Могу ли я тебе в чём-то помочь? – Головинский обнял жкншину.

– Не надо… Ты мне только душу и сердце разрываешь. Иди… Стеша, проводи…

– Виктория, а когда ты думаешь вернуться?

– Я не знаю. Ничего не хочу знать, никого не хочу видеть. Уходи!

– Хорошенький приёмчик мне оказали! Как ушатом ледяной воды окатили! За что? – недоумевал Владимир, спускаясь вниз по лестнице.

– Вы на неё вниамания не обращайте, Владимир Юрич! У барыньки в голове помутнение случилось! Бывает так! – объяснила Стеша – высокая молодая, лет двадцати трёх девушка, с хорошей фигурой и длинной косой до пояса.

– Да как-то нехорошо получилось! Чувствую себя почему-то виноватым, – не зная зачем, признался Головинский горничной.

– Так какя же ваша вина, Владимир Юрич? Помутнение у Виктории случилось. – Вновь повторила Стеша и очень внимательно посмотрела своими серыми большими глазами на Головинского.

Этот взгляд его почему-то его смутил. Владимир почувствовал, как краснеет.

– А вы, Владимир Юрич, заходите! В гости ко мне. Я ведь в этом доме на хозяйстве остаюсь. Страшно-то одной! – Стеша засмеялась.

У Головинского от этого смеха, неожиданно, что-то дрогнуло в груди и он почувствовал, как краснеет.

– Я вам сурьёзно говорю, Владимир Юрич! Я очень буду рада, если вы наведаетесь.

– Спасибо, Стеша! До свидания! – Головинский козырнул и вышел на улицу.

Головинский широко шагал по Невскому. Под ногами противно шуршала семечная шелуха.

«Какая мерзость! Столицу империи превратили в настоящую помойку. Не метётся, не моется. Временное правительство! Петроградский совет рабочих и солдатских! Крысы, вылезшие из щелей…»– думал он раздражённо.

Кто-то, обгоняя, больно зацепил его плечом и молча прошёл мимо.

– Ну это уже настоящее скотство! – рассверепел Владимир и нагнал длинного худого верзилу в офицерской шинели без погон, который ссутулившись, почти бегом, двигался по тротуару.

– Стоять! Я сказал стоять! – закричал он ему.

Верзила обернулся. Небритое худое лицо, длинный нос, густые брови…

– Сухарецкий?! Сухарь!!! – удивлённо воскликнул Головинский.

Верзила внимательно смотрел на него.

– Головинский? Ты? – сильно удивился он.

– Я! А ты думал кто?

Это был Андрей Сухарецкий его товарищ по Первому кадетскому корпусу.

Они обнялись.

– Андрей, а ты почему в таком странном виде? В офицерской шинели, без погон. С какой-то котомкой за плечами? Рысью мчишься по Невскому- поинтересовался Владимир.

– Это, Головинский, очень длинная история. Нет желания её рассказывать сейчас, здесь, на улице. – Резко ответил Сухарь.

– Так зачем на улице? Пойдём в ресторан! Пообедаем! Поговорим! – предложил Владимир.

– В ресторан? Пообедать? – у Сухарецкого задвигался огромный кадык. Было видно, что он проглотил слюну. – Чего-нибудь съесть мне очень хочется, но увы финансовыми средствами не располагаю.

– Так твои финансовые средства и не нужны! Я приглашаю, Андрей! – принялся уговаривать Головинский.

– Ну раз так, то я принимаю твоё приглашение! – с удовлетворением согласился Сухарь.

– Выбирай ресторан, Андрей.

– Мне «Палкин» очень раньше нравился. Кухня там сытная…

– Так «Палкина» новые власти закрыли недавно! Тюрьму там свою революционную сделали! – Объяснил Головинский.

– В ресторане тюрьму? – ошалел от услышанного Сухарецкий.

– А что тебе удивляет сейчас в этом сумасшедшем мире?

– Ты прав, Владимир! Такое вокруг происходит, что и удивляться уже устал. Тогда поехали в Медведь.

– Отлично! Сейчас остановлю лихача и помчимся! – обрадовался Владимир.

Вскоре они входили в ресторан Медведь при гостинице Демут, на Большой Конюшенной улице. В вестибюле стояло чучело огромного медведя с подносом в лапах.

– Ничего я вижу здесь не изменилось! – с удивлением произнёс Сухарецкий, отдавав свои шинель и котомку лакею в гардеробе.

Он остался в новом офицерском обмундировании защитного цвета с погонами капитана.

– Вот, теперь я вижу, что ты – офицер! А то устроил какой-то маскарад! – заметил Владимир.

– А я вижу, что ты давненько не был на фронте и не понимаешь для чего этот маскарад! – резко парировал тот.

– Я уже больше года сижу в тылу по причине ранения. – Признался Владимир, – хочу на фронт, но…

– Не надо туда хотеть! Я оттуда уехал! Сбежал! Сил моих больше нет!

Владимир попросил подоспевшего лакея из залы, чтобы тот усадил их за стол в дальнем тихом углу.

Сухарецкий заказал себе графинчик водки, стерлядь с расстегаеми, стерляжью уху, холодную телятину, ветчину.

Головинский шампанское и икру.

Сухарь ел жадно, молча, постанывая и хрипя.

– Владимир, ты извини, два дня ничего не ел. Голоден и зол.

– Андрей, ты ешь! Я знаю, что это такое: быть голодным. Тоже когда-то воевал, – успокоил его Владимир.

Нестриженный, с засаленными волосами, небритый Сухарецкий был похож на портового забулдыгу, надевшего на себя мундир капитана российской армии.

– Досталось, бедняге! Ох и досталось! – думал Головинский, стараясь не смотреть на Андрея.

Сухарецкий был пьян в дымину.

– Лакей, лихача к дверям ресторана да возьми ещё кого- нибудь и помогите мне вывести отсюда моего друга.

Головинский вышел из ресторана. Слух сразу же резанул визг гармошки и сиплый мужской голос. Прямо на ступеньках сидел пьяный солдат без сапог, но в шинели, и орал частушки.

Головинский увидел на солдатской фуражке гармониста офицерскую кокарду. Владимира будто – бы обдали кипятком. Тело начало гореть.

«Сволочь! Быдло! Кокарду офицерскую… Плевок это всему российскому офицерству! – сейчас я ему, мерзавцу, сделаю,» – Владимир подошёл к солдату и хотел ударить сапогом того прямо в его пьяную наглую свинячью рожу.

– Господин поручик! – услышал он за спиной.

Владимир обернулся. Два лакея уже усадили Сухарецкого в пролётку.

– Не хочу! Не хочу! В ресторан меня, отвести! Я при-ка-казваю! – начал громко кричать Андрей и попытался двинуть кулаком по затылку ямщика.

Головинский кинулся к Сухарецкому. Прыгнул в пролётку, прижал Андрея своим телом.

– Гони на Невский! Адрес потом скажу. Сиди, Андрей! Спокойно!

Сухарецкий спал до полудня. Потом выпил стакан водки и часа три «откисал» в ванной.

– Бедный юноша! – вздыхала Анастасия Михайловна, – у него очевидно нервный срыв. Надо ему предложить у нас на несколько дней остаться. Пусть отдохнёт, успокоится… Поест, как человек, нормально.

– Да, тётушка, вы правы! Андрею досталось… Спасибо!

– За что ты меня благодаришь, Володинька? Надо помочь! Ох что делается? Великая Смута! – перекрестилась Анастасия Михайловна.

Сухарецкий жил у них целую неделю, а потом, как-то очень неожиданно, засобирался уезжать.

– К маменьке надо ехать. Думать, что дальше делать. Как дальше жить. – Объявил он за завтраком.

Головинский дал Андрею тысячу рублей.

– Спасибо, Голова! Будет возможность – отдам! – не стал отказываться тот.

К Анастасие Михайловне приехали её компаньоны. Виталий Викторович, которого Владимир не видел несколько месяцев, выглядел просто ужасно. Он похудел и постарел, сгорбился.

Они закрылись в кабинете и беседовали там часа два. Затем Виталий Викторивич очень сухо попрощался С Анастаий Михайловной и Василием Васильевичем и уехал.

– Пойдёмте пообедаем. – Странным голосом произнесла тётушка.

– С удовольствием принимаю ваше предложение! – согласился Василий Васильевич.

Наташа накрыла на стол.

– Простите, но изобилием блюд, удивить вас сегодня не могу. – Смущённо оправдалась тётушка.

Василий Васильевич с видимым удовольствием выпил рюмку рябиной настойки. Закусил солёным хрустящим груздём, а затем поятнулся с блюду…

– У-у-у! – покачал он от удовольствия головой, – вам всё таки удалось найти хорошего повара. Изумительно! Давненько я такого не ел!

– Удалось! Но это мой маленький секрет! – засмеялась Анастасия Михайловна.

– Неужели тётушка меня выдаст? – покраснел от охватившегот его смущения Владимир.

– Этот секрет я вам, уважаемый Василий Васильевич, не выдам! А мнение моё о предложение нам Виталия Викторовича скажу одно: я в это смутное время моими капиталами рисковать не буду! Выкупать его часть его акций я не буду! Заманчивое предложение Виталия Викторовича мне кажется ловушкой. Так со своими компаньонами не поступают! – твёрдым голосом отчётливо заявила Анастасия Михайловна.

– Согласен, согласен с вами! Так дела не делаются! Виталий Викторович по ценам до февраля этого года хочет сбыть свои акции. Говорит, что это очень дёшево! Но это обман! Ловушка, – вы правильно определили, Анастасия Михайловна. Ведь у нас уже нет элеватора в Камышине. Пропали три баржи на Волге в прошлом месяце… Акции не стоят таких денег. Нехорошо! Ох, как нехорошо!

Василий Васильевич вновь потянулся к бутылке с рябиновой настойкой.

– Прошу прощения за то, что я вмешиваюсь в ваши дела, но почему Виталий Витальевич продаёт свои акции? – поинтерсовался Владимир.

– Уезжает наш компаньон в Северо – Американские Соединённые Штаты и сбывает всё, что можно продать, – кратко пояснила Анастасия Михайловна.

– Да и нам советует бежать из России. Но я остаюсь! Я верю в мою родину! Я верю в русских людей! – с пафосом заявил Василий Васильевич, опрокидывая очередную стопку.

– Я тоже верю! Надо только смуту переждать! Вытерпеть! – вздохнула тётушка. – сколько только ждать? Ведь на улицу боязно выходить! Повсюду такие каторжные прямо лица! Откуда их столько?

– Да, Анастасия Михайловна, рожи действительно варнацкие! Мне тоже страшно! Не из за их морд озверелых, и пьяных а из-за винтовок, которыми они все вооружены. Стреляют куда попало! – согласился Василий Васильевич.

Четвёртого июля с утра по Невскому шли толпы вооружённых солдат и матросов в сторону Таврического дворца. Кое-где виднелись красные тряпки с надписями «Долой временное правительство». Иногда слышались одиночные выстрелы.

– Это кто? Чего они хотят? – с испугом спрсила Анастасия Михайловна, смотря в окно.

– Тётушка, отойдите от окна. Прошу вас! Немедленно! – Владимир начал закрывать тяжёлые портьеры.

Вдруг с угла Садовой и Невского послышалась пулемётная дробь, взрыв гранаты, хаос ружейных выстрелов.

Лицо у Анастасии Михайловна стало бледным, она подошла к иконам и принялась молиться.

– Что творится? Когда же кончится этот бедлам? – негодовал Головинский, не понимая того, что происходило на улице.

– Барыня, вас к телефону просят! – в залу ворвалась Наташа.

– Володинька! Володинька! Дома грабят… Врываюстя вооружённые люди, хозяев закрывают в чуланах, избивают, и из кваритир всё начисто выносят. Мне только что Людмила Павловна Очакова по телефону сообщила. – отрешённо сказала Анастасия Михайловна. – Надо валерьяновых капель принять… Опять сердечко моё дёрнулось…

– Никому не выходить из дома! Тётушка, идите в спальную комнату! – моментально отреагировал Головинский. – Семён, со мной! – крикнул он.

Ворота железные во двор закрыли на пять огромных тяжеленных навесных замков, предварительно замотав их тяжелой цепью.

Напротив ворот во дворе соорудили «бруствер» из берёзовых поленьев. Получилось надёжно. Очень помог Головинскому и Будкину дворник Мустафа.

Двери в парадное закрыли на все запоры. Забаррикадировали тяжёлыми горшками с фикусами и шкафами.

– Семён, нас, солдат, в этом доме двое: ты и я. Кучер Терентий не считается и. Староват и болеет, а об истопникие не будем говорить – дряхлый дед. Остальные – женщины. У нас с тобой два револьвера. Штук пятьдесят патронов. Отобъёмся!

– Отобъёмся, ваше ба… Владимир Юрич! У меня есть ещё три гранаты! – похвастался Будкин.

– Ох ты и молодец! Теперь мы, если придут, им покажем!

Первым остался дежурить Головинский. Отключили электричество. На улице была тишина. Лишь иногда доносились ружейные выстрелы.

Владимир вспомнил, что совсем недавно в какой-то паршивой газетёнке он прочитал, что»… в феврале этого года произошёл фантастический сдвиг в социальной и политической жизни России. Страна освободилась от прогнившего самодержавия и с невероятной скоростью мчится в светлое будущее…»

«Вот тебе и будущее! Он – офицер-гусар – сидит в парадной со своим денщиком, охраняя семейный очаг! От кого? От бывших солдат и матросов императорской российской армии, которые являются сейчас бойцами революционной российской армии. Те, кто восстал против государя и нарушил присягу, я желаю наказания Божьего: библейской казни! Господи, а тебя я прошу только об одном: дай мне душевных и физических сил выдержать все эти унижения и страдания! Выстоять достойно, как подобает офицеру! Боже, прошу тебя! – Головинский принялся молиться. Молился он до тех пор, пока на душе у него не стало спокойно. Тревога, беспокойство куда-то ушли. Появилась уверенность в себе и надежда…»

«Выстою! Я – Головиснкий!» – с убеждением подумал он.

Приехал доктор Пётр Петрович Покровский. Надолго удалился с Анастасией Михайловной в её спальную комнату. Когда вышел, его лицо было очень озабоченно.

– Пётр Петрович, ну как тётушка? – кинулся к нему Владимир.

– Пройдёмте в библиотеку! – прошептал доктор.

– Ни в коем случае не говорите ничего Анастасии Михайловне! – предупредил он Головинского, тяжело опускаясь на стул. – Я её убеждаю, что болезнь можно преодолеть, только надо иметь желание и силу воли. Я ей даю надежду… Но увы, её остаётся всё меньше и меньше. – Вздохнул Пётр Петрович и пригладил ладонью свои торчащие во все стороны рыжие волосы на голове.

– А какой диагноз вы ей поставили? – шёпотом осведомился Владимир.

– Я убедил вашу тётушку, что у неё сердечное недомогание от избытка работы и общего ухудшения нервной системы… Но у неё ведь грудная жаба! Вы ведь видите какая у неё одышка! Он сейчас и двух шагов ступить не может!

От безделия, совершенно неожиданно для всех, запил кучер Терентий. Владимир его не видел три дня, а когда надо было закладывать экипаж, чтобы вести тётушку к нотариусу, то Головинский нашёл того в его же комнатке пьяного в усмерть, лежащего в одежде на своей кровати. Стояла невыносимая вонь политуры. Кучер делал ханжу, очищая политуру солью.

Владимир потерял сон. Спал урывками по часу или того меньше.

«Что дальше? Что мне делать? – эта мысль терзала его днём и ночью. – Я же не могу вечно жить у тётушки, ничего не делая? Моя мечта сделать военную карьеру, мне кажется, уже никогда не осуществится! Тётушка уговаривает меня потерпеть, подождать. Ведь после смуты, как она утверждает, должен вернуться порядок в нашу страну. А Россия всегда нуждалась в верных и честных офицерах. Она, думаю, права, но сколько ждать? Месяц? Два? Год? Или десять лет?»

Из кошмарного то ли сна, то ли забытья его вывел громкий голос Анастасии Михайловны. Он с кем-то спорила по-телефону.

– Нет, я устала слушать ваши обещания! Я приеду завтра и вы должны без проволочек выдать мне всю сумму. – Тётушка уже кричала.

Владимир подскочил с кровати. Быстро оделся и, постучав в дверь, вошёл в её кабинет.

«Надо успокоить тётушку! Ей ни в коей мере нельзя волноваться! Ни при каких обстоятельсвах! Ведь так сказал Пётр Петрович».

– Нет!!! Если нет, то я телефонирую Борису Абрамовичу! – Анастасия Михайловна повесила трубку.

– Тётушка, доброе утро! – поздовался Владимир.