18

Оксана проснулась поздно ночью, в полной темноте. За окном дергался дальний луч авномобильных фар. Невидимый автомобиль повернул, луч скользнул по окну, сделал видимой прозрачную занавеску и косой треугольник потолка. Ей показалось, что в комнате никого нет, совсем никого. Где я? И что я здесь делаю? Для чего я здесь?

– Эй! – позвала она. – Тут кто-то есть?

– Есть. Спи.

– Где ты?

– В кресле.

– Тебе негде спать? Ты бы мог бы, я не возражаю.

– Нет. Я думаю.

– Почему ночью?

– Я привык думать ночью.

– О чем?

– О том куда мы попали и что случилось с этим миром.

– Ну и что же ты придумал?

– Катастрофа.

– Да, катастрофа, – согласилась Оксана, – это я и сама поняла.

Молчание.

– Послушай, – спросила Оксана, – а что говорил тот человек? Он говорил, что тебя нет? Что тебя убили?

– Да. Еще три года назад.

– А за что?

– Грабили дачу, насколько я понял, а я им помешал.

– А у тебя есть, что грабить? Очень непохоже, чтобы здесь что-то грабили.

Слишком все в порядке. И ты, когда вошел, узнал расположение вещей.

– Может быть, забрались случайно. Я ведь не могу о том знать. Меня там не было.

Я не помню всей жизни человека, – думал он, – человека, который был убит в этом мире, невинный. Люди поклонялись Христу, которого распяли, невиновного – но мне больше жаль тех невинно убиенных, которые навсегда останутся безвестными.

Человек умирает не только телом, он умирает в других людях – и потому Сын Человеческий вечно жив на земле; даже на такой мертвой земле, как эта; а тысячи безвестных – мертвы. Я не помню того вечера, когда он заснул в последний раз, наверняка полный надежд и с радостью ожидающий завтрашний день (так обычно засыпаю я, если на душе не лежит очередной камень) и ему наверняка снились формулы, ведь он был ученым. Я не помню, как его разбудили, как ударили, как он оборонялся и почему не сумел защитить себя, я не помню, как ему хотелось жить в ту последнюю ночь. И я никогда не вспомню, потому что то – он, а это – я. И я никогда не смогу его спасти, потому что смогу уйти только в свой мир, а прошлое этого мира для меня заказано. Та жизнь невозвратима. Тот невинный человек абсолютно погиб и то, что я сейчас сижу здесь, живой, ничего не меняет. Я не могу простить этого убийства. Такие вещи прощать нельзя. Интересно, любил ли он звезды так, как их люблю я? И что мне делать с его воспоминанием о механической ящерице – просто забросить на дальнюю полку памяти? Я мыслю не по уставу. Влияние местности.

– Я все думаю, – сказала Оксана, – если тебя нет, то кто же сейчас сидит и говорит со мной?

– Я.

– Я понимаю, что ты. Но ты же остался там? В земле закопаный? Они разрезали твое тело и закопали. Потом оно совсем сгнило, остался только скелет.

А может, и скелета не осталось. Тогда кто сидит здесь?

– У меня не было тела здесь и я взял его оттуда.

Правильный вопрос. Если меня убили, значит, мое тело сгнило в здешнем грунте три года назад. Тогда чье же тело сидит сейчас в этом кресле? В этом кресле сейчас сидит то, чего не существует и не может существовать. Мое человеческое тело уничтожено. Значит, это н е ч е л о в е ч е с к о е? Значит, моя душа надела на себя первое попавшееся, чтобы прикрыть свою наготу? И, если я не человек, то нужно ли мне есть, пить, дышать, спать? Я не хочу ни есть, ни пить, ни спать. Я все же дышу. А что если?

Он задержал дыхание и подождал минуты полторы. Дышать совершенно не хотелось. И игла, которая не прокалывала кожу – потому что это была нечеловеческая кожа? Дело не в игле?

– Эй! – снова позвала Оксана, – ты сидишь так тихо, что, мне кажется, тебя здесь нет. Мне страшно.

19

Утром, когда Оксана еще спала, он отправился в город, оставив ей ничего не объясняющую записку. Утренняя электричка мало чем отличалась от пригородных поездов позапрошлого века, которые он видел в исторических фильмах, только была чуть чище, с пластиковыми сидениями вместо деревянных, да еще приходилось компостировать талончик, как в древнем трамвае. На входе стоял человек в военной форме и светил фонариком в лицо каждому входящему. На билетике пришлось записать данные о себе. Для этого имелась специальная авторучка, закрепленная на прочном шнуре. «Зачем?» – чуть был не спросил он, но вовремя сдержался.

Совсем необязательно демонстрировать свое незнание обычаев. Например для того, чтобы после аварии легче было опознать тело. Форма заботы о пассажире. Все пассажиры входили по одному. Семьи расставались на платформе и ехали в разных вагонах. А это я уже никак не могу объяснить, – подумал он.

Человек в форме направил фонарик и посмотрел, прищурившись. Судя по лицу, безнадежно туп.

В вагоне у дверей стоял еще один такой же – а еще Коре быстро нашел троих переодетых. Наблюдателей здесь прятать не умели. Или не хотели. В углах под потолком четыре камеры. Снимают со всех сторон. Стекла армированы, а на дверях замки. Сбежать из такого вагона не легче, чем из тюремной камеры.

Первой и главной задачей сейчас было выяснить содержание задания.

Арей, человек, убитый три года назад, что-то помнил. Коре время от времени сканировал его память, но находил лишь мелкие детали. Слишком многое стерто.

Правда остается информация о месте работы (лаборатория полимерных процессов им.

Кондратия Рылеева) и месте жительства. Еще намеки на нечто недозволенное. То был неслучайный человек и погиб он тоже неслучайно. Нужно расшифровать и восстановить его жизнь, найти документы, знакомых и предметы.

Сегодня под утро он сумел припомнить кое-что полезное: в Ыковке жил человек, с которым Арей был тесно связан. Нет, не партнер, а только дойная коровка. Полусумасшедший изобретатель бомб. Человек, который с детства одержим идеей взорвать всю планету и, таким образом, переустроить мир. За тридцать лет изобретательства тот человек сделал несколько оригинальных находок и попытался заинтересовать ими местные органы. Местные органы не заинтересовались. Такова уж особенность осиан, что они обожают смотреть вдаль, но ничего не видят у себя под носом. Арей, убитый три года назад, следил за бомбосозидателем и передавал своим все, что считал полезным. Но это не было его основным заданием.

Тот изобретатель жил в домике, огражденном высокой бетонной стеной. Все подходы к домику просматривались и контролировались. Под домиком – двухэтажный бункер, причем самый нижний этаж глубоко вкопан и сдвинут в сторону. Это и лаборатория и бомбоубежище. В домике не принимали гостей; Арей был единственным исключением. Надо бы наведаться туда и посмотреть, чего там гений наизобретал за три года. Но не это главное.

Но сначала в лабораторию, – думал Коре, – туда, где мог сохраниться тайник с документами. Потом домой. Если там меня не ждут, то я идиот.

Улицы города в семь утра были привычно пусты; мигалки светофоров просвечивались до самого центра. Утро казалось слишком теплым, потому что не было ветра и воздух имел привкус стоячей воды. У подъезда помпезного здания странно одетый человек рекламировал странную видеосистему, которую называл «следилкой». Одежда его состояла из красной рубахи, застегнутой сбоку, и синих штанов, заправленных в резиновые сапоги. Время от времени пробегали мелкие дети, все в одинакой неудобной форме – и мальчики, и девочки. Каждый мальчик нес заостренную палку. На фуражках инициалы «К. О.» Наверное, здесь нет ускоренного образования и детям приходится учиться по многу лет.

К половине восьмого он подошел к тому месту, где раньше стоял лабораторный корпус.

На месте лабораторий была пустая заасфальтированная площадка, огражденная ржавой железной сеткой. В сетке виднелись дыры, видимо проделанные неутомимыми детьми. В форме или без нее дети всегда одинаковы. Огражденный асфальт был разрисован мелками и осколками кирпича. Куча битого кирпича лежала здесь же.

Соседний дом (тот, в котором раньше была заводская столовая) сейчас просвечивался насквозь, стоял с выбитыми оконными рамами. Сквозь провалы были видны полуразрушенные перегородки внутри. На перегородках написаны стандартные слова. Еще одно доказательство тому, что люди не меняются – какие бы гены они ни имели.

Из ближнего дома (свежеоблеплен серым цементом, довольно аккуратно) вышла широкая женщина с лицом в повелительном наклонении, довольно стандартным лицом – наверняка директор школы, столовой или мелкой канцелярии. Лицо смахивало на бульдожье. В отличие от настоящих собачих подобные человеческие лица прекрасно умеют улыбаться – при встрече с начальством, например. Коре поднял кусок кирпича и стал царапать стену.

Пауза.

– Молодой человек!

Он не ответил.

– Молодой человек, я к вам обращаюсь!

Он не ответил снова.

– Я кажется с вами говорю или нет! – голос уже достоточно приблизился, окреп и налился гневными соками.

Коре обернулся.

– Что?

– Вы почему портите стену?

– А почему вы спрашиваете?

– Я попрошу ваши документы или я сейчас вызову патруль.

– А я попрошу ваши, – сказал Коре, – я не обязан предъявлять документы кому попало.

– Я не беру документы на улицу чтобы каждому показывать.

– Я тоже, – сказал Коре, – но, если я вас интересую, то пожалуйста – я из архитектурного управления. Мы сейчас рассматриваем несколько проектов строительства. Вот здесь (он показал рукой на асфальтовую площадку), здесь будет построен институтский лабораторный корпус.

– Его ведь только что снесли! – удивилась женщина.

– Не только что, а три года назад, – наугад сказал Коре.

– Нет, я точно помню, в позапрошлом. Неожиданно приехали и снесли. А что будет с нашими домами?

– Ничего. Мы только застраиваем площадку.

– А как же канализация?

– Знаете что? – спросил Коре. – Я просто не понимаю, почему вы об этом спрашиваете. По Хановскому переулку было тоже самое, жители настояли и теперь у них все в порядке. Настойчивее надо быть. Но я вам этого не говорил.

– Спасибо, – улыбнулась женщина.

– Пожалуйста.

– Может быть, зайдем и поговорим?

– В следующий раз обязательно.

Итак, корпус снесли в позапрошлом. Еще одна нить оборвалась.

20

У него была небольшая квартира в городе.

По дороге туда он встретил знакомую кошмарную женщину, торговавшую пластиковыми шоколадками. Этот фрагмент памяти прекрасно сохранился: он идет в лабораторию, останавливается, замечает гения чистого уродства в подворотне и подходит из любопытства. Гений торгует пластиковым шоколадом, но продать одну пачку отказывается. Бесполезный клочок чужого прошлого. В этот раз она стояла просто посреди дороги.

Ее физиономия была настолько знакома, что Коре захотелось поздороваться.

Женщина низкая, квадратная, в белых шнурованных сапогах выше колен, над сапогами алые шаровары, над шароварами черная кожаная юбка, над юбкой куртка, с разноцветными рукавами, над курткой огромный красный шарф, на лице губы темно-кирпичного цвета, искустственные волосы выжжены бледной краской. В левой руке женщина держала зонтик с концентрическими кругами четырех цветов, а в правой пачку из четырех шоколадин. Лет пятьдесят пять или чуть старше.

Физиономия предельно отвратительна.

– Здрасте.

– Слава Христу.

– Вы продаете шоколад?

– Очень дешево.

Коре протянул деньги.

– Я продаю только всю пачку сразу.

– И что, уже много купили?

– Ни одной.

– Тогда продавайте по одной штуке.

– По одной штуке я продавать не буду.

– Вы меня не помните? Мы с вами встречались.

Кошмарная женщина сфокусировала взгляд на отдельном представителе человеческого рода.

– Арчик, ты! Тебя уже выпустили?

– Извините, – сказал Коре, – мы оба обознанись. Я возьму у вас пачку.

Кошмарная женщина попробовала недодать копейку сдачи и действительно недодала.

Он медленно шел к дому и обдумывал то, что сумел разузнать за утро. Потом пошел быстрее – когда идешь медленно, твоя мысль цепляется за окружающие предметы, отвлекаясь. Итак, они снесли лабораторию. Как бы я поступил на их месте? Я бы уничтожил все те места, которые могут дать разгадку, но оставил бы одно. В том месте я бы оставил группу наблюдателей и поручил бы им ожидать меня. Очень логично. Достаточно найти это место и проверить. Оно должно быть где-то рядом. Мой городской дом – почему бы и нет? Прошло уже три года – они не будут достаточно внимательны. Они не будут внимательны лишь в том случае, если не знают, что я уже пришел. Но если бы знали, то взяли бы меня еще вчера.

Он подошел к своему дому по противоположной стороне улицы. Пятиэтажные дома стояли, покрашенные в белое с коричневым, похожие на спичечные коробки. Раньше пустоту между домами заполняли сухие деревья, но теперь от деревьев остались лишь пеньки, раскрашенные в черно-белую зебру – для удовольствия детей старались.