2

Она вела дневник. Дневник – это слово было и слишком большим, и слишком малым – просто жалкие попытки записать невыразимое. Дневник мерцал, но не как звезда, а как прерывистое дыхание тяжелобольного – вот, кажется, уже ничего нет и быть не может, и вдруг в тишину врывается еще один отчаянный всхлип. Дневник начался еще в розовые годы детства, память о которых уже растаяла, как старое мороженое, и после возобновлялся не менее десяти раз. Каждый раз Одноклеточная записывала все что могла, и, внутренне исчерпавшись и отчаявшись, навсегда прятала заветную тетрадь. Но проходили годы и «навсегда» теряло свою зловещую значительность. Тогда все начиналось снова. Эти циклы были неизбежны, потому что Одноклеточная относилась к тем редким людям, которые могут видеть то, чего никто не видит (каждый из них видит свое), и знают то, чего никто другой не знает. Однако, она не умела выразить ничего из того, что видела или знала.

Она задумалась, глядя на громадную, в полокна, сосульку. Кожа сосульки была бугристой, как кожа бронтозавра, а бронтозавра Одноклеточная представляла себе в виде десятитысячекратно увеличенной земляной жабы (может быть, реминисценция из детского Конандойля). Преломляя зеленый свет лампы, сосулька превращала его в светло-сиреневый, бархатный и нежный цвет только что распустившегося микроскопического цветка сирени – в цвет самой потаенной глубины этого цветка. Она никогда не смогла бы выразить это словами. Были и множества других, видимых ей, призраков, которые всегда медленно умирали, пронзенные неосторожным словом, – например? Например – вечер с последним приступом мороза, когда воздух стал стеклянным и вморозил в себя неподвижность окружающей темноты и бликов; она шла, оставаясь неподвижной (любое движение обжигало холодом) и казалось, что то же самое чувствуют деревья вдоль аллеи – от этого деревья становились несчастными и дружественными ей существами; потом провыли две пожарные машины, прожигая предельную фиолетовость еще более фиолетовыми вспышками; тогда деревья вдруг ожили и упали на снег примерзающими тенями; тени сдвигались рывками и снова примерзали, а цвет их был уже ультрафиолетовым; потом мигалки пронеслись вперед и из огней осталась единственная звезда, вплетенная в ветви (низкие и грязные пятна окон не в счет). Увидев звезду, Одноклеточная остановилась и выдохнула пар, и звезда в облаке пара вырастила сначала четыре, потом шесть, потом снова четыре луча. И все это было невыразимо.

Она начала писать.

«Сегодня случилось два случая. Но про второй я писать не буду. Первый.»

Первый.

В переулок въехали две машины, синхронно повернули и стали рядом. Так же синхронно раскрылись дверцы и из каждой машины вышли трое. Все шестеро были одинаковы в смысле спортивных костюмов, спортивных фигур и выражения спин (спина всегда выражает честнее, чем лицо). Один из шести обернулся. Его лицо совсем не изменилось за восемь лет, хотя фигура подросла в сторону одного общего и наверняка кем-то одобренного образца. Всех шестерых будто отливали в одной форме. А машины были очень дорогими, это Одноклеточная заметила. Итак, сегодня утром она встретила своего школьного знакомого, одного из самых ревностных своих мучителей. Но даже мучительство не могло задержать этого человека в ее памяти – это был один из тех серых людей, о которых забываешь через секунду после того, как с ними расстался. В своей жизни Одноклеточная порой встречала уникальных людей; мучитель – уникальный в своем роде, это уникальная посредственность, уникальное ничто. Как всякое ничто, Мучитель имел уникально раздутое самомнение (реакция компенсации), очень примитивное самомнение. В наше время беспросветная тупость и безликость – это преимущества: во-первых, они позволяют заработать деньги, и быстро; во-вторых, они позволяют смотреть на всех свысока; в-третьих, в эпоху почти всей тупости реакции тупого человека наиболее быстры и адекватны – такой заклевывает тебя, как индюк павлина. (В скобках, о тупости. Вчера в метро к ней обратился пьяненький: «Девушка – вежливо! – как по-вашему, отчего мы живем хуже всех? Виноваты они? (палец вверх) или народ?» «Дураков много», – ответила Одноклеточная. «Дайте пожму вашу руку!», – воскликнул пьяненький.) Но вернемся к Мучителю. Характер у этой ходячей глупости всегда был противным, и со странностями, иногда его отношение к Одноклеточной становилось почти дружеским, порой – просто никаким. Их отношения прерывались долгими периодами неотношений; Одноклеточная была рада никак к нему не относится, но проходило время и он появлялся на горизонте. Потом он начинал заходить в гости и навязывать себя (что нисколько не мешало ему изощряться в мучениях); Одноклеточная снова терпела его надоедливые излияния, мечтая от него отделаться. Отделаться от него было труднее, чем от хронической экземы. Однажды он украл у Одноклеточной книгу об искусстве Возрождения – просто так украл, зачем ему такая книга? – украл нагло, не скрываясь. Для Одноклеточной это было неожиданное счастье – после кражи Мучитель не поддерживал отношений года четыре, не меньше. Потом стал заходить снова, но редко. Его приставания тоже стали редкими, что уже можно было терпеть. Одноклеточная кое-что слышала о его судьбе. В годы наибольшего расцвета государственной глупости он, как самый подходящий экземпляр, всплыл было на поверхность, но потом утонул снова. Еще Одноклеточная помнила, что Мучитель считал себя гениальным композитором, но только не знал нот и не умел играть ни на одном инструменте, именно это мешало развернуться его творческому дару. Именно это было темой его былых, самых длинных, излияний.

Одноклеточная решила не узнать друга детства. Увы.

– Инфузория! – обрадовался Мучитель. – Как, узнаешь меня?

Одноклеточная сдержанно кивнула.

– Ну иди сюда.

Она подошла и остановилась, не зная, о чем говорить.

– Ты подожди, тут одно дело, потом поговорим.

Она попробовала сказать, что спешит на работу, но промолчала.

– Ты отойди, не стой тут рядом, – сказал Мучитель.

– А у вас секретный разговор? – вежливо спросила она.

– Ага. Отойди, я сказал.

Одноклеточная отошла в сторону, обидевшись. Она постояла минут пять, размышляя на тему хамства. И еще ей было жаль чего-то. Уйти она стеснялась, все же ее позвали.

«Первый. Сегодня я встретила школьного друга, – продолжила она дневник, – забыла, как его зовут. Буду называть его Мучителем.»

Почему-то исчезли слова. Она посидела, глядя в пустое окно с сосулькой, но слова не приходили. Она встала и подошла к окну. Идиот из метро пропал. «Слава Богу», – подумала она и в этот момент в дверь постучали. Она замерла. Стук повторился, потом царапанье. Но у двери был звонок с фамилией.

Звуки продолжались. Она подкралась к двери. Глазка не было и о личности стучавшего можно было только догадываться. Сильный удар. Она вздрогнула.

– Кто там?

Еще удар.

– Не надо стучать, звоните, пожалуйста.

Еще удар.

– Кто там? Скажите, я открою.

– Ээ! – сказали за дверью. – Оаа.

Может быть, это означало: «а вот и я, открывай».

– Уходите, пожалуйста, – сказала Одноклеточная.

Стук прекратился.

Она взяла стульчик и посидела у дверей, ожидая повторения. Но повторения не было. Когда она подошла к окну, идиот стоял на старом месте. Как же он нашел мою квартиру? – подумала Одноклеточная, – неужели по запаху?

Успокоившись, она снова вспомнила об утреннем происшествии.

Буду называть его Мучителем – об этом она подумала еще утром. Стоя в стороне, она наблюдала, как в дальнем завороте переулка появился мужчина с небольшим портфелем. Мужчина шел, глядя под ноги, – из-за плохой дороги и ветра со снегом. Подойдя совсем близко, он поднял глаза и остановился. Неловким движением он было дернулся назад, но его ноги не сдвинулись. Мучитель подошел к нему и ударил. Портфель выпал, раскрылся, из него посыпалась бумага. Мучитель ударил еще раз. Незнакомец упал лицом вниз и остался лежать. Мучитель выбрал удобную позицию сбоку и стал бить упавшего ногой в лицо. Лицо мужчины зарылось в снег, поэтому Мучитель бил не носком, а всем сводом сапога. При каждом ударе голова лежащего подпрыгивала и возле нее подпрыгивал фонтанчик снега.

Потом Мучитель подошел к машине и позвал Одноклеточную. Похоже, что главное было сделано и появилось время для душевного разговора. Остальные пятеро пошли добивать лежащего.

– Ну как дела? – спросила Одноклеточная.

– Дела хорошо, женился.

– А что жена?

– Жена хорошая, любит меня сильно.

Они поговорили в том же духе еще несколько минут. Одноклеточная узнала, что жена восемью годами старше Мучителя; до самой своей свадьбы