Скачок в надпространстве был довольно болезненной процедурой. Все восемнадцать человек экипажа были размещенны в специальные полупрозрачные коконы, снижающие перегрузки. На каждом коконе флуоресцировал номер. Орвелл лежал в номере третьем. Рядом была Кристи и, как только Орвелл расслаблялся, прибор цели показывал на нее. Нужно будет подумать об этой рыженькой, если вернемся. Нельзя же вечно жить одному.
Стены Хлопушки были сделаны из материала, который, при соответствующей настройке, был способен пропускать любые длины волн. Сейчас стены были настроены на прозрачность и казались туманными, дымчатыми, дышащими, Сквозь них виднелись далекие холмы. Теплый и ласковый голос машины отсчитывал секунды до скачка. пятьдесят девять секунд…
Орвелл посмотрел под ноги. Там, на расстоянии прмерно метров двадцати, темнели три металлических жука – три бронированные машины, для выхода в опасные зоны. Эти машины (почему-то их прозвали «Зонтиками») имели самое современное вооружение и были почти неуязвимы. Почти – потому что они могли расстрелять друг друга, если понадобится.
– Помнишь наш прошлый скачок в Южную Гидру? – спросил Коре.
– Там мы похоронили Кельвина.
И не только Кельвина, который был одним из лучших, а еще множество людей, чьи имена и лица уже погасли в памяти. Впрочем, они знали, на что идут.
– Да, и только потому, что были плохо вооружены. сорок пять секунд…
– Да, Зонтики бы тогда не помешали… сорок секунд до скачка…
– Если это вирус, как ты собираешься возвращаться? – спросил Коре.
– Поговорим об этом потом.
Потом, когда поздно будет говорить. Они оба понимали это.
– Предупреждаю, я не дам себя расстрелять. Я сам расстреляю кого захочу, – предупредил Коре. двадцать секунд…
– Командую пока я, – сказал Орвелл.
Зачем я сказал «пока»? – подумал он. И вдруг совершенно ясно представил, каким будет ответ. Никакая наука неспособна обьяснить эти мгновенные озарения.
Сейчас Коре помедлит, будто бы подбирая слова, и скажет: «Согласен, пока командуешь ты». И это будет означать…
– Согласен, пока командуешь ты, – сказал Коре и добавил: – мои слова ничего не значат, забудь. скачок…
Сейчас Хлопушка стала совсем прозрачной и Орвелл мог видеть могучие лучистые звезды, заглядывающие со всех сторон. Великая магия звезд – человеку позволено видеть бесконечное – голова всегда слегка дурит после скачка через надпространство, – подумал Орвелл и расслабился. Все в порядке. Слабо светящиеся коконы пока еще не выпускали людей. Слегка кружилась голова и бегали мурашки в кончиках пальцев, после скачка. Хлопушка была желтоватым прозрачным облаком, пронизанным светом звезд. В облаке висели люди и темные мертвые предметы – как мухи, утонувшие в меду.
Голубая планета, очень напоминающая Землю, но одновременно и очень отличная от Земли, плыла справа и снизу. Еще не вполне прийдя в себя, Орвелл задумался о том, почему Бэту так легко отличить от родины, если по всем параметрам две планеты схожи так, что их путает иногда даже электроника (из-за этого были большие проблемы лет сорок назад, когда Бэта только начинала осваиваться). Бэта отличалась от Земли разительно, но неуловимо – неуловимо для рассудка. Как девушка отличается от женщины; как первое свидание от последнего, даже если сказаны те же самые слова; как оригинал древнего мастера от поздней копии, которая даже превзошла мастера в техническом мастерстве; как свежая газета отличается от уже прочитанной. Да, все дело в аромате свежести, это еще незатертый мир, – подумал Орвелл и переключился на более важные проблемы.
До нее совсем недалеко. Слишком похожа. Хлопушка облетала планету по экватору. Вот она вошла в ночь. Конечно, это не Земля. На Земле, на ночной Земле слишком много огней. Когда обетаешь Землю, то сразу видишь ночные туманные контуры материков – они светятся серым и прекрасно-бесконечным, как сброшенный с неба Млечный Путь – ночная Земля вся покрыта огнями. Некоторые огни очень ярки и видны с расстояния в тысячи километров. Ночная Земля напоминает ночное небо, а здесь – только ночь. Пустота; самая обыкновенная, самая настоящая ночь дикой планеты.
Они сделали еще один оборот и зависли над тем местом, где находились четыре космодрома и город, в котором жило почти все население Бэты. Если еще кто-нибудь остался жив.
Они вышли из своих коконов. Стены корабля уже были настроены на непрозрачность: остались лишь широкие иллюминаторы. В экипаже были три женщины, они перенесли скачок хорошо, точнее, удачно – здесь все зависит только от удачи: останешься ли ты цел или тебя расплющит всплеск пространства, как сапог расплющивает лягушку. Хуже всего пришлось Морису – скорее всего, у него повреждена грудная клетка. Но Морис парень здоровый, должен выдержать.
– Смотрите, что это? – спросил Гессе.
Он и Евгения стояли у иллюминатора, любуясь чем-то внизу.
Еще несколько человек подошли к ним.
– Я ничего не вижу особенного, – сказал Рустик.
В атмосфере планеты плыли облака. На первый взгляд их расположение казалось хаотичным, но потом глаз начинал различать тончайшие и красивейшие построения – нет, это совсем не похоже на Землю. И это совсем не похоже на обычные облака.
Это больше похоже на произведение искусства. Но кто может создавать картины из облаков и, главное, для чего?
– Очень красиво, – сказал Коре, – но это просто каприз атмосферных потоков, ничего больше.
– В таком случае эта планета – женщина, – сказала Евгения, – ведь именно женщины капризны.
Комнаты приобрели довольно уютный и почти земной вид. Искусственная гравитация была настроена на земной уровень. Планета уже занимала почти все пространство в иллюминаторах. Хлопушка садилась автоматически, в заранее рассчитанное место. Еще несколько минут можно отдохнуть. Могучие звезды несколько потускнели. Значит, уже атмосфера.
– Я не видел ни одного огня, – сказал Коре.
– Та сторона планеты не заселена, – ответил Орвелл.
– Я никогда не поверю, чтобы она могла быть с о в с е м не заселена. А здесь, под нами?
– Здесь еще не закончился день.
– Да, но он как раз заканчивается. На Земле было бы уже полно огней, хотя бы рекламных. Что-то мне это не нравится, совсем. Тоска берет.
Он отошел к Морису, возле которого собрались почти все. Над Морисом склонился Дядя Дэн, оказывая помощь.
Дядя Дэн был самым старым в экипаже и самым опытным – ему было пятьдесят два. Он был похож на древнего англичанина, такого, каких рисуют на картинках или показывают в старых фильмах – Дядя Дэн любую вещь держал как стек. Он был чуть лысоват, с совершенно седыми аккуратными усиками, с сеточкой тонких морщин на лице. Его лицо было широким, но не полным – просто широкая кость. Всегда поджатые губы, но не с выражением презрения, а с выражением внимания к собеседнику.
– Ну как оно? – спросил Коре.
– Нормально, – ответил Дядя Дэн. – его только чуть примяло, но все кости целы. Пока пусть лучше лежит.
– Со мной порядок, – сказал Морис. – Хватит бегать вокруг меня как вокруг утопленика.
– Еще небольшое сотрясение мозга, – сказал Дядя Дэн. – через три дня будет в порядке.
Хлопушка уже мягко стала на грунт; так мягко, что никто даже не ощутил толчка. В иллюминаторах было видно море, еще совсем светлое; а с другой стороны – мертвый город. Сейчас уже не было сомнений, что вечерний город мертв.
– Я попробую выйти, – сказал Коре, – никаких вирусов в атмосфере нет.
Обойдусь без скафандра. Мне всегда говорили, что на Бэте самый чистый воздух. Я хочу его вдохнуть.
Свой первый полет Коре совершил двадцать три года назад. То был полет на военном крейсере. Уже тогда определилась карьера: армия, космос, оружие.
Впрочем, карьера начинала определяться раньше: Коре рос в семье профессионального военного. Вначале он собирал игрушечное оружие, затем модели настоящего, затем настоящее. До четырнадцати лет он жил на диких и скалистых берегах западного побережья, где была расположена та база, на которой служил отец – еще с тех времен Коре навсегда полюбил море. Отец был человеком со странностями, любил издеваться над новобранцами и рассказывать об этом дома, обожал политику и считал себя крупным специалистом в этой кровавой области.
Пришло время и политика настигла его – отец исчез, оставив после себя лишь хорошую пенсию и доброе имя. Доброе имя помогло Коре поступить в училище. После окончания он работал в группе по борьбе с космическим терроризмом и даже разработал нескольно совершенно новых стратегий захвата. Сейчас он был одним из сильнейших в своей области.
Море было под ногами. Хлопушка стояла на скале, не высоко, но и не низко.
Метров четыреста пятьдесят над уровнем. Дул сильный ветер, но не с моря, а боковой. Ветер не поднимал волну, а только срывал барашки. Ветер был теплым и мягким, чуть-чуть непохожим на земной; Коре это сразу почувствовал.
Пейзаж был прекрасен. Солнце уже почти село, но еще освещало верхушки скал.
На верхушках трава казалась красной, а у моря голубой. К морю можно было бы спуститься, но это бы заняло несколько часов. Спуститься, пожалуй, можно.
Далеко в море выдавался мыс; на краю мыса поднималась гора (метров шестьсот, определил Коре) с лысой верхушкой. От горы отломился кусок и отвесно торчал, будто воткнутый в воду. Еще дальше, почти неразличимая, поднималась по-настоящему высокая горная гряда – там угадывались снежные вершины. В долине лежал мертвый город, прекрасно видимый отсюда, но уже размытый сумерками. Где-то там была опасность. Где-то там таилось то нечто, которое сумело сожрать тысячи счастливых людей и теперь угрожает другим миллиардам за миллиарды километров отсюда. Прогулку к морю придется отложить. Если ты прибыл, чтобы действовать, то действуй.
Он вернулся на корабль.
– Ну что там?
– Там море, горы и мертвый город. Я думаю, что первую вылазку можно сделать сейчас. Если там враг, то он именно этого не ожидает.
Он говорил и чувствовал, что никакого врага там нет – ТАМ нет. Враг не станет просто сидеть и ждать неизвестно чего среди мертвой пустыни домов. Но он мог оставить свои следы.
– Я могу выделить тебе человек пять, – сказал Орвелл. – А вообще, бери всю свою команду.
– Нет, я возьму только Зонтик. Кто бы там ни сидел, он с Зонтиком не справится. Я буду поддерживать связь. В любом случае вернусь к полуночи.
Он не был уверен, что вернется к полуночи. Долгие годы работы выработали в нем безошибочную реакцию на опасность. Сейчас опасность была сильна; она была везде и нигде, она была просто разлита в воздухе. Но сказать, что вернешься – это добрая примета. В такие вечера как этот хочется быть суеверным.
Зонтик активировали и он обрадовано заурчал, узнав хозяина. Зонтик был почти разумен и сконструирован так, что мог принимать самостоятельные решения, если обстановка становилась слишком сложной. Коре был не только хозяином, но и отчасти отцом – он разрабатывал несколько систем атаки Зонтика и второй уровень системы обороны. Зонтик умел различать людей не хуже, чем умная собака. Но даже от самой умной собаки можно уйти, а от Зонтика – нельзя. Зонтик умел плавать на поверхности и на любой глубине под водой, летать в воздухе и выходить в космос (почти в космос – в самые верхние слои атмосферы, где небо было уже совершенно ночным и освещенным снизу, а солнце растопыривало лучи как пальцы), он знал все фигуры высшего пилотажа и мог закапываться в землю, даже в каменистый грунт. Он мог пробурить переру в гранитной скале и мог взорвать скалу, если она станет на пути. При всей своей чудовищной силе, Зонтик мог быть нежным – он умел поймать бабочку на лету, не повредив ее крыльев. Он откликался на имя. Имя первого Зонтика было «Первый».
– Первый! – скомандовал Коре. – Дверь. Я вхожу.
Зонтик открыл дверь и осветился изнутри.
Коре встал на ступеньку. Ветер стал сильнее и приходилось щуриться. Коре почувствовал нежность к машине. Если повезет, она спасет ему жизнь сегодня.
– Пока, ребята. Ждите.
И ребята остались ждать.
Он исчез и Первый, не очень спеша, направился в сторону мертвого города.
12
Зонтик передавал обьемную картинку. Вначале он шел прямо к городу, но остановился, встретив на пути ущелье. Такое препятствие он мог запросто перепрыгнуть, но Коре решил иначе. Чуть в стороне была небольшая башенка, похожая на маяк. Зонтик двинулся туда.
Когда видимость стала хуже, Коре включил усиление. Слышимость была прекрасной – было слышно, как шелестит высокая трава, раздвигаемая могучим стальным телом.
– Здесь тропинка, – сказал Коре. – Вот, посмотрите. Она еще не совсем заросла. Она ведет туда, к маяку. Я пожалуй подьеду и проверю, но задерживаться не буду. Маяк рядом с вами, можете сами туда сходить, да?
– Сходим, – сказал Орвелл.
– И возьми ребят из моей команды. Они уже засиделись, правда?
Ребята заулыбались.
Зонтик вышел на удобную дорогу и пошел к городу. Сейчас он показывал лишь однообразную каменистую панораму.
В команде Коре было шесть человек: два близнеца – Бат и Фил, двадцатилетние, но уже с опытом боев; Гессе, тридцати лет, специалист по подрывным устройствам и по всему остальному – умен и с задатками профессиональной гениальности, умеет находить выход даже там, где выхода нет;
Морис, который временно выбыл из игры; Штрауб – веселый плотный здоровяк; а еще печальный, задумчивый, злой Анжел. Впрочем, в последние месяцы Анжел был весел – не досмеяться бы. Анжел был альбиносом и имел громадные мускулы, которые не влезали ни в одну одежду нормального размера. Такие мускулы невозможно накачать одними упражнениями, тут не помогут даже гормоны. Для таких мускулов ребенка специально рождают.
Информация:
Если девятнадцатый век был веком техники, двадцатый – веком физики и электроники, то двадцать первый – веком биологии и медицины. Двадцать второй еще не определился и пока ничего нового не обещал.
За десять тысяч лет своего существования человечество выдумало просто бездну способов самоубивания, но почти не продвинулось в выращивании пшеницы или скота. Это убийственное соотношение – почти бесконечность к почти нулю – впервые изменилось в конце двадцатого века, когда было выдумано клонирование и когда люди научились выделять и расшифровывать отдельные гены. Этот первый триумф евгеники прошел незамеченным, как само собой разумеющийся. Никто не удивился тому, что человечество наконец нашло способ тиражировать живые организмы так, как оно до сих пор тиражировало газеты и прочую дребедень.
Впрочем, продовольственная проблема была решена.
О проекте
О подписке