Стихотворения

Из книг «Деревья», «В свете участи земной…», «Тверской, 25, Добролюбова, 9…»

«Ну, вот и февралю настал черёд линять…»

 
Ну, вот и февралю настал черёд линять.
Чернеют на снегу проталые нарывы.
И скоро наконец порадуют меня
Пернатая весна и толчея на рынке.
 
 
Карманы площадей и улиц закрома
Ещё хранят в себе останки зимней вьюги.
Но слух уже прошёл: вчера мятежный март
Ходил по деревням и полошил округу.
 
 
Почуяв, что грядёт, – наглели воробьи
И рассуждали вслух о близкой перемене.
И рваные края глубокой полыньи
Наметились уже в февральском низком небе.
 

«А жизнь оптимистична, чёрт возьми…»

 
А жизнь оптимистична, чёрт возьми!
Всего-то март, четвёртый зимний месяц…
А воробьи прозванивают мир,
И весело звенит в карманах мелочь.
 
 
Я на углу возьму цветов-гвоздик
У полусонной, хмурой, толстой тётки
И брякну ей:
– Мерси, я ваш почти!..
И тётка удивится полусонно.
 
 
Я ничего-то ей не прояснил
И ладно, пусть…
Явлюсь к тебе крылатый.
– Весна, – скажу, – весь мир вокруг звенит!
Устало спросишь:
– Что с тобой, Филатов?
 

«Звонкий говор сорок разносится…»

 
Звонкий говор сорок разносится…
Бесшабашная жизнь моя! –
Околесица, чересполосица…
Эх, апрельская колея!
 
 
Роща белая с чёрным выкриком
Молодых на хмелю ветвей.
И весеннее – гулким выстрелом
В голове звенит…
В голове.
 
 
Колобродит, вскипает, пенится
По оврагам, в ковше, вокруг!..
Мне не часто бывает песенно,
Чаще грустно, мой милый друг.
 
 
Но сегодня нежданной вестницей –
В небе тёплая полынья!
Трескотня сорок. Околесица.
Бестолковая жизнь моя…
 

«Смотри, проклюнулась капель…»

 
Смотри, проклюнулась капель,
И раскололась глыба звука!
Опять толкаемся в толпе,
Как будто ищем пятый угол.
 
 
Всё воскресает на земле
Из безвременья и покоя.
И в рваном ватнике полей
Апрель выходит из запоя.
 
 
Нам, порознь пережившим сон
Февральских вьюг и чёрной стужи,
Не хватит самых вечных слов…
Но больше нам никто не нужен.
 

«Оттепель. Кот на окне…»

 
Оттепель. Кот на окне
Мирно соседствует с кактусом.
Греется дед на бревне
В белых залатанных катанках.
 
 
Сушится ватник отцов,
Носится пёс за оградою.
Тихо вхожу на крыльцо,
Гость долгожданный-негаданный.
 
 
Топится русская печь –
Милая, добрая, старая!
Слышится мамина речь…
Оттепель – сердце оттаяло!
 

«Сколько помню бабу Надю – всё болела…»

 
Сколько помню бабу Надю – всё болела,
Всё лежала, вышивала кружева.
От её работы в горнице светлело,
А она не уставала вышивать.
 
 
Сколько помню, всё она молчала,
Вышивала белым-белым кружева.
Так до самой смерти не вставала,
Тихо и спокойно умерла.
 
 
Сколько помню бабу Надю – всё лежала,
Всё чему-то улыбалась и ждала.
Только лет тогда мне было мало…
Есть у мамы скатерть в кружевах!
 

«За паромом женщина кричала…»

За паромом женщина кричала…

О. Варнаков

 
За паромом женщина кричала,
Словно бы судьбу свою звала…
В мире много места для печали,
В мире мало места для тепла.
 
 
Оттого так ветрено и сыро,
И знобит осенняя вода…
Ни покоя в мире нет, ни мира
Для души, заброшенной сюда.
 
 
Безответен крик, сносимый ветром –
Всё чужое мимо унесёт:
Мир широк… широк и безответен
Для чужих печалей и забот.
 
 
В этой жизни зыбкой и порочной
Жить спешим: палим, поём и пьём.
Только кто-то вскрикнет за паромом
О чужом…
О личном…
О своём…
 

«Мой путь лежал за дальний окоём…»

 
Мой путь лежал за дальний окоём,
где паводок луга в низинах залил…
Цыган-пастух просил продать ружьё,
стреляя вороватыми глазами.
Его собаки ластились к ногам,
гудели ноги, тело сладко ныло,
теплом и сном тянуло от огня…
Цыган буквально осаждал меня,
наверное, ружьё его пленило.
Приклад он гладил, как свою жену,
и, зависти горячей не скрывая,
ружьё к себе настойчиво тянул…
Но я молчал, как путник на привале.
Он цокал языком, глядел в стволы
и целился в закат под срез по центру.
И горячился, и ружьё хвалил,
и назначал неслыханную цену.
Но расходились каждый при своём…
Цыган, цыган, плохое чувство зависть!
Да и зачем, цыган, тебе ружьё,
когда ты душу вывернешь глазами!..
 

Таёжное

 
В беде не лицемерят и не лгут…
Пускай порыв мой десять раз нелеп –
Я подал руку своему врагу
И разделил с ним свой костёр и хлеб.
 
 
Но не пытайтесь нас объединять:
Мы дале спор продолжим вековой, –
Мой враг обсох у моего огня,
Мой враг окреп от хлеба моего…
 

Холодное утро

 
Туман залез под ватник в рукава,
Ладонями дыханье разминаю…
 
 
Наверное, ты всё-таки права:
Мы часто всуе душу поминаем,
Когда скребём куском карандаша
Свои слова, похожие на рифмы.
И кажется, что вот она душа,
А на поверку – как-то сиротливо:
Одни слова, конструкции из слов,
Пустые и надуманные звуки…
 
 
Здесь всё не так: в костёр подброшу дров
И буду греть озябнувшие руки.
 

«Друг мой, нынче опять не поётся…»

 
Друг мой, нынче опять не поётся…
На руинах былого огня
Одинокое слово прольётся,
Но уже не коснётся меня.
 
 
За грехи всё взыскалось стихами.
Всё прошло сквозь гульбу и пальбу –
Только Родины лик бездыханен
И красив, как покойник в гробу.
 
 
Шелестят, облетая, страницы –
Летаргия великой страны.
Время кончилось?..
Или всё длится
Неизбывное чувство вины?..
 

«Друзья уходят понемногу…»

 
Друзья уходят понемногу
Куда-нибудь, где подадут…
И хорошо.
И слава Богу,
Что мысли с чувствами в ладу.
 
 
Что я покуда верю в завтра
И что-то пробую сказать.
Что мрак обиды мне не застит
Сплошною пеленой глаза.
 
 
Что так покорно ниоткуда
И в никуда летит листва.
Что с точки зрения Иуды –
Он никого не предавал.
 
 
Что август-месяц на ущербе
Наивен, словно первый снег…
Что зреет осень всепрощенья
Не то в миру, не то во мне.
 

«Гроздь рябины кроваво-чёрная…»

 
Гроздь рябины кроваво-чёрная,
Куст разорванный на ветру…
От любви такой можно чокнуться,
Если раньше вдруг не умру.
 
 
Ты не думай, я не отчаялся,
Просто времени полынья
Поглотила всё изначальное,
Даже память, и та – ничья.
 
 
И брести переулком осени
Мимо окон чужих домов…
Всё равно не напиться досыта
Дымом родины, как тюрьмой.
 
 
И глядеть отрешённо издали,
Разучившись страдать в миру.
Кто-то хлеб мне протянет искренне…
Только я не возьму из рук.
 

«Как мало от всего осталось!..»

 
Как мало от всего осталось!..
Слетает лист. Чернеет куст.
Я полюбил твою усталость.
И осень чувств.
 
 
И скорую печаль разлуки,
И близкий холод от земли.
Слова ушли. Уходят звуки.
И журавли…
 
 
Молчи! Всё сказано. Так много
Напрасных слов, минувших лет…
Так начинают верить в Бога.
И видеть Свет.
 

«Ещё безлюдно. Нет добра и зла…»

 
Ещё безлюдно. Нет добра и зла –
Всё слишком зыбко или слишком рано.
И тропка незаметно увела
За молчаливый белый остров храма.
 
 
Чиста ограда. Прибрано кругом.
Речным песком посыпана дорожка.
И нет ещё ни сроков, ни долгов, –
Как нет в своём Отечестве пророка.
 
 
Совсем не обязательно дышать,
Когда душа и мир живут в покое.
И, словно не решаясь сделать шаг,
Склонилась над тобою колокольня.
 

«И утро чудесное, словно…»

 
И утро чудесное, словно –
Чуть-чуть… невзначай… в полусне…
И мир, не встревоженный словом,
Непуганый, точно птенец…
 
 
И вся – от начала – дорога,
Возникшая вдруг, невзначай…
Умение слушать – от Бога –
И вместе, – уменье молчать…
 
 
Что? – вслух изречённые мысли
Кого-то спасли от беды?..
И в спорах – рождение истин:
Извечных. Избитых. Седых…
 

«Я соберусь. Но хлеба не возьму…»

 
Я соберусь. Но хлеба не возьму.
Мой пробил час. Но твой приход возможен.
Теперь, окрест, к приходу твоему, –
Мир угловат, пуглив и осторожен.
 
 
Ночные травы помнят и хранят,
Они молчат. И ты прими на веру:
Узнав меня, ты сам есть часть меня.
Меня простив, развей мой прах по ветру.
 
 
Забыв меня, ты больше и сильней,
Твой час пробьёт. Ночные травы помнят.
Они вернут всю память обо мне
В твою, для сборов выбранную, полночь.
 
 
Но, собираясь, хлеба не бери…
 

«Над захолустной нищей грустью…»

 
Над захолустной нищей грустью
Такая боль, такая высь
От этой беспросветно-русской,
От этой жуткой синевы!
 
 
Желать бы славы или смерти,
Вообще чего-нибудь желать…
Но есть ли в этом мире мера
Для уходящего тепла?
 
 
Искать во всём корыстной пользы –
Увольте!.. Будто лик святой
Чернеет Русь осенним полем,
Избой, иконою, крестом…
 

«Спозаранку. С утра. Каждодённо…»

Юрию Слаженикину, инвалиду иткульского спиртового «фронта», посвящается…

 
Спозаранку. С утра. Каждодённо. –
Вдоль по трассе сугробы стеной…
– Как дела?
А в ответ: – Не дождётесь!
Только поле да ветер хмельной.
 
 
Вот и снова в кювет залетели!..
Только всё нам с тобой нипочём,
Знаем мы эти вьюги-метели…
Взмах руки: – Да и хрен с ним, с плащом!
 
 
Да и хрен с ним! – С бураном. С морозом.
С жизнью нашей, до смеха дурной…
Коли уж невозможно тверёзым, –
Так и быть, разливай по одной.
 
 
А без юмора, Юра, каюк нам,
Как без водки нам, Юра, беда…
Вот и «кинули» нас с тобой, Юра,
Жаль, понять не успели – когда…
 

«Опять народ толпится в храме…»

 
Опять народ толпится в храме
И ставит свечки, крестит лбы.
Опять трёхцветным стало знамя.
И в моде старые гербы.
 
 
И всё – как встарь. Кричат газеты,
Что скинуты большевики.
И люди эти так одеты,
Как будто вправду казаки.
 
 
Всё как бы встарь. Всё как бы… Кроме
Того, что нам не хватит мест.
И что-то слышится воронье
В зловещей этой кутерьме.
 
 
Вглядись! Вокруг одни осины.
И нет креста. И жжёт вина.
И, может, не было России…
Но как тоска по ней сильна!