Вася

Россия, Москва

Знаете, как обычно показывают в фильмах смерть – боли, хрипы, стоны… Но ничего этого не будет. Правда, ничего. Как всегда, ровно в 23.15 мама почистит зубы, облачится в свою старенькую ночную рубашку, аккуратно счистит нежную кожицу с сочного яблока, съест его и ляжет спать. Я подожду, пока она уснет, чтобы подоткнуть одеяло у вечно стынущих ног. Каждый раз боюсь, что, подойдя к кровати, я не услышу сонного дыхания мамы. Я тихонько позову ее, но не для того, чтобы вырвать из сна, а чтобы увидеть чуть вздрогнувшие веки или слабую натугу спящих голосовых связок.

Спустя мгновение я что есть силы буду трясти бесчувственное плечо мамы, но тело будет лишь послушно колыхаться. Глаза будут прочно закрыты, губы сжаты.

Я боюсь, что мама умрет.

* * *

Ни у меня, ни у мамы больше никого нет. С раннего детства я люблю ее всем своим насквозь больным сердцем. В мире нет больше никого, к кому бы я испытывал хоть каплю такой же любви. Ни к своему без вести пропавшему отцу, ни к покойным ныне дедушкам и бабушкам.

Мы живем очень скромно: на мамину пенсию по старости да на мою по инвалидности. Полученное мы аккуратно складываем в жестяную банку из-под печенья. В месяц выходит двадцать шесть тысяч семьсот сорок пять рублей. Львиную долю тратим на наш быт – оплату «двушки», покупку лекарств и продуктов. Но мы не унываем – у нас есть все, чтобы радоваться жизни. Главное, что мы есть друг у друга. А в нашем доме тепло и уютно.

Когда я прихожу с рынка домой с полными пакетами продуктов, мама всегда говорит одно и то же:

– Васенька, повесь пальто в шкаф, не бросай где попало. И вообще, чай стынет, я пирожков испекла. Мой руки и к столу, сынок.

Я аккуратно вешаю в шкаф пальто, задвигаю дверцу и только потом приступаю к распаковке сумок. Из того, что мне удается купить на выделенные из жестяной банки деньги, мама всегда умудряется приготовить настоящие шедевры.

Каждую среду и субботу мы делаем генеральную уборку, а после усердной работы мама ставит в печь курник, мы пьем чай у телевизора под передачу Малахова. У нас нет возможности подключить кабельное телевидение, ресурсы в жестяной банке не позволяют. Но главное ведь поставить цель, верно? В этом году у нас их было две – подключить кабельное телевидение и купить маме пальто. Начали мы, конечно же, с самого важного.

Купить маме пальто мы запланировали давно, еще в середине лета. Разумно посчитав, что у меня есть теплая куртка, бобровая шапка, неплохие ботинки на эту зиму, все накопления на покупку одежды посвятили маме. И вот в день получения маминой январской пенсии последняя капля упала в жестяную банку, и мы отправились в магазин, в котором долго и придирчиво выбирали, щурясь на ценники.

– Васенька, я не хочу быть бабулькой. Это пальто безобразно в принципе, а на мне уж тем более, – причитала мама, примеряя одно за другим изделие.

В конечном счете маме понравилось драповое пальто с мехом лисицы. Кирпичного цвета, длинное, с аккуратным поясом на ажурной латунной застежке.

Вот как сейчас помню этот момент. Я нагибаюсь, чтобы посмотреть ценник, да так и остаюсь в полусогнутом состоянии. Пальто, по нашим меркам, стоит безумных денег – 8770 рублей. А на покупку мы отложили лишь 6500 рублей. В дефиците аж 2270 рублей! Нам это пальто не по карману еще целых три месяца! А о кабельном придется забыть как минимум до лета.

– Что там, Васенька? Сколько? – любуясь на себя в зеркале, спрашивает мама.

Я прячу ценник и говорю, что немного дороже. Всего на триста рублей. Но и за ними необходимо идти домой. Мама долго думает, крутится у зеркала, слушает восхищенных продавщиц и, наконец, соглашается. Она снимает пальто, надевает свою старенькую бобровую шубку, не раз латанную и местами весьма истертую, велит мне договориться на кассе, чтобы пальто отложили на пару часов или до завтра, а сама выходит на улицу. Я договорился, что выкуплю пальто утром, и внес задаток в 6500 рублей.

Мама хочет это пальто. Я знаю ее и чувствую, когда она по-настоящему рада. Примерив пальто с лисицей на воротнике, она расцвела и даже как-то помолодела.

Но боже, где взять 2270 рублей? В копилке такие деньги есть, но они «продуктовые». Потратив их, покупать еду будет не на что. Это очень большие для нас деньги, поверьте. Я инвалид с детства, у меня больное сердце. Даже поход на рынок дается с трудом. Мой мотор к двадцати четырем годам износился так, как будто мне все шестьдесят! Кардиостимулятор не дает ему остановиться, но примерно раз в день я чувствую острое сопротивление электроники зову природы. С таким диагнозом ни о какой работе и речи быть не может. Утром, пока мама готовит завтрак, я беру деньги из банки, иду в магазин и возвращаюсь домой с пальто наперевес.

– Васенька, протри ботинки тряпочкой, не наследи. Вчера только пол вымыли, – слышу я мамин голос.

Я снимаю ботинки, бросаю их прямо у порога и влетаю счастливый в кухню.

– Посмотри, что я принес! – Улыбка не сходила с моего лица.

Мама помешивает манную кашу. Как всегда, в домашнем костюме, поверх которого старенький, но идеально чистый передник. На ногах мягкие байковые тапочки с отворотом из цигейки.

– Что там, Васенька?

– Это пальто, мама! Пальто! Да положи ты ложку!

– Пальто?.. – удивленно переспросила мама.

– Да! – все с той же улыбкой ответил я.

Мама берет из моих рук пакет и извлекает из него пальто. Именно то, которое мерила вчера. Драповое пальто кирпичного цвета, с лисьим воротником и ажурной латунной застежкой на поясе. Застежка все еще помнит мороз и покрыта инеем.

– Вороти его, сегодня же. – Мама строго посмотрела на меня, нахмурив брови.

Я не верю своим ушам. Мама хочет вернуть пальто, о котором так давно мечтала? В чем дело? У меня уже есть план, как восполнить дефицит. И вот, нате вам!..

– Почему, мама? Оно тебе не нравится? – удивленно интересуюсь я.

– Нравится, даже очень, – смущенно отвечает мама.

– И?..

– Это дорого для нас, Васенька. Я слепая, но не настолько. В магазине это пальто висело в секции с ценником «от 8000 рублей».

– Мама! Не переживай ты из-за денег! Это не такая уж и проблема в наше время! Люди берут кредиты. И я возьму.

Мама с грустной улыбкой гладит мех на воротнике.

– Васенька, кредит – это хомут на наши шеи. Я не могу этого допустить. Даже три тысячи на полгода это по пятьсот рублей. Плюс проценты. Выйдет почти семьсот рублей в месяц. У нас нет такой возможности, сынок. Вороти его, пожалуйста, поскорее.

Я расстроенный ушел к себе в комнату вместе с пальто. Разложив его на кровати, долго гладил мягкий мех и плакал. Понимаю, мама права, и нам придется недоедать, чтобы рассчитаться за пальто. Но ведь она так ждала, так мечтала! Мама всю жизнь со мной. Отца же рядом никогда не было. Она воспитывала меня одна. С моего рождения мама изо дня в день во многом отказывала себе, чтобы я ни в чем не нуждался и был как все. Но мои сверстники выросли, возмужали и теперь зарабатывают деньги самостоятельно, помогают матерям и покупают им шубы. Я же не могу купить своей маме даже это чертово пальто! Я инвалид, у меня нет возможности заработать.

Черт! В конце концов, я мужчина. Нездоровый, но мужчина. У меня есть мать, пришло время позаботиться мне о ней. Не может же она тащить меня на своем горбу до самой смерти. У каждого проблемы, бывают ситуации и похуже, чем моя. Я обязан не просто купить это пальто маме, я обязан его ей подарить! Что в своей жизни я сделал, чтобы отблагодарить ее за любовь и заботу? Ничего. Я вышел в коридор, решительно открыл шкаф, взял незанятую вешалку и натянул на него пальто.

– Вася, что ты делаешь? – с испуганными глазами спросила мама.

– Мы купили это пальто, и точка.

– Василий!

– Мама, этот вопрос закрыт!

* * *

Павлу Витальевичу я позвонил тем же утром.

– Соедините, пожалуйста, с Павлом Витальевичем, – попросил я администратора.

– Как вас представить? – поинтересовалась она.

– Василий Ковалев.

– Минуту, – сказала она, и в трубке заиграла мелодия.

– Я слушаю вас, – после минутной задержки ответили на том конце провода.

– Здравствуйте, Павел Витальевич! Это Василий Ковалев. Мы созванивались с вами несколько месяцев назад.

– Доброе утро, Василий. Я помню. Как ваше здоровье?

– Все хорошо, спасибо. Я звоню вам по делу. Ваше предложение о работе еще в силе?

– Да, конечно. Но, как я понимаю, противопоказания к работе у вас никуда не делись?

– Изменились обстоятельства, – ответил я, решив не вдаваться в подробности. – Я согласен. Готов приехать в офис сегодня же, чтобы подписать все бумаги.

– Хорошо, мы будем вас ждать.

* * *

Что бы между нами ни происходило, мама всегда приходит мне на помощь. Даже сейчас, когда я, раздираемый чувством вины, собирался с силами, чтобы извиниться перед ней за свою неоправданную резкость, она пришла сама, тихо постучав в дверь.

– Входи, мама.

В комнату она вошла в пальто со слезами на глазах, но при этом гордая и абсолютно счастливая.

– Васенька, пойдем завтракать? – нежно улыбнулась она мне.

Я поцеловал маму и спросил:

– Мама, ты в пальто завтракать будешь?

Она на секунду задумалась, зарывшись в воротник лицом, после согласно кивнула.

* * *

Ровно в четыре часа я уже сидел в офисе, ожидая встречи с Павлом Витальевичем. В издательстве все ходили в дорогих костюмах и модных туфлях. Сидя на диванчике в приемной в своих старых ботинках, чуть белых от уличных реагентов, мокрых и далеко ушедших от моды, я чувствовал себя ущербным. Под курткой, выцветшей от времени, у меня был свитер – предел моей гордости. Я приобрел его на рождественской распродаже с огромной скидкой в одном из бутиков города, в который в обычное время я не рискнул бы зайти. Вышло рублей на семьсот дороже, чем на рынке. Но мы смогли себе его позволить.

– Василий Ковалев? – обратилась ко мне секретарь. Она сидела за большим столом, который был завален бумагами доверху. Даже компьютера из-за кип видно не было, лишь макушку ее головы.

– Да, это я, – тут же подскочив с дивана, подошел я к столу.

– Проходите, вас ждут, – мило улыбнулась мне девушка.

– Спасибо. – Улыбнуться в ответ вышло плохо, уж слишком я нервничал. А вся окружающая обстановка давила.

Павел Витальевич восседал на троне. Ей-богу, таких огромных кресел я не видел никогда. Темно-бордовое кожаное кресло, подкатанное к стеклянному столу на бронзовых ножках – очень экспрессивно. Никаких бумажных завалов – видимо, пройдя через секретаршу, они становятся лаконичными заметками в электронном виде.

Павел Витальевич вскочил с кресла, проводил меня до гостевого трона, малость меньше хозяйского кресла темно-зеленой расцветки, и усадил в него.

– Чай? Кофе?

– Если можно, чай. Черный и две ложки сахара.

– Сейчас исполним.

Он сделал через селектор заказ и спустя пару минут секретарь с непрошибаемой улыбкой внесла на подносе чашку чая и вазочку с конфетами.

– Я очень рад, Василий, что вы передумали, – сказал Павел Витальевич, когда секретарь удалилась. На столе перед ним лежало мое резюме. – Так, специального образования у вас нет, но переводите вы очень достойно. Кроме того, албанский язык – явление в России редкое, переводчиков сосчитать по пальцам. Мы платим пять тысяч за один авторский лист. Когда будете готовы к переводу, звоните нам, и мы тут же заказываем для вас текст, который необходимо перевести за сутки. Не более, в противном случае мы теряем свежесть идеи и содержания. Если вы согласны, то можете начать уже сегодня.

– Я согласен.

* * *

Текст, который мне необходимо было перевести, был ужасным. Абсолютно бездарный, наспех набросанный, поверхностный и глупый. После ночи мучений, сидя над документом, я уже отчаялся хоть как-то вникнуть в его суть. О каких-то заключенных, то ли узниках совести, то ли смертниках. Бред полнейший. Текст надо сделать душещипательным. Чтобы вызвать у читателей сострадание и буквально заставить их сделать взнос в рекламируемый журналом фонд помощи заключенным.

Мама, как и я, не спала всю ночь. Она тихо плакала у себя в комнате, чем безумно отвлекала. Да, мне нельзя не спать по ночам – мое сердце может остановиться. Отдых должен быть полноценным. В противном случае начинались тахикардия и сбой ритма. Кончиться такое может полной остановкой сердца. Но нам нужны деньги, и это мое решение. Не надо плакать, мама!

В десять часов утра текст был готов. Дышать было трудно. Словно вместо сердца в груди образовалась свалка чугуна. Но я продолжал работу. Вычищал текст, скруглял его и старался сделать конфеткой. В конце концов я перевернул последнюю страницу своего труда и невольно загордился работой – еще немного колдовской пыли, и текст станет очень даже хорошим!

Ровно в пять часов я был в офисе издательства. Сергей Андреевич, редактор, с серьезным видом вычитывал какой-то материал и не мог оторваться ни на минуту. Не поднимая головы от бумаги, он улыбнулся мне и жестом пригласил присесть. Я уселся, сжимая в руках рукопись в обычном пакете из супермаркета. Хотел же еще забежать в канцелярский магазин и купить файл, делов-то на рубль пятьдесят, но не вышло. Так торопился, что забыл. Да еще и сердце не давало покоя.

– Я закончил, – оповестил меня Сергей Андреевич.

Он собрал бумаги в кучу и сдвинул на край стола. Потом взглянул на меня и протянул руки, чтобы взять текст. Я вытащил из пакета исписанные черными чернилами серые листы и, придерживая подолы куртки, чтобы не снести ноутбук со стола, подал редактору рукопись. Читал он недолго, выборочно.

– Отлично, Василий. Текст принят. Новый возьмете?

* * *

Мама приготовила легкий ужин, и пока мы ели, она то и дело хваталась за стакан с водой и пододвигала мне. Я мужественно терпел недомогание и всячески демонстрировал, что чувствую себя лучше, чем на самом деле. Мама, естественно, не верила. После ужина я принял душ и лег в кровать.

Сердце покалывало и металось.

Проснулся я тревожный, глубокой ночью. Работа, ожидающая меня в портфеле, не давала покоя. Выпив на кухне стакан воды, я сел за свой письменный стол и достал из сумки новую статью. Она была намного меньше той, что я переводил всю прошлую ночь, и намного понятнее, отчего – проще. Приступлю сразу же после приема лекарств.

Я нагреб горсть таблеток из баночек, которые стояли на моей прикроватной тумбочке, и вернулся на кухню. Взял таймер, подготовил жидкости для запивания – стакан теплой воды, стакан молока и стакан холодной воды – и принялся за дело. Сначала идут гипертонические таблетки, их следует запивать теплой водой. Я тщательно разжевал три таблетки и запил их. Потом прополоскал рот и съел булочку с молоком – сердечные таблетки на голодный желудок не принимаются. Запустив таймер, я выпил две капсулы, запил молоком, выждал ровно три минуты и выпил еще две, но уже запил остывшей водой. Спустя пять минут финишировал своим любимым глицином под язык. Когда сладкая и вязкая масса под языком рассосалась, принял витамины и запил их холодной водой. Все.

Я проверил сон мамы. Она мирно посапывала у себя в комнате. Я подоткнул одеяло у стынущих ног, поцеловал ее во вкусно пахнущую ночным кремом щечку и принялся за работу.

* * *

Следующий день я помню плохо, какими-то обрывками. Помню, что перевод второй статьи лежал в моем портфеле. Портфель – у меня на коленях. Сам же я сидел на скамье. Скамья – в вагоне метро. Вагон мчался по тоннелю. За окном со свистом проносились яркие лампы в темноте. И каждая уверенным кулаком била меня в глаз. Я чувствовал себя плохо. Мне было душно, по лицу стекал пот.

В голове рождались странные мысли. Помню, как думал о том, что будет, если поезд затормозит посреди тоннеля. Смогу ли я найти в стене дверь и выйти к эскалатору? Конечно же, смогу. Мало воздуха, мало…

Потом помню бригаду «Скорой помощи» на станции… Все почему-то кричат. Я слышу лишь обрывки фраз, плавающие в душном мареве: молодой совсем… ему воздух нужен!.. какое белое лицо… не нужно ему махать перед лицом, женщина… почему врачи тащат его наверх?..

И вдруг резко и отчетливо:

– Марина, адреналин, два кубика. Быстро. Сынок, ты только держись!