– Вы правы, это препятствие не главное, – Дзержинский погасил окурок в пепельнице. – Для людей, принявших в своё время такой закон, мы можем сделать исключение и отправить их на эшафот. Только вот сегодня утром в Смольный пришли телеграммы от правительств государств-союзников в этой проклятой войне. Они обещают прервать всяческие сношения с Россией, если арестованных министров казнят. Наше лишь вчера появившееся государство окажется в кольце врагов. Недели не пройдёт, как в Петрограде будут иностранные армии. Тогда уже на эшафот отправимся мы.

Дятлов и Козловский примолкли, первый мрачно, второй задумчиво. Феликс Эдмундович поднялся со своего места и присел на край стола перед гостями.

– Ты, Мечислав, про министров расследуй. Ищи тщательно, чтобы было чем оправдать их заключение в крепость, а то и применение более сурового наказания. Отнесись к этому серьёзно. Кстати, познакомься. Это товарищ Дятлов. Занимался агитационной работой на фронтах и в петроградском гарнизоне. А вчера на радостях ограбил винную лавку. Хотел было ему устроить разнос, но тут ты появился и сбил меня.

Козловский приподнялся со своего стула, промурлыкал что-то вроде: «Очень рад», и обдал Дятлова густой волной винных паров. Взгляд его стал не таким настороженным. «Ишь, думает, что нашёл родную душу – от меня самого поди амбре не лучше», – подумал Михаил, отвечая крепким рукопожатием.

– От посланного для наведения порядка патруля он скрылся – опыт подпольной работы большой, никуда не денешь, – продолжил между тем Дзержинский. – Ты, Михаил, будешь осуществлять в Петропавловской крепости негласный надзор за бывшими министрами. Любому понятно, что они будут центром притяжения для всякой контрреволюционной сволочи. Вот и отслеживай – кто, зачем ходит. Арестованные не должны получить никакого вреда. Пока не должны. Свидания с родными, посещение медиками Красного Креста – всё это обеспечить. Необходимо немного смягчить режим заключения. Позволь им какие-то мелочи, недоступные обычно для арестантов. Как ситуация будет развиваться дальше – увидим, а сейчас министры должны содержаться в относительно сносных условиях и безопасности. Вот твоя задача, товарищ Дятлов. Отвечаешь головой. Министры – не только маяк для недовольных, но и наш козырь. Пусть мы пока не знаем, как его можно использовать, но всякое может случиться. А уж списать их в расход за ненадобностью успеем всегда, дело секундное. Будь всегда готов исполнить и такой приказ! Ловкости и решительности для такой работы, как я вижу, у тебя хватит.

Михаил кивнул, сделав максимально серьёзное лицо. Он не мог поверить своей удаче. Судьба сама отдала ему в руки того, кто мог похоронить его мечты о счастливой жизни в новом мире. Уж Дятлов-то за ним проследит, можете не сомневаться. Ни один шаг не останется незамеченным, каждый будет истолкован верно! А приказа на уничтожение Михаил будет ждать, как подарка и исполнит лично, с радостью. Только в последнюю секунду шепнёт на ухо своему врагу, кто он и за что казнит, чтобы увидеть в его глазах предсмертное отчаяние и запомнить навсегда. Словно вдалеке звучал голос Дзержинского: «Посещение пленных только по разрешениям, выданным товарищем Козловским. О гостях, не имеющих пропуска, немедля сообщать, устанавливая их личность». Михаил машинально кивал, но мысли были далеко – то ли в счастливом будущем, то ли в серых казематах рядом с беспомощным противником. Мечислав Юльевич заметил, что Дятлов продолжает соглашаться с собеседником бессмысленными кивками, хотя тот уже отошёл и рассуждает о чём-то постороннем, и легонько толкнул его носком ноги. Видя, что тот очнулся и оглядывается, еле заметно подмигнул.

– И ещё один момент, – сказал Феликс Эдмундович строго взглянул на собеседников бесстрастными холодными глазами, – Случаи пьянства и мародёрства хлещут через край. Нужно решительно искоренять. Мы взяли власть, но удержать её будет сложнее. Думаю, что скоро партия поймёт – с врагами революции, преступниками, саботажниками нужно бороться беспощадно, иначе настанет анархия. Мягкотелости нам не простят. Быстро восстановить порядок – задача не менее важная, чем закончить империалистическую войну.

– Понимаю, товарищ Дзержинский. Буду лично …– начал было Дятлов.

– Вот и сделайте так, чтобы вчерашняя ваша выходка была последней, – перебил его хозяин кабинета.

– Феликс, дорогой… – попытался что-то сказать Козловский.

– Мечислав, от тебя коньяком несёт на весь Смольный, – голос Дзержинского звенел сталью. – Понимаю, вы рады. Вчера был великий день, но ещё раз повторится подобное – не посмотрю ни на заслуги, ни на дружбу. Вы должны быть примером, олицетворением революции – помните об этом! Идите работать. Документы вам сейчас выправят.

Мечислав и Михаил вышли в коридор.

– Давай без церемоний, на ты, – предложил Козловский Дятлову.

– Давай, – согласился тот. – Я сегодня из крепости освободился, куда тебя наблюдать Феликс направил. С начала июля там отдыхал. У меня коньяк имеется. Чудеснейший. Пойдём, отметим.

– Дзержинский же запретил, – удивился Дятлов.

– Да ну его! Феликс очень правильный, но скучный. Железный какой-то. На уме только революция, борьба одна. Я вчера ещё арестантом был, вшей кормил. А сегодня я – власть. Вся жизнь – такие качели. Нужно наслаждаться ею, когда ты наверху. А так глядишь – завтра опять внизу или, что ещё хуже – нет тебя. А ты и не пожил. Пойдём! Всё ж нам работать вместе.

– Не могу. Еле живой, всю ночь с матросами пил. Лавку мы разграбили – вина выпили без счёту. Только отпустило. Боюсь начну опять и точно помру, – Дятлов решил подыграть скользкому господину. Не нравился он ему, но ссориться с другом Дзержинского не хотелось.

– Н-да, видел, как тебе в кабинете поплохело. Сидел кивал не пойми чему, – Козловский рассмеялся. – Прав Феликс – наша революция победила, глупо в первый же день допиться до смерти. Постараюсь поберечься! Ты заходи, Миша. Всегда рад буду.

Новые знакомые пожали друг другу руки, улыбаясь, но искренности в их прощании не было. Принесли свежеотпечатанный документ, подтверждающий полномочия Дятлова. Как во сне Михаил взял его в руки, вышел на улицу. До Петропавловской крепости путь был неблизкий, но он даже не заметил, как дошёл. Мысли роились в голове, не давая улечься радостному предчувствию. Всё повернулось так, как он и мечтать не мог. Судьба наградила его за терпение. Теперь тюремный каземат – не спасение, а западня, которую он контролирует. С сегодняшнего дня он будет знать о каждом вздохе того, кто ему нужен, видеть каждый его шаг. И ждать. Ждать, когда выпадет ещё один шанс, который поставит точку. А ждать он умеет. Дятлов не пошёл в крепость сразу, а спустился на мёрзлый берег Невы. Присел на корточки и зачерпнул в горсть ледяную воду. Она просочилась сквозь пальцы, Михаил лишь усмехнулся. «Ничего. Теперь не уйдёшь», – злорадно думал он. Даже ледяной ветер стих и больше не пытался выдуть из него душу с остатками тепла, словно отдал дань упорству этого человека.

Дятлов смотрел на свинец воды, Зимний дворец и колонны на другом берегу, а сам невольно вспомнил первую встречу с тем, за кем так упорно охотился. Разве мог он тогда предположить, что его судьба будет зависеть от этого человека, который даже не представляет своей власти над ним? Что одно его неосторожное слово будет способно раздавить Михаила, словно муху? Впрочем, почти тридцать лет назад как раз и мог. Тогда Коновалов был наследником богатейшей купеческой семьи Костромской губернии, а Дятлов безвестным пареньком из рабочей среды, каких вокруг были тысячи. Мелькнули, как миг, сплошной вереницей годы и всё перевернулось с ног на голову. Теперь главный он – бывший пролетарий, а известный всей стране фабрикант – бесправный арестант. У Дятлова, в отличие от его визави, хватит ума и ловкости не упустить, то что дала ему фортуна. Михаил улыбнулся и пошёл в крепость.

Костромская губерния, апрель 1889 года.

В селе Вичуга⁸ было тихо, хотя час был не совсем поздний. Местный люд потихоньку готовился войти в привычную рабочую колею – большинство на фабрику делать ткань, остальные на поля растить урожай. На тёмных улицах не было праздношатающихся, и деревенская тишина изредка прерывалась лишь коротким спором дворовых псов. Звёзды и луна спрятались за облаками, и тьма расползлась по округе так густо, что казалось её можно потрогать. Исполинская громада фабрики в центре села – непривычно тёмная и тихая – возвышалась только что уснувшим вулканом, исторгнувшим во все стороны угольки крестьянских изб, едва тлеющие тусклым светом в оконцах. Этот мерцающий свет отгонял темноту за углы, где было совсем непроглядно.

Торговая лавка недалеко около базарной площади тоже закрылась. Рядом стоял дом лавочника, в окно которого постучал поздний прохожий, неожиданно вынырнувший прямо из тьмы. За забором гневным лаем зашёлся пёс, показывая хозяину, что не зря тот его кормит. Лавочник открыл дверь и, прищуриваясь, старался разглядеть позднего визитёра:

– Кого там принесло?

– Открывай скорее, всю деревню перебудим, – ответил нежданный гость.

Лавочник узнал его по голосу, успокоил собаку и открыл калитку. Мужчины пожали друг другу руки.

– Пойдём в лавку, жена спит уже, не будем беспокоить. – Хозяин зазвенел связкой ключей, – Откуда ты на ночь глядя?

– Здравствуй, Дмитрий, – ответил гость.

– Здравствуй, Михаил.

Они зашли в лавку, и хозяин зажёг керосиновую лампу на прилавке. Гость быстро и внимательно огляделся, не упуская ни одной детали. Так смотрят воры или, наоборот, жандармы на службе. Парень был сухощав и резок в движениях, одет в простую рабочую одежду. Недавно ему исполнилось двадцать пять лет. Михаил снял картуз, положил его на стол, пригладил рано поредевшие жиденькие русые волосы и уселся на стул.

– Проведать тебя приехал. Не рад? Пусти переночевать.

– Нежданно просто. А чего ночью почти? Как добрался то? – хозяин – Дмитрий Мальков – был насторожен. Он был на пару лет моложе Михаила, уже чуть располнел от малоподвижной работы и сытой жизни, а так типичный русский житель – белобрысый с простым добродушным лицом.

– С Божьей помощью добрался, – гость усмехнулся. – На паровозе доехал, потом шатался по округе. Расскажи – как торговля, что вокруг делается?

– Пасха была, торговля хорошая, грех жаловаться. Все живы, здоровы, супруга к Троице разродиться должна. Тихо живём, мануфактура работает, народу много нового приходит и сюда, и окрест по сёлам.

Михаил и Дмитрий дружили с детства. Родились и росли в одном селе, их дома стояли недалеко друг от друга. Жили Мальковы побогаче. Мальков-старший держал лавку, Дмитрий с малолетства помогал ему в торговом деле. Дятлов-старший был простым ткачом, громкоголосым, любящим хорошенько погулять по выходным и праздникам. Отцы у друзей рано овдовели. Парни росли без материнской ласки, и если Дмитрий был рядом с отцом, то Михаил чаще был предоставлен сам себе. С юных лет он работал на местной фабрике, как и большинство его сверстников. Монотонный тяжёлый труд давался Мише тяжело – характер у него был неусидчивый, не переносящий однообразие рабочих смен. Зато с мастерами общий язык получалось находить легко. Вот и получалось, что чуть не половину времени парень выполнял какие-то мелкие поручения начальства, отлынивая от настоящего труда. Остальные работники-подростки это замечали и как-то раз поколотили хозяйского любимчика за красным кирпичным забором фабрики. Ответом явилось суровое разбирательство и денежный штраф для драчунов. Михаила больше не трогали, но относились с презрением, не упуская случая, чтобы оскорбить или сделать какую-нибудь гадость. Тогда то Миша и подружился с Димой, которого в селе ровесники тоже недолюбливали за то, что его семья была богаче соседей, а парню не приходилось с малолетства заниматься тяжёлым трудом.

Мальков рос добрым и отзывчивым мальчиком. Он переживал, что его сторонятся другие дети, поэтому с Дятловым сдружился быстро. По характеру Михаил был полной противоположностью Дмитрия – колючий, способный соврать, не моргнув глазом. Впрочем, эти свои черты он проявлял только при Малькове, который был и младше, и покладистей. При важных людях Михаил отличался любезностью и обходительностью. Стоило нужному человеку отойти, как Миша мог тут же обругать его последними словами. «Он злой оттого, что один и никому не нужен. Мама умерла, отцу вечно не до него, друзей кроме меня нет», – думал Дмитрий.

Так и взрослели они бок о бок, иногда ругаясь из-за разности характеров, но непременно мирясь от одиночества. Мальков так и помогал отцу в лавке, выполняя всё больше дел. Особо хорошо парню давался денежный учёт. С цифрами работать он любил, с удовольствием сидел над объемными тетрадями, подсчитывая всё до копеечки и аккуратно хранил каждую нужную бумажку. Дятлов поначалу мечтал выйти в начальство на фабрике. Управляющий мануфактурой братьев Разорёновых в Вичуге парня отличал, относился к нему хорошо. Он пытался пристроить Мишу к какому-нибудь ответственному делу, но тому не хватало образования. Читать-писать Дятлов умел, но на дальнейшее обучение не хватало усидчивости. Юноша потихоньку стал терять к фабрике интерес. Теперь он охотно помогал Дмитрию в торговых поручениях, которые тому давал отец. Мальков-старший Дятлова недолюбливал, не из-за того, что тот им не ровня, а чувствовал в его характере червоточинку. Поводов для такого отношения не было никаких, но жизненный опыт лавочника, встречавшего разных людей, заставлял смотреть на Мишу без доверчивости. Внешне, впрочем, никак это не проявлял, чтобы не лишать сына единственного друга. Решил, что со временем что-то дурное выплывет наружу, и сын сделает правильные выводы.

Судьба развела приятелей сама, по своей прихоти. Как-то морозной зимней ночью в сугробе насмерть замёрз подвыпивший отец Михаила. Парень, уже вполне взрослый, ходил как оглушённый. С родителем особо близок Миша никогда не был – тот был вечно в работе и своих хлопотах. Да и отдав сына на фабрику в тринадцать лет, сразу после смерти матери, Дятлов-старший посчитал, что отпрыск теперь самостоятельный человек, который просто живёт под боком. Однако сейчас осознание того, что на всей земле ты остался совсем один, без единой родной души, угнетало парня. Михаил был настолько потерянным, что даже отец Димы жалел его, предлагая работу в своей лавке вместо нудных фабричных смен. Дятлов ничего не ответил, а через неделю нежданно собрался и уехал в Иваново-Вознесенск, сказав, что там ему будет легче. Работы и там много, город большой, как-нибудь пообвыкнется, зато может на душе легче станет.

С тех пор друзья виделись всего несколько раз. Михаил приезжал навестить могилу отца и во время своих визитов останавливался у Малькова. Большой город сделал его завистливым и чёрствым. Молодой человек часто рассуждал о несправедливом устройстве жизни, когда кто-то работает в тяжелейших условиях, получая гроши, а кто-то ничего не делая получает миллионы. Говорил о правах рабочего класса, о необходимости борьбы с хозяевами фабрик за улучшение своего положения. Дмитрий эти разговоры считал опасными и не поддерживал. Мальков теперь тяготился визитами приятеля. В его жизни тоже произошли важные перемены – лавочник женился. Мария Малькова не любила Мишку. Подобно своему свёкру, она каким-то женским чутьём определила, что человек он скользкий.

– Ты надолго? – спросил Дмитрий у ночного гостя.

– Не успел приехать, а уже гонишь? – Михаил внимательно смотрел в глаза другу. Улыбка, которая как будто приклеилась к нему с момента рукопожатия, сползла, лицо вдруг стало злым и нервным, а во взгляде мелькнуло что-то змеиное.

– Нет, нет! Что ты? Гости сколько нужно.

– Я вернуться решил. Не прижился в городе. Грязно, неуютно. Дома лучше, – Дятлов заговорил грустно, проникновенно. – Не набирают ли ещё на какую мануфактуру? Сейчас срок работников рядить.

– В Тезине Кормилицын и Разорёнов людей зовут. Правда, они на фабрике новый расценок на лето объявили, на двадцать процентов меньше зимнего выходит, теперь к ним не спешит никто.

– Вот скряги. Всё им мало. Почему хоть снизили-то?

– Не знаю. Говорят, что торговля плохая, – Мальков пожал плечами.

– А остальные купцы что? – Михаил нервно побарабанил пальцами по прилавку.

– Другие расценки оставили прежними, поэтому и народ уже набрали, как я слышал.

– Ну ладно, на первое время хоть что-то. В Иваново-Вознесенске расценки ниже наших, так что мне не привыкать. А там глядишь что-то получше найду, – Дятлов был задумчив. – Куда ни приди – везде одно и то же. Не дают хозяева жизни рабочему люду, до нитки обобрать норовят, а сами как сыр в масле катаются. И полиция их охраняет. Не дай Бог возмутишься – на каторгу отправят. Не правильно всё это, несправедливо.

– В лавке переночуешь? Дома жена спит, не удобно её будить, – Дмитрий поспешил закончить опасный разговор, к которым Михаил питал слабость. – В Тезине сейчас угол снять можно, работники поразъехались кто куда.

– Хорошо. Спасибо, что приютил. Я утром уйду, ключ под крыльцом оставлю.

– Договорились. В гости заходи, как сможешь. Расскажешь об Иванове, интересно, как там в городе-то живут. Сейчас поздно уже.

Дома, обняв ничего не подозревающую Марию, Дмитрий, умаявшийся за день, тотчас заснул. Проснулся от настойчивого похлопывания по спине. «Вставай, весь день проспишь. Ты чего как разоспался?» – это его теребила жена. Мальков резко сел на кровати, поначалу плохо понимая, что случилось. Потихоньку стряхнув сонную одурь, он вспомнил события вчерашней ночи.

Мария тем временем накрыла завтрак: горячий чай да тёплые блины с густой сметаной. Она села за стол с мужем. Будущая мать себя чувствовала неважно, беременность протекала сложно.

– Отдохну немного, что-то слабость у меня, – сказала она.

– Тогда я сегодня в лавке до полудня пробуду, ты дома отдыхай, – Дмитрий даже обрадовался тому, что лавку откроет сам, мало ли неожиданный визитёр проспал и ещё там.

Тревога его была напрасной, Дятлова уже не было. Запасной ключ он нашёл под камнем справа от крыльца – Михаил оставил его, уходя, где и условились. Пройдясь по помещению, осмотрев прилавок и полки с товаром, Мальков не увидел ни единого следа пребывания Дятлова. Всё стояло на своих местах, не было никаких крошек, ни одного намёка на его ночёвку здесь. «Ишь какой аккуратный», – подумал Дмитрий.