Министр достал из кармана жилета золотой брегет. Три часа дня. Долго же он проспал! Александр Иванович чувствовал себя полным сил, но применить их в тесноте камеры было негде. Сумрачный свет не пробивался в окошко, затенённое другими зданиями. Тяжёлые мысли неотступно лезли, как он ни пытался их отгонять. Бесцельная ходьба помогала мало, да и стены давили. «Конец, вот и конец…», – беспрестанно стучало в голове. Коновалов вскакивал с кровати, резко шагал к стене и опять садился на скрипучий матрас. «Что делать? Что же делать?».

Очередной раз застонали пружины. Щёлк…– крышка брегета звонко открылась. Бесполезно, всё бесполезно. Щёлк…– золото крышки тускло зажелтело в полумраке. Ничего сейчас предпринять нельзя, а покорно ждать своей участи – худшее, что может быть. Щёлк… Как же так вышло? Где он ошибся? Щёлк… Он сам ждал революции, помогал ей случиться, а теперь оказался в проигравших. Щёлк… До чего же обидно! У него же колоссальный опыт –двадцать лет у руля собственной текстильной мануфактуры, совсем молодым принял семейное дело. Столько всего успел! Пусть поначалу на начинания молодого фабриканта старые купцы смотрели со снисходительной усмешкой, но время показало его правоту. Щёлк… Предприятия Коновалова стали крупнейшими, а народ на них никогда не поддерживал стачки, полыхавшие порой окрест. Щёлк… Он мечтал, чтобы его опыт распространился на всю Империю. Чтобы промышленники, деловые люди стали движущей силой страны. Теперь их называют кровопийцами и ненавидят, обвиняя во всех бедах. Щёлк… Уж он то, казалось, знал о нуждах простых рабочих всё. На его фабриках люди жили хорошо, не чета другим. Никому это оказалось не нужно – ни фабрикантам, ни пролетариату. Как обидно! Столько всего для своих рабочих сделал – рабочие же его и арестовали. Щёлк… Щёлк… Щёлк…

Костромская губерния, апрель 1889 года.

Апрельский вечер был тёплым. Закончилась праздничная неделя после Пасхи. Только отгремела первая гроза, и противоположный берег Сунжи³ был так красив, что подросток, рыбачивший на берегу, жалел, что Бог не дал ему талант живописца. Конечно, давно изобретены фотографические карточки, но разве могут черно-белые маленькие прямоугольники передать всё буйство цвета этого природного полотна. Садящееся солнце золотом залило уже зазеленевшие холм и деревья на другом берегу, засиявшие в его свете, как изумруды. Острые макушки сосен, округлые кроны осин и берез упирались в почти чёрную грозовую тучу. Ветер качал ветви так, что казалось они отпихивают от себя эту грязно-пепельную перину, пытаются столкнуть её за реку. Выдохшиеся после грозы тёмные клубы медленно отступали, а на освободившееся пространство радостно врывались солнечные лучи. В награду за пережитый испуг за поворотом реки выросла радуга, переливаясь своим основанием в водной глади, и проходя победной чертой через слабеющий чернильный морок.

Саша, так звали мальчика, засмотрелся на эту красоту. Забытая удочка валялась рядом. Он очень любил это время, предвещающее наступление настоящей весны, а следом и лета. Для его родных мест, большую часть года покрытых непролазной грязью или засыпанных снегом, скованных трескучим морозом или залитых тусклой серостью нескончаемых холодных дождей, лето было настоящим праздником. Теплота и яркие краски, которыми оживала природа, преображали знакомые просторы. Долгие светлые дни позволяли наслаждаться ими, отдыхая от осенне-зимнего сумрака. Жаль лишь, что лето, как и положено настоящему празднику, пролетало с быстротой кометы – не заметишь, как начнут облетать жёлтые листья под плачь дождя. Но сейчас природа только начала украшать поля и леса зеленью, ещё не в полную силу звучали оркестры стрекочущих насекомых и звонких птиц. Осознание, что весь праздник ещё впереди грело душу подростка. В тринадцать лет, столько исполнилось мальчику, ощущение начала жизни было особенным, а горизонты впереди казались безграничными.

Саша поднял удочку и поудобнее устроился на коряге, торчащей из воды. Поплавок неспешно скользил по реке и чуть подрагивал. Рыбалку он любил, здесь тишина и покой, можно подумать о чём-то важном, а можно, не думая, просто отдыхать, глядя на плавный ход воды.

– Саша! – спустившаяся с пригорка дочь кухарки – проворная девчушка лет десяти – окликнула его звонким голосом. – Александр Петрович вернулись. Самовар приготовили, сейчас чаёвничать будут. Тебя зовут.

–Уже иду, спасибо.

Девчонка убежала, а юноша собрал снасти и не спеша пошёл по тропинке в гору. Во дворе семейной усадьбы ему первой встретилась кухарка, заглянувшая в корзину с уловом. Там было пусто – Сашу настигла гроза, и он почти всё время прятался под перевёрнутой лодкой на берегу. На веранде вовсю дымил самовар, наполняя округу уютным дымным запахом. Александр Петрович сидел у стола в кресле и гладил кошку, по-хозяйски устроившуюся у него на коленях.

– Тут даже Маркизе не хватит, – со смехом потрепала мальчика по голове кухарка Матрёна.

– Вот и славно, внучок. А то за неделю всю рыбу из речки вытаскал, скоро совсем не останется. Матрёна после твоего улова нас расстегаями балует или ухой, а я их видеть уже не могу. И обижать вас не хочется, работаете всё-таки: ты ловишь, она готовит, а у меня скоро рыбий хвост вырастет. Постился, постился, Пасху насилу дождался, а вы мне рыбу одну даёте.

– Маркиза бы не отказалась, у неё рыбий хвост что-то не растёт, – сказал мальчик.

– Она и так в довольстве живёт – все её подкармливают, мышей уже с презрением мимо обходит. Ласки захочет – на колени прыгнет и разрешения не спросит. Настоящая аристократка, – Александр Петрович бранился для вида, кошку он чаще всех сам и подкармливал.

Саша сел рядом. Деда он очень любил за его спокойную рассудительность, мудрость, доброту, любил даже за строгость, которая по отношению к нему была не грубой. Родители мальчика давно жили в разъезде – отец в Москве, ведя торговые дела предприятия, мама проживала с Александром Петровичем – её свёкром. Иван Александрович – так звали папу – нравом отличался неуравновешенным, к тому же был большим ценителем кутежей и прекрасного пола. Наружности Иван Александрович был видной – под два метра ростом, с пышными усами и чёрной шевелюрой (поговаривали, что он подкрашивает её, пряча седину). Обладая завидными капиталами, являясь наследником успешного предприятия, папа был окружен сворой почитателей, льстиво называвших его «Петр Первый» за еле уловимое сходство с покойным императором, и благосклонностью дам, ослеплённых блеском богатств кавалера. Сам Иван Коновалов относил подобострастие друзей и женское нестойкое жеманство на неотразимость собственной натуры. Екатерина Ивановна, мама Александра, с амурными похождениями супруга мириться не хотела. При редких встречах, которые происходили во время визитов мужа на родину, в село Бонячки (там они поначалу жили с сыном) госпожа Коновалова непременно устраивала сцены ревности. Горделивый супруг не выдержал однажды, объявил, что узами брака более себя связанным не считает, назначил Екатерине Ивановне денежное содержание, а Сашу вскорости забрал с собой, чтобы обучение сын проходил в первоклассной гимназии Москвы. Так мальчик в довольно юном возрасте оказался оторван от матери и жил с отцом, частое отсутствие, вспышки гнева и перепады настроения которого детской психике пользы не приносили.

Только с дедом, в честь которого был когда-то назван, Александр чувствовал себя в покое. Образ жизни Ивана Александровича сказывался и на учёбе мальчика – первоначальную гимназию пришлось сменить на Катковский лицей из-за частых отлучек Саши, которого отец мог забрать с собой в какую-нибудь поездку, чтобы тот смотрел и к купеческому делу привыкал. Александр Петрович, прекрасно зная характер сына, однажды решил вернуть внука на родину, посчитав, что пусть лучше мальчик учится в обычной костромской гимназии, а не привилегированной московской, но будет подальше от отцовских выходок. Саша был этому только рад. По учебным дисциплинам он успевал хорошо, поведения был отличного и рос чуть замкнутым, задумчивым и самостоятельным юношей, привыкшим полагаться на собственное мнение, так как взрослого советчика и воспитателя рядом часто просто не было. Его роль и взял на себя Александр Петрович, полюбивший беседовать с внуком обо всём на свете.

Коновалову-старшему на днях исполнилось семьдесят семь лет. Всю жизнь он провёл, строя и расширяя текстильное производство, основанное его отцом, прадедом маленького Александра. Сейчас предприятие было крупнейшим в уезде и хорошо известным на просторах Империи. Две крупные фабрики – бумаготкацкая в селе Бонячки в тридцати верстах отсюда и отделочная здесь, в местечке Каменка – вырабатывали разные ткани, отмеченные многочисленными наградами на выставках. Александр Петрович до сих пор управлял делом единолично, принимая участие во всём.

– Куда ездил? – спросил его Саша.

– На станцию. Нам пряжа бумажная⁴ пришла, смотрел, как её в Бонячки отправляют. Дорога со станции опять разбита, ломовики⁵ ругаются и цены задирают. Говорят, что лошади калечатся. Скорее бы железнодорожную ветку до фабрик провести.

– Дорогу же шоссировали недавно, почему она опять плохая?

– Потому что общая! – Александр Петрович махнул рукой, эта тема задевала его. – Если общая, то пусть кто-то другой и делает! Сначала деньги на замощение никто жертвовать не хотел. Всяк думает, как бы, Боже упаси, больше соседа не заплатить. Лучше в распутицу кости себе переломают на ухабах, чем копейку выделят. Фабрик вокруг выстроили множество, но каждый на другого смотрит – пусть он деньги платит, а я и так езжу неплохо. Насилу убедил, что всем выгода будет – грузы сюда идут в изобилии, при хорошей дороге можно плату у извозчиков снизить. Сначала считали, кто сколько товару получает и отправляет, а значит сколько кому платить. Собрали деньги на устройство шоссе, правда до полной суммы не хватило, я добавлял. Но на ремонт и содержание дороги теперь уж никто тратиться не хочет. При этом пользоваться ей стали не в пример чаще. Дорогу разбили ещё хуже, чем была.

– Если так удобнее, отчего же противятся?

– Не знаю, что тебе сказать, Саша. Не могу понять. Отдать деньги на какое-то полезное, но общее дело для наших купцов сродни позору. Оранжерею какую-нибудь диковинную построить, чтобы всем соседям на зависть, это можно. Рысаков завести баснословной цены – тоже можно. На дорогу же пожертвовать, по которой каждый день катаешься – ещё чего! Поищите других дураков!

Александр Петрович закашлялся и раздраженно умолк, затем налил себе и внуку душистого чая. Встревоженная кошка недовольно приоткрыла глаза, но поняла, что сгонять её не будут и уснула снова. Затем старик продолжил:

– Как на что дурное, так сговорятся быстро, а на хорошее дело не дождёшься.

Скрипнула дверь, и на веранду вышла Сашина мама. Екатерина Ивановна села рядом с сыном и налила себе чаю.

– Не замёрзли, Александр Петрович? Не принести чего? – спросила она.

– Нет, спасибо за беспокойство.

– Про Кормилицына помните? Они с Никанором Алексеевичем приедут нынче. Поговорить о чём-то с вами хотят.

– Помню, помню. Понадобилось чего-то, эти за просто так не приедут. Никанор-то может и без дела пожаловал бы, а вот зять его Мишка вряд ли.

– Какое у них дело? – поинтересовался Саша.

– Так поди спросить: нет ли у нас машин каких старых на продажу. Он после пожара на Томненской фабрике⁶ их у всех вокруг скупает, как старьёвщик, – предположила Екатерина Ивановна.

– Там прядильные машины, у нас таких нет, – ответил дед.

– Зачем Разорёновы старые машины скупают? – спросил мальчик.

– Погорели они сильно четыре года назад, бумагопрядильная мануфактура на Томне сильно пострадала. Страховка, я слышал, не всё покрыла. Вот и скупают старые машины, реставрируют и запускают. Михаил Максимович из огня да в полымя мечется. Никанор, его тесть, старый уже, хоть и на семь лет моложе меня будет. Многое ему доверяет, слушает во всём. Михаил тоже потомственный купец, себя умнее прочих считает. Да только не всё по его замыслу выходит. Построили они с Никанором прядильную фабрику на Томне. Машины для неё выписали новейшие, английские. Такие здесь ещё не знакомы никому были. Машины прибыли в срок, установили их как положено. Одну закавыку не учли – работать на них не умеет никто. Михаил-то инженеров не жалует, считает, что простой мастер за всю жизнь с молотком в руках не хуже грамотного инженера всё узнал. Но всё же инженер и слесарь не одно и тоже, как оказалось. Так толком и не работали машины, ломались часто. У работников умения не хватило. А потом, видишь, пожар случился. Тогда он в другую крайность кинулся – начал старые машины скупать у других фабрикантов. Подлатает чуть-чуть и в работу. Вся фабрика из этого утиля собрана. Сплошь поломки, чинят-чинят, они поработают немного и опять стоят. Зато Михаил доволен – сколько денег на покупке сэкономил. Он всех, кто оборудование на новое меняет, вообще за дураков держит, мол чего старые машины выкидывать – служат же.

– А Никанора Алексеевича всё устраивает? – спросил Саша, которого заинтересовал рассказ деда.

– Ему на старости лет отдыха хочется. Он богоугодными делами занимается: церковью своею, нуждающимся помогает, а дела предприятия зятю доверил. Тот человек заносчивый, не каждый с таким общий язык найдёт, даже братья Никанора с ним связываться не стали. Когда он задумал новую фабрику заложить, предлагал ведь братьям вместе строить. Те узнали, что распоряжаться строительством Кормилицын будет, отказались. Свою фабрику выстроили, верстах в трёх, на реке Ветке. Идут, кажется…

К веранде бодро шагал высокий, широкой кости мужчина лет около пятидесяти. За ним еле поспевал коноваловский работник, спешащий доложить хозяевам о приезде гостей. Позади, никуда не торопясь, степенно шествовал совсем седой благообразный старик, похожий на епархиального владыку – такой же строгий и величественный.

– Никанор Алексеевич и Михаил Максимович пожаловали, – доложил мужик, сумевший-таки опередить своевольного гостя. Тот, увидев хозяев, отставил в сторону трость и широко раскинул руки, словно собираясь обнять сидящих на веранде:

– Александр Петрович! Позвольте засвидетельствовать моё глубочайшее почтение. Очень рад, что согласились принять. И Никанор Алексеевич со мной. Очень, говорит, хочу повидаться, нынче редко встречаемся.

– Я прикажу обед подавать, – сказала Екатерина Ивановна. – Покушайте с дороги.

– Екатерина Ивановна, не беспокойтесь, прошу вас. Мы сами из-за стола, не утруждайтесь. Нам бы дело обговорить, а о вашем хлебосольстве легенды ходят – потом не задремать бы, – гость громко рассмеялся.

Мама ушла в дом, чтобы не мешать беседе, Саша тоже было собрался, но дед показал ему, чтобы оставался. Матрёна тотчас же сноровисто расставила на столе наливки и какие-то кушанья.

– Здравствуй, Михаил Максимович, – сказал Александр Петрович.

– Что за юноша с вами? Внук? – спросил Кормилицын, поняв, что мальчик останется при их разговоре.

– Да, это внук – Александр Иванович Коновалов, – дед чуть подвинул юношу вперёд. – А это Михаил Максимович Кормилицын, купец 1-й гильдии, товарищ Никанора Алексеевича по мануфактурному делу.

– Ну, здравствуй, Александр Иванович, – Кормилицын протянул юноше руку, – Значит у деда учишься. Это правильно. Если сызмальства в дело вникаешь, на практике всё узнаёшь – это лучше всякого образования будет. Александр Петрович для нас всех лучший университет, у такого всем бы поучиться не зазорно.

Чувствовалось, что гость говорит любезности не совсем искренне, просто отдавая дань традициям. Слишком тороплива была его речь, слишком заметно желание побыстрее закончить положенный церемониал приветствия и приступить к делу. Наконец на веранду поднялся и второй гость.

– Здравствуй, Александр Петрович. Давненько мы с тобой не виделись. Вижу бодрость телесная тебя не оставляет, благодарение Господу. А я вот что-то совсем немощный стал. – Разорёнов обнял подошедшего Коновалова. А это неужели Саша, Ивана сын? Как вырос!

– Здравствуй, Никанор Алексеевич. Рад тебя видеть. Это внук, здесь посидит. Не помешает, думаю, он нашей беседе.

– Здравствуй, Александр Иванович. – старик Разорёнов пожал Саше руку, внимательно его рассматривая. – Не помешает, всё же о мануфактурах речь пойдёт. Уходит наше время, Александр Петрович. Вот уж, и смена растёт. И то сказать! Тебе днями сколько исполнилось? Семьдесят семь? А мне скоро семьдесят лет сравняется, если не помру раньше.

– Что вы такое говорите, Никанор Алексеевич. Мы все молимся, чтобы Господь вам многая лета послал, живите, нас наставляйте уму разуму, – сказал Михаил Максимович. Разорёнов только махнул на него рукой

– Ты сам кого хочешь наставишь. – пробурчал старик и сказал Коновалову-старшему: – Это Михаил побеседовать хотел. Что-то по фабричным делам, я не вникаю уже. Тебя вот повидать приехал.

Все расселись вокруг стола. На миг воцарилась тишина, только механизм больших напольных часов тикал в дому, считая секунды. Александр Петрович с Михаилом Максимовичем смотрели друг на друга – купец постарше спокойно и чуть устало, тот что моложе будто с досадой: как бы своё дело старику объяснить, чтобы тот согласился, да ещё много времени на это не потерять? Саша сидел на своём месте неловко. Ему было не по себе от того, что все восприняли его дедовым наследником. Он ещё толком и не понимает ничего. Какой из него преемник? Среди таких взрослых и тёртых фабрикантов Сашина неуверенность только росла.

– Дорогу сюда вы прекрасно замостили, ехать одно удовольствие. А мы вот с дядей и двоюродным братцем Никанора Алексеевича никак не сладим, чтобы к нам в Тезино дорогу поправить сообща. Не можем о справедливом распределении средств на её обустройство сговориться. Хорошо вы здесь один, сами для себя сделали, и никто чужой не ездит, – гость подступался к главной теме.

Саша заметил, как дед еле заметно подмигнул ему из-под густых седых бровей и улыбнулся уголком рта. Настроение сразу приподнялось, и Саша подвинулся в кресле, поудобнее прижавшись к спинке.

Кормилицын быстро взглянул и на него, видно, что нежданный свидетель предстоящей беседы не входил в его планы, но делать было нечего – Коновалов-старший мальчишку оставил, придётся при нём о деле говорить. А дело деликатное. Если рассудить, предложение, которое Михаил Максимович собирался сделать для всех фабрикантов выгодно. Только старики упереться могут, они принципы какие-то чтут. Кому они нужны сегодня? Время вперёд летит стремительно, теперь принцип один – выгода. Кто это раньше поймёт, будет первым, а прочим останется крохи подбирать. Если б не этот пожар треклятый, их Товарищество мануфактур уже в числе крупнейших по капиталам бы числилось. Хорошо хоть свой тесть давно не лезет ни во что.

– Я вот о чём потолковать хотел, уважаемый Александр Петрович, – начал Кормилицын. – Совет мне ваш нужен, вы первейший фабрикант во всей округе, опыт бы бесценный перенять, научите как поступить.

– Ты, Миша, елей-то зря не трать. Александр Петрович не красна девица, его такими речами не купишь, – Никанор Алексеевич тихо хмыкнул в своём кресле.

– Правда, давай к делу, Михаил Максимович. Стар я, чтобы время попусту терять. – Коновалов-старший смотрел на собеседника по-прежнему невозмутимо.