Родная земля дала ему большее – народный взгляд на жизнь, наделила народной мудростью, теми представлениями о добре и зле, о правде и кривде, о счастье и несчастье, которые вырабатывались народом в течение столетий. Ему не надо было искать путей к душе народа – он сам по праву ощущал себя одним из ее носителей. Она жила в нем, была впитана со всем крестьянским обиходом родного села, с теми песнями, поверьями, частушками, сказаниями, которые он слышал с детства и которые были главным родником его творчества. Владел этим неоценимым богатством он свободно и непринужденно. Он говорил и пел теми словами, которыми поет народ. И его собственные стихи стали этой песней, песней нежной и ласковой, грустной и раздольной, вобравшей в себя все многообразие чувств и переживаний народа.

Только одно из ранних стихотворений назвал Есенин «Подражанье песне» («Ты поила коня из горстей в поводу…»), одно из последних – «Песня» («Есть одна хорошая песня у соловушки…») да еще «Песнь о собаке» и «Песнь о хлебе». Но, по справедливости, подобные заголовки он мог бы дать еще многим и многим другим своим стихам. И дело здесь не в том, что у него встречаются прямые реминисценции народных песен (их не так уж много), не в том, что во многих его стихах слышна мелодика народной песни, частушки. Он брал саму поэтику народного песенного творчества, ту первозданную красоту народного взгляда на жизнь, который с такой полнотой выразился в песне. Гоголь писал, что в русских народных песнях «мало привязанности к жизни и ее предметам, но много привязанности к какому-то безграничному разгулу, к стремлению как бы унестись куда-то вместе с звуками». Так и у Есенина: зримая вещественность мира, воспроизводимая в стихах, является не самоцелью, а – при всей живописности, глубине и меткости его наблюдений – лишь способом направить внимание читателя на самую суть живого.

О песенном складе стихов Есенина говорит даже название его первого стихотворного сборника – «Радуница». Нередко в критике это название связывалось с церковным праздником поминовения усопших. Но, думается, правильнее связать его с циклом весенних народных песен, которые так и назывались радовицкими или радоницкими, веснянками. Да и в самом сборнике нет и в помине никакого поминовения усопших, а брызжет через край весенняя озорная радость молодой пробуждающейся жизни.

Уже первые шаги Есенина в большой литературе раскрыли одну из характерных черт его духовного облика – редкую для молодого поэта независимость литературно-художественной позиции. Время Есенина пересекалось величайшими историческими событиями: Первая мировая война, революция, Гражданская война. Вместе со своей страной рос и менялся поэт, мужал его талант. За короткий срок он прошел необычайно яркий и своеобразный путь.

Жизнь сводила его с самыми разными литературными группировками, он участвовал порой в, казалось бы, несовместимых литературных объединениях, каждое из них, естественно, накладывало определенный отсвет на его произведения. Но эти внешние влияния, хотя и оставляли определенные приметы, не затрагивали коренных, глубинных основ его поэтического творчества и литературно-критических взглядов. При всей сложности идейно-художественного развития Есенина его творческий путь сохранял органическое единство и внутреннюю цельность.

В 1918 году, выпустив только два первых поэтических сборника, Есенин написал обширную теоретическую статью «Ключи Марии». С. Городецкий вспоминал об отношении Есенина к этой работе: «Из всех бесед, которые у меня были с ним в то время, из настойчивых напоминаний – “Прочитай «Ключи Марии»” – у меня сложилось твердое мнение, что эту книгу он любил и считал для себя важной».

В этой книге он пытался прояснить изначальное, коренное, природное значение и смысл народного искусства. Утверждая, что «коньки на крышах, петухи на ставнях, голуби на князьке крыльца», другие элементы декора предметов крестьянского обихода «носят не простой характер узорочья», Есенин подчеркивал высокую смысловую значимость любых явлений народного искусства. «Изба простолюдина – это символ понятий и отношений к миру», – утверждал он. Разобрав один из видов вышивок, замечал, что эти узоры «являются как бы апофеозом как трудового дня, так и вообще жизненного смысла крестьянина». В настойчивом желании прояснить особенности народного творчества читается, разумеется, не академический интерес поэта к специфике тех или иных фольклорных жанров, а его стремление ответить на волновавший его вопрос о взаимосвязи своего собственного творчества с жизнью народа. Стремясь раскрыть содержательную природу орнамента, его глубокую связь со всем обиходом крестьянской жизни, Есенин тем самым подчеркивал свою убежденность в том, что каждое произведение искусства неразрывно связано с природой, с жизнью, с трудом человека, что оно не может быть сведено к игре абстрактных форм.

Эту связь с природой, с человеком, с его судьбой и условиями жизни ищет Есенин и в словесном искусстве. «… Каждый шаг словесного образа, – пишет он, – делается так же, как узловая завязь самой природы». Главным в художественном образе для него выступает «творческо-мыслительная значность», стремление ответить на коренные вопросы жизни – что есть человек, откуда он, каков смысл его бытия. Поэтому и главный источник силы искусства для него – в связи с народом, с народной жизнью. Именно в этом главные живительные корни искусства. Искусство представлялось Есенину драгоценнейшим элементом народной жизни. Оно рождено народом как средство выражения своего отношения к миру, к природе и не может быть сведено к словесному трюкачеству.

Отсюда возникло расхождение Есенина с самыми разными литературными группировками формалистического толка, которые в изобилии появлялись в то время. Это определило его особую позицию в таком объединении, как имажинисты, к которому примыкал Есенин в 1919–1924 годах.

Первая «Декларация» имажинистов, под которой в ряду других стояла и подпись Есенина, появилась в январе 1919 года. Об одной из причин, послужившей основой сближения Есенина с этой группой, небезосновательно писал в свое время С. Городецкий: «Он терпеть не мог, когда его называли пастушком, Лелем, когда делали из него исключительно крестьянского поэта. Отлично помню его бешенство, с которым он говорил мне в 1921 году о подобной трактовке его… И вот в имажинизме он как раз и нашел противоядие против деревни, против пастушества, против уменьшающих личность поэта сторон деревенской жизни». Вместе с тем очевидно, что такие утверждения имажинистов, как, например, содержание – это пыль на форме искусства, тема и содержание – «это слепая кишка искусства», никак не согласовывались ни с эстетическими представлениями, ни с творчеством Есенина.

При всей сложности взаимоотношений с «орденом имажинистов» в целом и с его отдельными участниками Есенин неизменно выступал против ряда их коренных утверждений. Последовательно и целенаправленно критикуя некоторые имажинистские теории, Есенин завершает свои рассуждения на этот счет в одной из статей признанием, имеющим кардинальное значение для понимания его творчества: «У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласовано все».

Это высокое «чувство родины» ясно ощутимо и в литературно-критических статьях поэта, и во всем его творчестве. Он всегда жил в сознании неотделимости своей личной судьбы и своего творчества от судеб родной страны.

Начав свой путь в большой литературе лишь в 1915 году, ко времени революции Есенин выдвинулся в число ведущих русских поэтов. Его стихи широко публикуются в журналах и газетах, его имя все чаще упоминается в ряду наиболее значительных писателей того времени.

В событиях революции Есенин увидел осуществление своих надежд и мечтаний о высшей справедливости, путь к утверждению заветных народных дум. Размах революционных преобразований, борьба народа за свое освобождение захватывают поэта. Мажорная интонация, радостный, ликующий настрой главенствуют в его лирике того времени. Поэта переполняет чувство освобождения и светлых ожиданий. «О верю, верю, счастье есть!..», «В сердце ландыши вспыхнувших сил…» – подобные строки всего характернее для него в то время.

Знаменитые строки «Иорданской голубицы»:

 
Мать моя родина,
Я – большевик, —
 

выразили его убежденность в том, что «иная колея», на которую вывозит мир «красный конь», есть истинный путь для всего человечества. Однако характер поворота в народной судьбе понимался им весьма своеобразно.

«В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном», – свидетельствовал он в автобиографии. «Маленькие поэмы» 1917–1918 годов – «Октоих», «Пришествие», «Преображение», «Инония» – рисуют ту народную утопию о мужицком рае, которая жила в воображении Есенина.

«Взмахнувшая крылами», «отчалившая» Русь должна преобразиться в некую сказочную страну, иную землю – Инонию, где «живет божество живых», где народ обретет подлинное счастье. Картины жизни в этой стране, которые Есенин рисует в «Инонии», «Октоихе», в других вещах того периода, нельзя рассматривать как раскрытие действительных представлений поэта о будущем. «Рай в мужицком творчестве так и представлялся, – замечал он в “Ключах Марии”, – где нет податей за пашни, где избы новые, кипарисовым тесом крытые, где дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою брагой». Картины, которые рисует поэт, – это, конечно, сказка, утопия, земля мечты. Но для понимания последующих коллизий его творческого пути важно отметить, что эта иная земля – прежде всего земля крестьянская, с некими патриархальными установлениями.

Суровые годы Гражданской войны, годы разрухи не поколебали веры Есенина в те идеалы, которые были рождены надеждой народа на справедливое мироустройство. Но становление новой жизни было трудным. Страна и народ проходили через тяжелые испытания. Есенин передавал их без прикрас, так, как он сам все это понимал, ощущал, видел.

Пафос первых послереволюционных стихотворений был вызван глубоким патриотическим чувством, и оно же диктовало Есенину горькие строки о разрухе родной страны. Осложнялось все это тем, что закономерные противоречия эпохи воспринимались им как гибель деревни. Ему казалось,