– Платить придется за всё, – процедила Вика злобно и враждебно. Сквозь зубки. И облизнула сизый «металлик» губ, от волнения. Проняло. Пусть даже раздражение, пусть злость боевая, но проняло девушку, не оставило равнодушной.

– За всё?! – возмутился Марат, чем напряг всех за прилавками и охранника в униформе – ах, пижон, так у него и денег-то при себе нет.

– Оформляйте, – достойно выдержав паузу, заявил Марат.

Вика выдохнула облегчённо, долго и трудно заполняла бланк чека. Ещё раз, но уже покорно вздохнула, что ж, клиенты бывают разными, даже такими веселыми идиотами. Терпеть-то надо всех. Она стрельнула искоса глазками на Марата. Хотя… этот-то ничего попался. Большие карие глаза, длинные ресницы как у девчонки, но вот уши растопырил мальчишечка, как слоник. Да-а-а, уши великоваты, за прической прятать надо, а не выставлять напоказ. И ростом клиент не вышел. Но, в принципе, – ничего… ничего. Парнишка, похоже, не глупый и наглый. Наглыми без причины не бывают. У наглых или деньги по карманам водятся, или дома всё в полном порядке, оторваться на свободе хочется!

Вика пригасила накладными ресницами озорство взгляда. Заинтересованно хмыкнула. Пробило девушку на более близкое знакомство.

Главное, какой прикольный парень! С такими весело, – должно быть думалось девушке.

Что клиент при деньгах она, конечно, угадала. При деньгах любой приличный мужчина светится рентгеном решительности, допустимой наглости, куража и страсти. О неприличных вспоминать не хочется.

– Дополнительной красочки, постели у вас не найдется? Для приюта одинокого странника? – тихо и доверительно спросил Марат, намеренно имея в виду не красочную «пастель», а «постель» через «о». Фотограф навалился локтями на хрупкое стекло прилавка, испытывал нервы, свои и Виктории. Заглянул в её синие глаза.

– О-о-о! Захлебнуться!.. какие глубокие, – мечтательно вздохнул он. – Одна беда: плохо умею плавать. Учусь! Знаете ли, упорно учусь.

Девушка затаила дыхание. Ей, наконец, игра понравилась. Она почувствовала в разминке прелесть. Но кукольное личико осталось в бесстрастной гримаске служебной сдержанности.

– Белой? – уточнила Вика. Шепотом, от неясного волнения в груди. – Постели.

– Очень белой, – прошептал Марат, нахально и проникновенно. – Хрустящей, ослепительной.

– Пастель… через «а», – только в наборе, – опомнившись официально заявила Вика.

– Через «а»? – расстроился Марат. – «А» с постельными принадлежностями?

– Дорого станет, – сопротивлялась Вика, готовая, впрочем, сдаться. Готовая. По всему видно: по пунцовым щёчкам в пятнах волнения, по бисеру пота на лбу, проступившему сквозь тональную крем-пудру. По трепетной, очаровательной родинке на груди. И по глазам, ускользающим в лукавом любопытстве: что же нахал ещё выкинет?

– Оформляем, – смело подытожил Марат.

Вика в растерянности записала… номер телефона отдела на бланке чека, опомнилась, зачеркнула, но выждала: сообразит ли клиент? – cкомкала бумажку в кулачок. Марат сообразил: аккуратно выковырнул из-под пальчиков девушки шарик бланка.

– Мерси, мадам.

– Мадемуазель! – тихо возмутилась Вика.

– Пардон, исправлю-с.

С глупой улыбкой на лице Марат пролез вихрастой головой в окошко кассы.

Таким же добрым идиотизмом встретила его радушная толстуха. Она нажала клавишу кассового аппарата. Поддон с деньгами сильно толкнул её в желе грудей.

– Ой! – колыхнулась она студенистым телом.

– Осторожней, пусик, – ласково оскалился Марат, – побереги себя для большой любви. Поверь нахалу, она обязательно случится.

С пакетом тюбиков и коробкой пастели воодушевлённый Марат решился на прессинг по всему чужому полю, даже в секторе для зрителей попытался набрать дополнительные очки. В свою пользу, разумеется. На будущее. Он отвернулся, надменный, от распалённой Вики, изумлённой внезапными переменами возможного ухажёра, побрёл к соседнему отделу на неясное бормотание. Заметил сидящую у подножия полок с книгами.

Нда, эта девчоночка попроще будет, скромнее, непритязательнее, но ничего, тоже можно расшевелить, разворошить на пылкие чувства скромнягу. Худенькая с виду. Лопатки под белым шёлком топорщились, как прорастающие крылышки. Спинка клавишами позвонков выгнулась. Да ещё грубоватый лифчик под кофточкой оказался. Не тонкий кружевной бюстгальтер, как у прочих сотрудниц букиниста, а дешёвенький, детского размера! Понятно, – или маменькина доча или приезжая, скромница-студентка на подработках.

Марат расстроился незначительности объекта, но не отказался от дополнительного раунда, наклонился к витрине, присмотрелся сквозь стекло. Удивился и возмутился. Юбка у девушки скрывала коленки аж до щиколоток. Это уж совсем допотопное воспитание! В руках девушка держала развёрнутую книжку с красными картинками обнажённых человеческих мышц. Понятно, но неприятно, медичка-сестричка. Отвешиваем чувства пипетками.

– Оу! Веди, вини! Вини-вини. Пух! Привет, Пятачок! – выдал Марат на едином остроумном дыхании.

– Что вам угодно? – строго спросила из-под круглых очков продавщица «Галина», судя по надписи на бейдже.

– Сурово, – возмутился Марат. – Как думаешь, Пятачок, твоя серьёзная книжка соответствует моему глубокому интеллекту?

– Что ты, Винни?! – тоненьким, мультяшным голоском шутливо парировала Галя. – Тебе подойдёт другая удивительная книжка.

Выложила на прилавок детскую раскраску.

– Как ты угадала, детка, во мне реставратора?! – негромко проворчал он, с достоинством ветерана-аутсайдера, которому, видимо, придётся теперь отсиживаться на скамейке запасных до окончания товарищеского матча, развернул обложку с разноцветными воздушными шариками, спрятался за ней, прогундел, зажимая нос:

– Без-воз-мез-дно?

– Угу, – игриво кивнула Галя. – Подарок.

– Слушай, Пятачок, предложение с ходу: давай раскрашивать жизнь вместе? – почувствовав серьёзного соперника, смело и безрассудно предложил Марат и выложил на витрину набор пастели.

– Винни, красавчик, ты уже нарисовался в соседнем отделе, – снисходительно улыбнулась Галя.

– Тук-тук! – постучал себя по лбу Марат. – Ах, этот пустой горшочек.

И серьезно заявил страстным шёпотом, только для слуха Галины, предложив боевую ничью:

– Один – один. Нда. Я сейчас уйду. Но вы, сударыня… Вы умрёте от тоски и скуки через… тридцать пять секунд. Бай! Начинайте отсчёт. Уван, ту-у-у… Три – четыре – пять! Но вернусь. Обещаю, – вернусь.

Повернулся и вышел из магазина. Оставил коробку пастели на прилавке. Не забыл. Нет. Будто случайно оставил. Подарил.

Прощально звякнул колокольчик над дверью. Марат тенью проскользнул вдоль витрин магазина.

– Ах, девочки! – тяжко вздохнула толстуха в аквариуме кассы, с огромным сожалением оттянула парашют юбки на развале пышных бёдер. – Мне бы ваши осиные талии!

Девушки в других отделах весело пошушукались между собой и замерли на телефонный звонок. Вика сняла трубку и томно протянула:

– А-а-алле, магазин «Новый букинист», – прикрыла микрофон трубки ладошкой, выдохнула с искренней радостью. – Он! Сволочь.

Сквозь стекло крайней оконной витрины Галине был виден Марат в телефонной будке напротив магазина, он и помахал ей рукой, хотя разговаривал с Викой, что стояла к нему спиной.

Ах, каков же ненасытный, неуёмный нахал?! Учить и осаживать таких некому.

– Да-а-а, – озорно отвечала между тем Вика. – Да. Да. Да. – И каждое новое «да» звучало с нарастающей степенью согласия, уже безо всякого сомнения.

– Винни – какой замечательный придурок! – с грустью вздохнула Галя и спрятала оплаченную коробочку пастели под прилавок.

М Ы Л Ь Н И Ц Ы

По Невскому проспекту, навстречу вялому, медленному, гуляющему люду бодро шагал воодушевлённый Марат. Он был весел, уверен в силе своего обаяния. Теперь у него, неотразимого мужчины, решительно не оставалось никаких преград. Он был переполнен восторгом от непредвиденной лёгкой победы над девушкой по имени Виктория – «абсолютно на всё согласной». На всё и на завтра.

У Казанского собора его придержали за рукав две смазливые девицы в коротких шортиках.

– Сфотай нас, паря. На церкву.

– Шо? Сфотать парю на церкву? – пошутил Марат, хотя не сразу понял смысл просьбы.

О! Ещё две кандидатши на съём нарисовались. Ничего. Юны, розовощёки, в прыщиках «недосыпания». Но с фигурками, и с длинными ножками. Простокваши в дешёвой одёжке и отвязных манерах провинциалок. На экскурсию привезли, институток. С дальнего севера. Церква! Надо же такое залепить!

– Возьми так, шоб с ногами, – потребовали девчонки.

Марат повертел в руках чёрную «мыльницу» примитивного фотоаппарата, туго соображая, где и как должна отодвигаться шторка с объектива.

– А где здесь открывается… шоб сфотать? – спросил он.

Девчонки презрительно фыркнули, отобрали фотоаппарат и ушли, виляя тощими задницами.

Марат беспомощно потянулся им во след с кофром профессиональной аппаратуры в протянутой руке.

– Э-э-э… – заело у него. – Дев-вушки! Давайте я на свой сфотаю!

– Да па-а-ашёл ты, фофан-неумеха! – ответили озорные девчонки через плечо, задорно расхохотались собственной остроте и пошкандыбали с вывертом чудесных ножек по Невскому проспекту. С боков к ним пристроились двое юношей в светлых, летних плащах. Слетелись стервятники на лёгкую добычу.

«Умытый», сникший Марат побрёл дальше, но уже совершенно с другим настроением, обломанным как рога старого ветвистого оленя. Настоящая, стоящая победа даётся тяжело и хороша только после крупного поражения. Или наоборот. Это уж как получится.

З А Л Ё Т Н Ы Е

К позднему вечеру музейный, выставочный, промышленный Петербурги утихомирились. Небо очистилось до пронзительной синевы. Толпы приезжего молодняка бродили по центральным улицам, набережным и площадям, как в праздники.

За такими «белыми» ночами и приезжали в Питер выпускники школ из ближних и дальних областей России. Дети ехали за незабываемыми мгновениями быстролетной юности, за вымученными поцелуями одноклассниц. Поцелуй с девчонкой, даже давным-давно знакомой, на берегах романтичной Невы перед разведёнными мостами приобретал иное качество новизны и неповторимости, откладывался в памяти на всю дальнейшую жизнь, быть может, весьма скудную на эмоции и воспоминания. Этот затаённый уголочек памяти не разрушался с годами до самой старости, оставался, как тёплые воспоминания о юношеской пылкой влюблённости, о детской чувственности и обострённости перед неизведанной тайной первого слияния полов. Такие жгучие поцелуи, прогулки для двух юных душ и тел в поэтических «белых» ночах это ведь нечто большее, чем нервные объятья грязных, вонючих подъездов родных провинциальных городков и посёлков. Романтика юности надолго подпитывалась аурой древней культуры Города.

Успокаивающе журчали воды Фонтанки о гранитные берега. Шелестела листва за чёрной оградой Летнего сада. Призрачные видения белых античных богов и богинь склонились над аллеями. Крылья Дворцового моста, двумя чёрными ладонями воздетые к небу, замерли в ночной молитве. Вползали в Неву гигантские баржи, сухогрузы, буксиры. Медленно и беззвучно, чтобы не нарушать покой вечного города. Великой северной столицы… с невыразительной областной судьбой.

На выгнутую спину каменного мостика Лебяжьей канавки стремительно взлетел серебристый «мустанг» с чёрными, бумажными, транзитными номерами на лобовом стекле. Следом выпрыгнул чёрная, лоснящаяся туша джипа. С диким рёвом обе машины пронеслись по набережной. Вновь остался слышен лишь сонный плеск волн в Неве и неторопливый шёпот листвы деревьев.

Р Е С Т А В Р А Т О Р – О Д И Н

Ранним-ранним утром, когда в переулках и улицах близ Сенной площади ещё и дворников с голодными бомжами не встретишь, у водосточной трубы на углу Гражданской и Гривцова на коленках ползал не вполне трезвый Марат, на мраморной доске замазывал пальцем белой краской фломастерные ругательства приезжих. Фотограф в одиночестве реставрировал любимый город. Мрамор приобретал первозданный вид. Проступила надпись «Вышина воды 7 ноября 1824 года», оттёртая от грязи и пыли.

Марат привстал, примерился. Выходило, что Нева заливала кварталы Санкт-Петербурга по грудь, это при том, что сегодня вода стояла ниже мостовых метра на два. Сколько живёшь в этом чудесном городе, столько приятно удивляешься и восхищаешься Северной Венецией.

Он приехал в Ленинград на учёбу. Временно. Остался после женитьбы надолго.

В беспечной юности Марат не обращал внимания на столь поэтическое сравнение Питера с Венецией. При всём трагизме наводнения 1824 года люди плавали по улицам на лодках мимо окон домов, выплывали на площади… Красиво и ужасно, как представишь себе это великолепное безумство природы.

Реставратор отвлёкся на испачканную белой краской тыльную сторону ладони, долго рассматривал её, как чужую. Выдавил на ладонь темперу из тюбика. Размазал по руке до локтя. Задумчиво присматривался, причудливо выгибая кисть, любовался пластикой пятипалого биомеханизма, восхищался совершенством, которое выявило белое, будто бы скульптурное, перевоплощение. Невольно увидел циферблат наручных часов, где стрелки подбирались к пяти, ругнулся, ринулся к стоянке такси, не забыв, однако, прихватить кофр с аппаратурой.

В подземный переход метро «Сенная площадь» задумчивый Марат спускался медленно, вдохновлённый некой новой творческой идеей, продолжая вертеть перед лицом выбеленной рукой.

С О Г Л Я Д А Т А И

Телевизионщики из Москвы, режиссёр Артур и оператор по кличке Серый терпеливо ожидали условленной встречи под аркой дома близ Невского проспекта. Дружелюбно переругивались между собой, зевали от недосыпа, раздирая рты, хрустели челюстями, передёргивали плечами в утренней прохладе.

Без извинений за опоздание, Марат по деловому кивнул коллегам, когда свернул под арку, словно бы отлучался на минутку, а не заставил друзей ждать недоспатый час. Телевизионщики подхватили штатив и видеокамеру в синем брезентовом кофре, зашагали следом за провожатым.

Втроём они пристроились у чердачного окна с видом на проспект. Под сводами крыши старинного дома было пыльно, но тепло, лишь во все щели сквозило утренней промозглостью. Оператор установил видеокамеру на штатив. Марат нацепил на фотоаппарат длиннофокусный объектив и прошипел удовлетворенно:

– Никого. Успели.

– А если не придёт? – прошептал разлохмаченный Артур. – Будем ждать до упора?

– Ждём. Маряга сказал: придёт. Сегодня лёжка, – уверенно заявил Марат. – Ждём до десяти. Оплата по факту присутствия на рабочем месте.

Оператор согнулся перед окуляром, наводил объектив на крышу противоположного через проспект дома. Через сильную оптику своего фотоаппарата Марат взглянул на чердачные скворечники и тихо взвыл от восторга:

– Есть! Пришёл!

– Где?! – всхрипнули оба телевизионщика. Артурик вытянул шею, пытаясь невооруженным глазом рассмотреть хоть что-нибудь, но его осадил за плечо вниз Марат, навёл объектив, щёлкнул затвором и жарко прошептал:

– Есть, голубец, попался! Даже маску не успел напялить! Снимаешь? Серый, ты включился?

– Да-да! Включился! Сразу, – нервно ответил оператор. – Работаю.

Марат вновь припал к окуляру фотокамеры, уложил объектив на раму оконца для устойчивости. Судорожно пощёлкал механизмом аппарата на спуске.

В поле зрения видоискателя, будто в голубом тумане, задрожал неясный лик человека, что маячил в чердачном оконце наблюдаемого дома. Бледное лицо его затянулось чёрным. Марат ещё раз нервно нажал на спуск затвора и ругнулся.

– Т-твою фотку в трэш! Маску напялил, козёл! Ничего, успели портретерий заделать семь на восемь, восемь на семь.

– Точно, – сдержанно отозвался оператор.– Рожу засветил. Неужели настоящий киллер?

– Игрушечный, – презрительно фыркнул Марат.

– Где-где? – нетерпеливо воскликнул Артур, потянулся к окуляру видеокамеры. – Дайте хоть глянуть в маленький телик.

– В своей личной синеме посмотришь, – отозвался оператор о «домашнем кинотеатре» Артура. Это была шутка на двоих. Марат соли не понял, озабоченно нахмурился.

Около девяти утра наблюдатели на посту расслабились, позволяли отвлечённые шуточные перепалки. Суровый, сосредоточенный Марат вдруг встрепенулся, припал к окуляру фотоаппарата.

– Зашевелился, подлюга. Включайся, Серый!

– Камера – есть, – бодро ответил оператор. – Работаю.

Чёрный человек, увеличенный сильной оптикой японского «зума», вдруг выложил на край чердачного оконца чёрный ствол, удлинённый толстым цилиндром.

– Еропкин дрын! – негромко воскликнул оператор. – Винтарь выкатил. С глушителем и оптикой!

– Виж-ж-жу! – возбуждённо прожужжал Марат.

Судорожно клацал затвор аппаратуры фотографа. Лохматый Артурик нервничал, отбивал дёрганый ритм ладонями по коленям, сидя на трубе отопительной системы дома под ногами друзей, в окно не высовывался.

– Цель прикидывает, – прошипел Марат. – Завтра Маряга накроёт его в гнезде.

– Епонский дракон! – всхрипнул оператор. – Так ведь он стреляет! Стреляет! Из дула!.. из дула – огонь!

Марат судорожно прощёлкивал кадр за кадром, не замечая, что на чердак дома, где засел снайпер, словно обрушился дикий рой железных смертоносных насекомых, которые выдирали из деревянных жалюзи прикрытой створки слухового оконца куски, перегрызли раму, отчего жалюзи распались на две половины, как разодранные рыбьи жабры. В азарте рискованной съёмки Марат попытался сунуться на крышу дома, чтобы взглянуть вниз, где завизжали на проспекте автомобильные тормоза, но тут же с ужасом отпрянул внутрь чердака. Показалось, будто над его шевелюрой пронеслась горячая шипящая комета размером с теннисный мяч. В следующее мгновение сухо треснуло что-то в видеокамере. Оператор откачнулся, повалил штатив на себя.

– Бли-и-ин! З-заделал пр-р-рям с-сюда! – выкрикнул он. – Камера! В камеру долбанул! Объектив разнесло!

– Ёо-о-о моё! – взвыл его напарник Артур. – Разбили?! Камеру?!

– Н-не должен он был сегодня! Н-не должен был стрелять! – шептал как сумасшедший Марат, но от фотоаппарата не отрывался, прощёлкивал пленку кадр за кадром. – Шухер! А теперь – сваливаем, ребята!

Они выскочили из парадного подъезда. Марат на ходу успел заснять скопление неподвижных машин на осевой линии проспекта и, главное, синий «ниссан» с покорежённым капотом, у которого продолжало осыпаться крошево заднего стекла, потому что машину качали со всех сторон подоспевшие люди, пытаясь открыть заклинившие дверцы, извлечь из салона окровавленного пассажира и водителя.

Марат вталкивал обоих телевизионщиков в тамбур электрички на платформе Московского вокзала.

– Сваливайте!.. сваливайте, ребята, нахт хауз! Какой, на хрен, поезд?! Какое купе, вы рехнулись?! Делайте ноги! Езжайте, с пересадками, двумя-тремя электричками! Кому сказать спасибо, что живой?! Сваливайте! Как можно быстрее! Катите до Бологова! Там – пересадка до Вышнего…

– До Все… вышнего? – мрачно пошутил лохматый Артур.

– До Волочка, – не оценил шутки суровый Марат. – Далее – до Твери. Так надёжнее. Мне не звонить. Сам найду, если что.

– Если что? – решил уточнить Артур.

– Ежели всё хреново обернётся! – ответил Марат.

– К-как же ты камеру-то сдашь? Р-развалилась вся внутри! Л-лентопротяжку заклинило, электроника нак-рылась, – нервно заикался оператор, трогал полосу лейкопластыря на щеке. – Шмальнул, козлина, прям в блок. П-пуля всё та-а-ам раз-зворотила. В-в лампочку целился, урод. Попал точняк в объектив! Чуть правее и мне – хана! В лобешник бы угодил. Пов-везло! Но ка-а-ак же к-камера?! Как ты её сдашь? Двадцать семь штук баксов – комплект. Всё – в хлам!

– Не ваша забота, – отмахнулся Марат. – Фирма платит.

– Но ты круто нас подставил, дружбан! – тихо возмутился мрачный Артур. – Ёкнуло, аж в задницу отдалось.

– Кто ж знал, что так выйдет? Кто знал?! – прохрипел от волнения Марат. – Маряга сказал: сегодня только прикидка! Стрелок должен был залечь без винтаря. Банкирец ехал этим маршрутом впервые. Завтра должны были взять киллера на месте. Он вдруг, урод, взял и – шмальнул сегодня! Кто же знал?! Хотя… – Марат на мгновение задумался. – Может, Маряга нас подставил?! Нет, не должен.

– Уб-били, как думаешь? – спросил оператор. – Этого… в «Ниссане»?

– В новостях скажут, – проворчал Марат.