Это сказывалось и на оценках повседневной академической жизни:

«Поездка в Ботанический институт. Тоска и скука. Люди при засушенном гербарии, ни одной живой мысли. Обрадовались, когда предложил им заняться разведением белых грибов» (18.10.1949).

Такое отношение могло быть связано и с неприязнью к покойному президенту АН Комарову, как раз ботанику. Но к белым грибам Вавилов был действительно неравнодушен и отмечал в дневнике каждую такую находку. Последняя в жизни из таких записей: «Ходил с Олюшкой в старый еловый лес с романтическим мхом, нашел два белых гриба» (Мозжинка, 20.08.1950).

Преемники Вавилова могли быть в чем-то близки к нему по научному уровню, но сомнительно, чтобы по масштабу личности. Даже собранная здесь портретная галерея президентов наводит на такую мысль (хоть это и не аргумент). Вавилов – образ настоящего русского интеллигента, не оторвавшегося от народа. Несмеянов выглядит скорее чиновником, Келдыш грубоват и больше похож на старого инженера-механика. Александров слишком своеобразен и шаржирован, чтобы его с кем-то сравнивать. Облик Марчука, Осипова, Фортова и добавленного мной в последний момент Сергеева вряд ли кого-то заинтересует, но для полноты галереи здесь показаны и они.

После избрания у Вавилова сложился внешне благополучный образ жизни. Он получил квартиру в Москве вблизи Арбата (Дурновский переулок, теперь Композиторская улица). Предыстория дома заслуживает внимания сама по себе. До войны в двухэтажном особняке вверху жил Вернадский, внизу – академик Г. А. Надсон. «Большой энциклопедический словарь» 1991 года, в котором факты сталинского времени уже не замалчивались, сообщает, что Надсон был необоснованно репрессирован, а годы его жизни – 1867-1940. В именном указателе к «Дневникам» о нем дана подробная справка, включая следующее:

«Арестован 29 октября 1937 г. Исключен из Академии 29 апреля 1938 г. Расстрелян 15 апреля 1938 г. вместе с несколькими микробиологами».

Президенты АН СССР и РАН с 1945 по 2017 год

С. И. Вавилов (1945-1951)

А. Н. Несмеянов (1951-1961)

М. С. Келдыш (1961-1975)

А. П. Александров (1975-1986)

Г. И. Марчук (1986-1991)

Ю. С. Осипов (1991-2013)

В. Е. Фортов (2013-2017)

А. М. Сергеев (с 2017)

Исключало общее собрание Академии при участии, возможно, и Вернадского, и братьев Вавиловых. Обсуждать эту тему здесь не очень уместно. Я ведь и сам когда-то в качестве председателя профкома вел заседание, где одного из сотрудников института лишили звания «Ударник коммунистического труда» (он в неоднозначной ситуации занял освободившуюся комнату в коммунальной квартире, которую по очереди должен был получить другой наш товарищ). Каждый жил в своем времени, кому-то достались трагические роли, кому-то – комические, только и всего.

Лучше подумать о другом – насколько неравноценны наши знания о людях и событиях того времени (как и любого другого). Столько всего при желании можно узнать, например, о московских политических процессах из публикаций тех лет, перестроечной публицистики и современной патриотической литературы. А тут какой-то старичок-академик (тогдашние 70 лет – примерно то же, что теперешние 80), заодно с ним какие-то анонимные микробиологи, и как это выглядело в подробностях, теперь уже никому не интересно. В 800-страничной книге С. Э. Шноля «Герои, злодеи, конформисты российской науки» Надсон даже не попал в именной указатель (очерк о Вавиловых там, конечно, есть).

[Почему именно микробиологи, я понял позже, когда в «Новой газете» от 28.07.2017 прочел подборку фактов о событиях того времени. 24 июля 1937 года «НКВД рассылает директиву о мерах предотвращения бактериологических диверсий… Начинаются аресты „иностранных подданных, бывших иностранцев, принявших советское гражданство, лиц, связанных с заграницей“, да и вообще всех подозрительных, работающих на водопроводных и бактериологических станциях, а также в научных учреждениях, занимающихся микробиологией». Значит, и Лидия Вавилова могла бы попасть в эту категорию, если бы прожила дольше].

Вернемся в Дурновский переулок. Вернадский приехал из Казахстана в августе 1943 года и поселился на первом этаже. В конце следующего года тяжело заболел и вскоре скончался. Вавилову не довелось стать его соседом. В начале 1946-го он с женой и тещей получил квартиру на втором этаже, а первый после избрания Вавилова президентом стал, говоря по-современному, офисным. Через два года семья увеличилась до шести человек: женился сын Виктор и родился внук Сережа. Но молодые родители с ребенком жили в ленинградской квартире, которую Вавилов сохранил за собой с довоенных лет (на Биржевой линии, рядом с ГОИ). Сам Вавилов с женой бывал в Ленинграде частыми наездами (что оправдывалось его обязанностями в ГОИ) и отдыхал там душой от московских дел.

Маленький внук добавил оптимизма в общий мрачный колорит дневников, хотя и тут не обошлось без привычных для Вавилова размышлений о зарождении индивидуального человеческого сознания и его неизбежной последующей бессмысленной гибели. К счастью, он не узнал, что в будущем именном указателе к «Дневникам» о Сереже появится только короткая строчка: «С. В. Вавилов (1948-1968), внук С. И. Вавилова», и больше никаких подробностей. А вот бабушка пережила своего внука на десять лет.

Виктор и его первая жена Софья прожили долго (78 и 79 лет), но больше детей у Виктора, очевидно, не было, поскольку наследницей вавиловского архива и публикатором дневников стала его вдова Валерия Васильевна. Так что прямая линия потомков Сергея Вавилова пресеклась, а у Николая – возможно, нет. Его сын от первого брака Олег совсем молодым погиб в горах Кавказа в феврале 1946 года «при не до конца выясненных обстоятельствах» (как сказано в комментариях к «Дневникам»). Он успешно стартовал в науке и уже в 27 лет стал кандидатом физико-математических наук. Вавилов включал его в перечень своих потерь наряду с самыми близкими людьми, хотя при жизни отзывался о нем нелестно («взбалмошный, невоздержанный и глупый»). Зато его жена, Л. В. Курносова, судя по тому же указателю, прожила очень долгую и содержательную жизнь. Младший сын Николая Вавилова, Юрий, тоже стал физиком, доктором наук. Еще в 1963 году он составил и выпустил сборник воспоминаний «Рядом с Н. И. Вавиловым» (второе издание, на которое я ниже ссылаюсь, – 1973 года), в 2004-м опубликовал биографическую книгу о братьях Вавиловых, а последняя известная мне публикация – интервью 2013 года в киевской газете «Факты и комментарии». Но более глубоких генеалогических данных у меня нет.

О Николае Ивановиче Вавилове написано очень много, к некоторым источникам мы еще обратимся. Олег Вавилов не занял самостоятельного места в истории, но его гибель стала одной из нераскрытых тайн прошлого. Вавилов счел это трагической нелепостью, еще одним примером неисповедимости путей эволюции человеческого сознания. «Смерть Олега наложила последнюю тупую печать на перспективы и надежды. Все равно, камень, человек, Земля, Сириус, сложные органические молекулы и все остальное. Безучастность и страшная усталость, физическая, умственная, моральная» (03.03.1946). 14 июня Вавилов записал: «Нашли труп Олега на Кавказе», 4 февраля 1947-го – «сегодня годовщина смерти Олега», и в дальнейшем это имя в «Дневниках» не появляется.

В советской литературе эту тему, похоже, не затрагивали, и даже в свободной от цензуры книге Марка Поповского «Дело академика Вавилова» гибель Олега не упомянута. Но несколько лет назад вышла статья Б. Альтшулера и Ю. Вавилова с подробным разбором событий 1946 года («Новая газета», 06.08.2010). По совокупности косвенных данных можно с практической уверенностью сделать вывод, что это было убийство под видом несчастного случая (наподобие того, как было с Михоэлсом, хотя авторы такой аналогии не проводят). В походе туристов-лыжников МГУ Олег Вавилов, не будучи альпинистом, соблазнился возможностью сделать самостоятельное восхождение в паре с инструктором (одновременно сотрудником НКВД). Когда он якобы сорвался со склона, искать его не стали и сочли пропавшим без вести. В том же году комиссия по альпинизму Госкомитета по физкультуре и спорту признала поведение руководителя группы и инструктора преступным, а всей группы – недостойным (в группе среди прочих был будущий академик Шафаревич). Это разбирательство осталось без последствий, а узнал ли о нем Вавилов – неизвестно. На фоне других массовых и индивидуальных трагедий того времени это могло быть для него уже не так важно.

Последние шесть лет Вавилов провел в постоянных перемещениях, но почти исключительно в «Красной стреле». Интересно, что президентские обязанности практически ни разу не потребовали выезда из Москвы, кроме как в Ленинград. Отсутствие зарубежных командировок, даже в страны народной демократии, еще поддается объяснению. Труднее понять, как можно было руководить Академией без посещений ее филиалов в республиках или хотя бы в Свердловске (о Кольском филиале смешно и говорить, академик Ферсман и его преемник Белянкин в «Дневниках» ни разу не упомянуты). Возможно, такой стиль руководства тогда считался нормальным, а пример подавал сам Сталин. Если не ошибаюсь, в Ленинграде он последний раз в жизни побывал после убийства Кирова, а города, названные в его честь, вообще не посетил ни разу (к слову, как это еще никто не предлагает вернуть Донецку историческое название – Сталино?). Но на Кавказе он отдыхал подолгу.

У Вавилова местом отпуска в первые три послевоенных лета был знакомый санаторий «Узкое», а в 1948 году он получил академическую дачу в Мозжинке. Это стало его любимым местом не только летом, но и для поездок на выходные в течение всего года. Помимо этого, он мало куда выезжал. Интересное маленькое путешествие было совершено в августе 1947 года, одновременно продолжение отпуска и рабочая поездка. С женой, сыном и невесткой они отправились на маленьком пароходе (в прошлом речной яхте Николая II) в Борок на Рыбинском водохранилище. Там прошли две недели в прогулках и небольших экскурсиях, с посещением биостанции и усадьбы Н. А. Морозова. «Завидно этой жизни „философа“ среди природы, берез, елей, сов, волков, недавно разорвавших какого-то „Шарика“, лосей. Хочется спрятаться сюда с книгами, лабораторией и незаметно исчезнуть в лесу, как умер Н. А.» (06.08.1947). Но в общем личность этого народовольца, выдающегося дилетанта в разных областях знания (как можно судить по литературе), почти не вызвала интереса у Вавилова, хотя это в своем роде еще одна не менее странная жизнь (жаль, что сам Морозов довел свои мемуары только до предреволюционных лет). Годом раньше, перечисляя назойливых посетителей, Вавилов упомянул его вдову: «К. А. Морозова, желающая пользоваться его имением, лошадьми и посевом» (18.08.1946). Но она пережила мужа ненадолго, и позже при перечислении текущих склочных дел упоминается «дележка наследства Н. А. Морозова» (06.07.1948). Ближе к нашему времени из этого наследства хотели сделать «ноосферное поселение» (см. «Очерки…», с. 32–33).

Были еще две короткие поездки в 1949 году: Ленинград – Псков – Пушкинские Горы на юбилейные торжества (это для Вавилова действительно было праздником) и из Москвы в Рязань на открытие памятника И. П. Павлову: «Бронницы, Коломна, допетровские и ампирные церкви, как осколки драгоценностей в комиссионном магазине… Памятник – очень средний, ремесленный» (01.10.1949). В общем, по сравнению с «Пятью континентами» старшего брата совокупность путешествий Вавилова за всю его жизнь не очень впечатляет.

Последние шесть лет «Дневников» – хроника академических и внешних событий разной важности, часто только в форме перечисления, вот пример:

«История с академстроевскими домами. Нелепый разговор с В. А. Малышевым по поводу изобретений Знойко. Письмо Генри Дэйлю. Последствия ашхабадского землетрясения. История с Ландсбергом и Фридой Соломоновной» (26.12.1948).

В этом частном случае относительно Знойко дан подробный комментарий, но письмо Дэйлю осталось без сноски, а в именном указателе такой фамилии нет. Это серьезный промах, поскольку сюжет действительно важный. Только при внимательном просмотре выясняется, что Генри Дейл, он же Дэль (но не Дэйль), – президент Лондонского королевского общества, нобелевский лауреат, отказавшийся от почетного членства в советской академии в знак протеста против гонений на генетику. Он упоминается еще в двух записях, но существо дела Вавилов не раскрывает ни разу.

О Фриде Соломоновне комментаторы сообщили только, что это Ф. С. Ландсберг, жена Г. С. Ландсберга. Для меня Ландсберг – автор учебника, по которому мы проходили физику в Ленинградском гидрометеорологическом институте. Были еще Фриш и Тиморева, Путилов и Фабрикант. Похоже, я и теперь мог бы пройти переаттестацию по физике в духе вузовского анекдота:

«Вопросы на положительную оценку: „Кто автор учебника, по которому вы пришли сдавать экзамен? Какого цвета обложка у этого учебника?“ Негодующий шепот в заднем ряду: „Вот валит, гад!“».

Что такое случилось у Фриды Соломоновны и Григория Самуиловича, сопоставимое с последствиями ашхабадского землетрясения, комментаторы умалчивают. Но при всех моих мелких придирках комментарии и указатель в «Дневниках» очень подробны и компетентны.

Академическая рутина осложнялась для Вавилова тем, что он сам писал свои статьи и выступления к многочисленным конференциям, сессиям, юбилеям, похоронам. «Пишу, как старый поп, „надгробные слова“, слово по случаю 350-летия Декарта, рассуждение о вовлечении разных наук в связи с ураном» (08.04.1946), и о том же в День Победы: «С ужасом читаю в „Вестнике Академии“ в каждом № свои председательские, загробные речи, газетные статьи. Где же моя душа? Где мое „творчество и созерцание“?» (09.05.1946).

[Наконец-то и я в чем-то приблизился к Вавилову. Когда под «Вестником РАН» подведут черту (возможно, уже скоро), в итоговом авторском указателе я буду упомянут как соавтор двух статей одного из академиков РАН. Есть еще три статьи академика, из них одна была им в значительной части надиктована, зато две другие, как сказал бы Хлестаков, «уж точно мои»].

За годы президентства самыми тяжелыми для Вавилова были август-сентябрь 1948 года с триумфом Лысенко на сессии ВАСХНИЛ, последующим заседанием Президиума АН с признанием ошибок в биологической науке, а потом еще и чествование Лысенко по случаю 50-летия. «Хотелось бы дожить последние годы с тихой думой и с лицом, обращенным ко Всему, а не к Лысенке» (21.08.1948).

Еще один важный эпизод этих лет – персональный прием у Сталина 13 июля 1949 года. Тема «Вавилов и Сталин» слишком значительна, чтобы мне здесь претендовать на ее раскрытие, но к ней стоит обратиться хотя бы ради тех читателей, которые не увидят «Дневники» в оригинале.

Вавилов видел Сталина много раз на сессиях Верховного Совета, правительственных совещаниях, заседаниях Комитета по Сталинским премиям, отмечал эти случаи в дневнике, но о словесном общении написал только дважды: кроме беседы 1949 года был незначительный обмен репликами как раз по поводу присуждения премии. И еще одна встреча, самая важная в биографии Вавилова, после опубликования «Дневников» может быть поставлена под сомнение. Это был разговор по поводу выдвижения Вавилова в президенты АН, и Марк Поповский подробно его пересказал со ссылкой на сообщение К. И. Барулина, брата жены Николая Ивановича (источник, не самый близкий к событиям и лично к Вавилову, если учесть, что с Е. И. Барулиной он общался после войны очень мало, а ее брат в «Дневниках» не упоминается вовсе). Позже Симон Шноль пересказал эту историю короче и более эмоционально (уже без прямой ссылки на источник, но указав книгу Поповского в примечаниях к очерку о Вавиловых). Приведу его версию:

«Вскоре после войны, в июле 1945 года, С. И. Вавилова вызвали в Кремль к И. В. Сталину. Сталин предложил ему стать президентом Академии наук СССР. С. И. был потрясен этим предложением. Он спросил: что с братом Николаем? И Сталин разыграл (палачи любят театр!) спектакль: он позвонил по телефону и спросил: „Лаврентий (Берия), что там у нас Николай Иванович Вавилов? Умер? Ах! Какого человека не уберегли!“ С. И. стал президентом АН СССР».

При всем уважении к обоим историкам науки приходится предположить, что здесь они поверили устной легенде. Во-первых, сам Вавилов точно изложил предысторию своего избрания. Во-вторых, что особенно важно, из дневника следует, что в 1943 году семью официально известили о смерти Н. И. Вавилова. В-третьих, трудно поверить, что вождю можно было открыто задать такой неприятный вопрос, а Сталин показал бы, что принимает важнейшие государственные решения, не владея всей информацией.

Победив в этом заочном диспуте, попробую поспорить с самим Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Судя по его «Воспоминаниям», личная встреча с Вавиловым у него была только одна – аспирант ФИАНа Сахаров был на приеме у директора института и одновременно президента АН по поводу устройства в академическую гостиницу. Но Сахаров, очевидно, имея в виду зарубежных читателей, дал небольшую справку о Вавилове, показав его с самой лучшей стороны. Нашлось здесь место и сюжету о президентстве, причем Сахаров указал свои источники со всей подробностью: