Глава пятая

Теперь, после посвящения в члены экипажа Александра Деревянко, Ивану оставалось выполнить приказ: доставить донесение комбата в штаб бригады. Вот там он и встретил ее впервые. Родин выполнил поручение, передал пакет, расправил привычно складки под ремнем на гимнастерке. И… увидел сначала ее глаза, озорные, горящие, с ироничным прищуром. Слово «споткнулся» тут не подходит – Родин вдруг ощутил, что ему надо замедлить разгон в сторону 1-й танковой роты. Девушка была просто совершенство: пилоточка чуть сдвинута, вздернутый носик, перетянутая ремешком изящная талия, короткие сапожки, погончики рядового… Нет, армейская форма совершенно не скрывала и не умаляла ее красоты. Но стоять с оглушенным видом, терять ту короткую связь, когда они встретились глазами, значит, уже не вернуть эти мгновения.

И он сказал первое, что пришло в голову: «Вы любите полевые цветы?» Иван понимал, симпатичной шатенке часто приходится слышать комплементарные притязания многочисленных армейских нахалов, плоские шутки, заигрывания изможденных войной сердцеедов, покровительственные намеки начальства. И уже готов был услышать, типа, не люблю, когда задают вопросы, не относящиеся к службе. Но она ответила просто: «Да, люблю…»

А цветы… Их было целое поле, огромное до горизонта, природа-матушка расстаралась почти всеми красками радуги, их неброская красота звала и манила… Протяни ладони и собирай в охапку.

Но это поле было минным. Не до горизонта, конечно, но прямо перед передним краем.

И торчали предостерегающие таблички с пририсованным черепом с костями – привычно-уродливая примета войны.

«Вы подождете? – хитрые бесенята заиграли в глазах Ивана. – Я мигом, одна нога здесь, другая – там!» Для минного поля прозвучало двусмысленно.

«Вы с ума сошли! – она на самом деле испугалась, когда Иван, махнув рукой, неторопливо пошел за цветами. – Там же мины!!!»

«Я заговоренный! – весело ответил Иван. – А даже маленькая мечта дамы для меня – закон!»

«Я вас ни о чем не просила, вернитесь, сумасшедший!» – она чуть не пальцы ломала от ужаса и бессилия. И даже хотела побежать за чокнутым лейтенантом, но сдержалась, и не из-за страха. Не пристало приличной девушке в звании рядовой у всех на виду гоняться по полю за офицером.

А Иван уходил все дальше, по траве, и казалось издали, что он уже не касался земли, воспарил. Сердце бедной телеграфистки сжалось, как птичка, угодившая в силок. «Господи, псих ненормальный, вернись…» – шептала она, понимая, что, если лейтенант подорвется прямо сейчас, на ее глазах, она не переживет, хоть самой бросайся на мины. И кляла себя, что ее бездумный ответ будет стоить жизни этому юноше-романтику.

Так он дошел до девственно-чистого, не тронутого колесами и гусеницами поля. Иван, зажмурившись, наклонился и самозабвенно вдохнул терпкий запах разнотравья: ромашки, дербенника, бузульника, васильков, полыни и еще многих других, белых, фиолетовых и желтых. «Эх, лечь бы сейчас в эти травы и глядеть в небо», – подумал он, как бывало в детстве в деревне. Но поле было изранено осколками и отравлено вживленными в него минами. Иван сорвал наугад самые красивые цветы, получился большой пышный букет. «Если начнут стрелять, – пришла мысль, – можно будет залечь и замаскировать хотя бы голову».

Обратно он шел торопливо, рисоваться и рисковать было уже ни к чему. Девушка ждала, бессильно опустив руки.

«Вы болван, товарищ лейтенант! – сумрачно произнесла она. – Вам жизнь не на что тратить!»

«Это вам от болвана-лейтенанта! – вдохновленно произнес Родин, протянув букет. – Кстати, звать болвана – Иван».

Она не взяла цветы, отвернулась и пошла. Но не так-то легко было отвадить Ивана.

«Тогда я посажу их обратно, где взял!» – крикнул он уходящей девушке.

И он действительно пошел, что возьмешь с Ивана-болвана.

Она остановилась, чуть было не сказала «скатертью дорожка», даже губу прикусила.

«Вернитесь… Я возьму ваши цветы!»

Иван просиял и в мгновение стоял уже возле дамы.

«Спасибо!» – сказала она, принимая букет.

«Ради такой красоты и… красавицы… – Иван не нашелся вдруг, что дальше сказать, и почувствовал себя мальчишкой. – В награду скажите хотя бы свое имя».

Она чуть усмехнулась:

«Ольга».

«Ольга… Какое красивое имя».

Не хотелось уходить, прерывать эту невидимую серебристую нить, которая их соединила; несколько минут, просто миг в океане времени, и сколько чувств, страха, негодования, обиды, растерянности и облегчения, когда он вернулся с романтичным букетом…

«Иван, мне пора». В глазах еще оставался укор, но на прощание Ольга улыбнулась.

«Мы еще встретимся», – без сомнений произнес Родин.

Ольга не ответила.

А Иван пошел в свою роту, размышляя о том, что его романтичный порыв был с хорошей свинской подкладкой. По сути, Иван не сильно-то и рисковал, единственно, что снайпер мог подстрелить. Прошлой ночью саперы именно на этом направлении сделали проходы в минном поле для каждого танкового взвода. Здесь была низина, и она позволяла скрытно выйти на рубеж развертывания. Передали проходы той же ночью, как говорится, из рук в руки. И обозначили, использовав стволы срубленных деревьев, покрасив их с тыльной стороны белой краской. Ольга их не заметила, а враг тем более, не увидит.

Глава шестая

Нет ничего хуже долгой дороги на марше. А если эта дорога изувечена нашими «Junkers-Ju-88» или советскими штурмовыми бомбардировщиками… Единственная надежда, что подложенные мины, вырванные из земли взрывами, не уцелеют.

Так размышлял командир взвода 2-й роты 505-го батальона тяжелых танков (schwerePanzerAbteilung 505), бортовой номер «тигра» 201, лейтенант Вильгельм Зиммель. Он восседал на башне, и только что ему пришла интуитивная мысль сменить фуражку на каску. Сделав это, он заодно снял и протер тряпицей от пыли защитные очки.

Серые, унылые и привычные приметы войны уже давно не трогали: смердящие мертвые лошади, остовы сгоревших грузовиков, раздавленные артиллерийские орудия, обугленные «Т-34» и «PzKpfw III» и останки экипажей. Пламя войны выжгло все деревья вдоль дорог, оставив где почерневшую листву, а где лишь огарок черного ствола. Вильгельм подумал, что в первых числах августа в Vaterland и его родном Потсдаме гораздо теплее. И уж точно по ночам совершенно не холодно. Ну а о предстоящей русской зиме вообще думалось с тоской и содроганием…

Не вызывали никакого чувства у Зиммеля и сгоревшие избы, от которых уже не ощущался и запах гари. От иных остались черные стены, от других лишь печи с трубой. Странное изобретение… У них в доме была уютная под потолок, с узорчатым кафелем печь. И как приятно было после зимней прогулки греть на ней свои руки…

Из приказов командования Зиммель знал, что большевики заставляют под страхом смерти идти весь народ в партизаны. Поголовно, в том числе и детей. И поэтому в каждой избе может сидеть потенциальный враг. И поэтому цена одного снаряда в дом врага гораздо дешевле, чем пуля из этой избы в спину нашему солдату…

Механик-водитель Клаус тяжко обводит по краям воронок боевую машину. Мины – это главная беда даже для «тигра». Большевики еще не придумали танка сильнее «тигра». На Т-34 пушка слаба и броня тоже. Поэтому на марше судьба всех в руках Клауса. Санта-Клауса, как тут же прозвали его, как только он появился в экипаже. Добрый парень, отличный семьянин, как только принимается за прием пищи, расплывается в потусторонней улыбке, витает в своей Саксонии. Молодец-отец, в каждый отпуск ухитряется заделать очередного «арийца». В тридцать три года пять или уже шесть детей, наверное, сам уже сбился со счету.

Заряжающий Куно, доблестный воспитанник «гитлерюгенда», из сельской семьи в Тюрингии, брюзга с большими амбициями. Говорит, вечно кидать снаряды в казенник – много ума не надо! Мечтает стать унтер-офицером и получить Железный крест. Говорю ему: ты ефрейтор, и наш великий фюрер тоже был ефрейтором! И кем стал! И ты тоже можешь стать фюрером! Призадумался болван… Да, фюрер, он великий, говорит. И чего он сделал тогда, когда был ефрейтором, чтобы стать потом великим? Куно, говорю, отпусти усики под носом! Отпустил… Потом все начали ржать над ним. Сбрил… Сейчас дрыхнет, качается, головой о броню постукивает… Проснется, покажу «вмятины» на броне. В первые три секунды поведется, потом зубы оскалит в ухмылке. Но реакция и шустрость у Куно отменные, снаряды идут, как на конвейере.

Наводчик Бруно, тот на марше никогда не спит. Соревнуется со мной, кто первым увидит цель. И уж пусть побежденными будет кто-то из нас двоих. А когда русские были первыми в этом поединке, слава богу, пока что наша немецкая броня выдерживала. Бруно сам из Гамбурга, самый загадочный и молчаливый член экипажа. Как-то он сказал, что у него в роду все флотские офицеры. А отец, старпом, погиб в 1916 году на подводной лодке. Они просто не вернулись в порт. Бруно было тогда два года. И на нем прервалась флотская династия. Зато его любимая фраза: «Ну, куда мы денемся с подводной лодки?»