Десять дней Сирега наслаждался воздухом свободы. Полевой командир особо не досаждал, спросил, умеет ли он обращаться с автоматом. «А то как же! – ответил Сирега. – Чай, в армии служили». Эти дни пролетели одним сладким мгновением. Они патрулировали город, разъезжая на новеньких, у кого-то экспроприированных «Жигулях», стволы – в окна, на головах – черные повязки. Он перестал бриться, и на скулах отросла рыжеватая бородка.

Сирега крепко скорешевался с товарищем по последней камере Степой. Всем было наплевать на их прошлое. Ценились здесь не сроки отсидки, тюремная иерархия, а бесшабашная смелость, широта души, щедрость. Шкурников не любили, а проворовавшихся или «заборзевших» на мародерстве просто отстреливали. Мудрый Кара-Огай такой почин ценил и всячески приветствовал…

На пропыленном дребезжащем бэтээре они колесили по долине, гоняясь за разрозненными группами «фундиков». Пленных, как правило, расстреливали, возможно, по установившейся «договоренности» враждующих сторон. Чем одни отличались от других, Сирега даже не пытался вникнуть, да и вряд ли бы смог. Для него все коренные жители республики были одинаковы, независимо от их принадлежности к лагерю. Единственно, что он четко осознал, – что с успехом мог бы воевать и на другой стороне. А это ему страсть как нравилось….

* * *

Люся проскользнула к раскидистой арче, обняла ее ствол, прося защиты… Огромный двор был у Кара-Огая, всю свою преданную гвардию он мог поставить здесь в колонны и шеренги, чтобы, молча пройдя мимо строя, глянуть каждому в глаза и убедиться в верности и покорности.

Люся погладила шершавую кору и, моля христианского бога, кинулась к воротам.

– Эй, Люсь, ты куда?

От стены отделился Казик, младший брат Лидера. Гнусный, похотливый, мерзкий… Он трепетал перед старшим братом и – она знала это – ждал его смерти, чтобы потом по-родственному позаботиться о ней.

– На кудыкину гору! – злобно выкрикнула она. – Чего шакалишь за мной? Брату скажу!

– Хе-хе!.. Говори. Только забор пальчиком не трогай, а? Огай не любит такой шутка.

Он подошел вплотную, глянул ей прямо в глаза, нахально, испытывающе… Челюсти его мерно двигались, перетирая насвай.

«Опять жует эту гадость», – с отвращением подумала она.

Кара-Огай приехал в свою «цитадель» уже за полночь. Охранники выбежали его встречать, он кивнул им, молча прошел в покои Люси. Она лежала на кровати в новеньком халате с китайскими драконами, уткнув лицо в подушку. Кара-Огай сразу понял, что предстоит невеселый разговор. Он тихо позвал ее, но она даже не шелохнулась.

– Все равно вижу, что не спишь, – добродушно сказал он.

Люся даже не подняла голову. Это не понравилось ему: мотался весь день, устал как собака, война высасывала все силы, и только одному ему было известно, какого напряжения стоили человеку его возраста долгие поездки, бессонные ночи, руководство боями… Да и что вообще могла понять эта красивая кукла? Старый Кара-Огай, конечно, выдюжит многое, свернет шею любому. Но не дай бог, оступится, дрогнет – тут же сотни головорезов набросятся, как стая шакалов, и порвут его в клочья.

– Люся, хватит, – глухо сказал он. – Я очень устал, у меня сегодня был очень трудный день.

– А обо мне ты подумал? – едва подняв голову, подала голос она.

– Только о тебе думал, – ответил он.

– Ты меня сделал наложницей в своем доме! – выкрикнула Люся, повернувшись на бок. – Твои биндюжники готовы конвоировать меня даже в туалет. Ты меня арестовал? И какой срок ты мне дал? Три года, пять лет или пожизненно? Будешь хвастаться: моя любовница тоже сидела!

– Замолчи… – Голос Кара-Огая потяжелел, будто налился металлом. – Ты же знаешь, за мной охотятся, хотят убить. Но первая пуля в мое сердце, чтоб ты знала, моя дорогая девочка, – последние слова дались ему с большим трудом, – будет та пуля, которой выстрелят в тебя. Да, я, немолодой уже человек, познавший многое в жизни, живущий только любовью к тебе, не вынесу, если хоть волосок упадет с твоей головы. А они – я это хорошо знаю, разведка донесла – готовятся убить тебя, мой ангельский голосок…

– Голосок, волосок… – пробурчала она. – Стихи еще начни писать.

И это проглотил влюбленный старый безумец. Он решил терпеть до конца.

Вспомнив о подарке, вытащил из кармана бархатную коробочку, присел на широкую кровать… В глазах Люси вспыхнул заинтересованный огонек.

– Папочка что-то принес?..

Люся, забыв о щедром любовнике, с неподдельным восхищением любовалась жемчужным колье… «Какие же мы разные! – подумал с внезапно нахлынувшей грустью Кара-Огай. – Ей достаточно блестящей безделушки, мне же подавай всего лишь президентское кресло…»

Она распахнула халат, обнажив плечи и грудь, медленно надела колье, передернулась, кожей ощутив его холод и тяжесть. Встала, подошла к овальному зеркалу, осторожно поправила украшение. Глаза ее засверкали с не меньшим блеском, чем жемчужины. Люся так и не смогла скрыть восхищения, бросилась на шею Кара-Огаю. Он, снисходительно улыбаясь, по-отечески обнял ее.

– Спасибо, папочка… – Она чмокнула его в щеку. – Это прекрасный подарок… А кто его раньше носил?

– Английская королева, – усмехнулся он.

– Ты всегда разговариваешь со мной в шутливом тоне. – Люся притворно обиделась.

– Не хватало, чтобы я с тобой решал какие-то серьезные дела. Поверь, у меня их и так предостаточно. Пройдет время – и ты станешь королевой Республики, – пообещал Кара-Огай.

Люся фыркнула:

– В республиках королев не бывает! Это каждый школьник знает.

– У нас все может быть.

– И ты будешь королем? А корона у тебя есть, Кара-Огай Первый?

* * *

Город вымер. Люди прятались по щелям, продукты не подвозились, и бывшие сокамерники очень скоро отощали, оторвавшись от питающего соска матушки-тюрьмы. Но взамен они получили свободу, ни с чем не сравнимую, пьянящую и бестолковую. Если бы их спросили, какое чувство испытывает шатающийся на свободе зек, то они скорей всего ответили бы, что это вечное ощущение голода, урчание желудка и чисто волчье желание кого-то сожрать.

Бродяги не преминули зайти в распахнутую докторскую квартиру.

– А он не приведет ментов? – спросил Консенсус, оглядываясь. – Хорошая квартирка, ухоженная…

– Где ты сейчас ментов сыщешь? Половина разбежалась, другая половина воюет, – проворчал Вулдырь.

– Ну, кого-нибудь еще приведет…

– Не понтуйся. Кому нужен этот чмушник, от него даже телка слиняла… – резонно заметил Вулдырь и уселся на диван, брезгливо сбросив на пол смятую простыню. – Плясали они здесь, что ли?

Консенсус воспринял это, как приглашение, с визгом прыгнул на диван и начал подпрыгивать на нем, как на батуте. Вулдырь тоже вскочил и начал скакать вместе с товарищем. Так они прыгали вразнобой, крича: «И-хо-хо, и-хо-хо, и трусы от тети», пока диван не стал хрустеть всеми суставами, трещать и разваливаться на части. Лишь когда из него поперла во все стороны пружинная начинка, которая так и норовила изорвать заимствованные у доктора наряды, ловцы удачи угомонились и спустились на землю.

– Ху-у, давно я так не дурачился! – выдохнул Вулдырь. – Мы с тобой раздолбали семейное ложе. Очкарик не переживет.

– Кстати, где он шляется? – гневно вопросил Консенсус. – Мы бы его отправили за водярой.

– Придет, никуда не денется.

…А он и вправду пришел. Доктор Шрамм собственной персоной. А куда ему было идти, как не в собственную квартиру? Сначала зеки услышали тихое шуршание. «Крысы!» – сказал Консенсус. К этим животным они привыкли: во время ночных вылазок они попадались на каждом шагу – жирные, отъевшиеся, похожие на котов-мутантов… Нервно задергалась ручка. Квартиранты тихо подошли к двери, Вулдырь прихватил кухонный нож. Консенсус резко распахнул дверь, отпрянув в сторону. Доктор застыл, сжался, как лопнувший шар, а зеки в один голос выпалили:

– А вот и хозяин пришел!

Консенсус тут же посуровел:

– Да какой он хозяин! Бомж!

– Бомж, пошел вон! – скомандовал Вулдырь.

– Господа, – начал канючить сломленный человек в грязном халате с драконами, – вы не можете меня прогнать, я здесь прописан. Вот и табличка на двери – «Доктор И.Г. Шрамм»…

– А-а, ты, значит, еврей? – обрадовался Консенсус. – Вот и катись в свой Израиль.

– Я не еврей, у меня чисто немецкая фамилия! – застонал Иосиф Георгиевич.

– Значит, катись в Германию! – отрезал Консенсус.

Но тут Вулдырь схватил доктора за воротник и втянул в квартиру.

– Заходи, гостем будешь!

Консенсус, похохатывая, тащился сзади и похлопывал Иосифа Георгиевича по плечу.

– Так как звать тебя? Шрам? Это что, кликуха такая? – спросил Вулдырь, плюхнувшись на диван.

– Блатной… Паханом будешь у нас? Как раз вакансия свободная…

– Так как величать, папа?

– Иосиф… Георгиевич, – чуть не поперхнулся доктор, услышав как бы со стороны свое имя. Оно показалось ему ужасно нелепым и чужим.

– Сильно, – похвалил Вулдырь. – А попроще можно?

Доктор замялся. Осей его звали самые близкие люди – покойная мама и Люся; ему не хотелось, чтобы бандиты пачкали это имя.

– Ио… – глубокомысленно произнес Консенсус и повторил: – И-о, И-о… Как будто ишак кричит.

– Ио? Фартовая кликуха! – оживился Вулдырь. – Ты будешь Ио! Мы тебя коронуем, ты будешь Ио в законе.

– Прямо сейчас! Прямо сейчас! – захохотал Консенсус. – И-о! И-о!

– Неси трон, – развалившись на диване, командовал Вулдырь.

Консенсус, возбужденный и раскрасневшийся, метался по комнате. Он притащил из кухни стул, насильно усадил на него Иосифа Георгиевича. Вулдырь стал вещать утробным голосом:

– Тебе оказана великая честь: ты будешь королем. Да, сейчас мы тебя коронуем.

– Всячески и с пристрастием!

– Готов ли ты к испытаниям?

Но ошалевший доктор не мог вымолвить ни слова.

– Молчание – знак согласия!

Консенсус содрал с Иосифа Георгиевича халат, притащил из ванной грязную мокрую тряпку и начал хлестать ею доктора по спине, потом вымазал ему лицо. Жертва стонала и уже не могла ни слова сказать, ни протестовать, ни бежать. Лишился Иосиф Георгиевич квартиры, жены, даже халат – и тот стащили с его бренного тела.

– Рассказывай, чего от тебя телка сбежала?

– Затрахал, наверное? Ай-я-яй, как нехорошо!

Консенсус поднял с пола консервную банку из-под кильки и водрузил ее на бритый череп доктора.

– Да здравствует король! Хайль Гитлер! Король Ио! Ура! – Консенсус уже хрипел.

И доктор стал рассказывать свои печальные истории про женщин. Не потому что ему хотелось сочувствия, просто самому надо было облечь в словесную форму все переживания и злоключения последних дней…

– Однажды вечером я пришел с работы, – монотонным голосом начал он свою одиссею, но Вулдырь перебил:

– Отставить! Все по порядку: какая работа, какого черта ты там делал?

«Мой интеллигентный вид почему-то всегда вызывает у негодяев желание поизмываться надо мной. Подспудный комплекс интеллектуальной неполноценности…»

– Я работаю в психиатрической лечебнице. Я – главный врач.

– Ты сделаешь для нас эсклю… зорную экскурсию, – устало заметил Вулдырь. – Мы будем комиссией цека капээсэс…

– Но сначала пусть объяснит, почему от него слиняла рыба?

– Шелушил не с той стороны, – пояснил Вулдырь.

– Чтоб ты знал, «рыба» – это тоже женщина, – прошептал Консенсус.

«Буду рассказывать сам для себя», – подумал доктор.

– Да, я главный врач сумасшедшего дома, одетый в китайский халат на голое тело, в один прекрасный момент обнаружил у себя дома записку. Моя жена, моя ласточка, песня, моя надежда в старости, моя единственная сексуальная утеха, в которой я души не чаял, которую обожал больше жизни… Когда любишь, слова льются, как в Ниагарском водопаде..

– Отличный образчик интеллигента, – процедил Вулдырь. – Его, как пескаря, на кукан насаживают, а он про сиськи-матиськи рассказывает.

– Не мешай, – выронил Консенсус. – Вдруг он сейчас скажет такое, чего ты никогда в своей дрянной жихтарке не слышал.

– Ио! Скажи такое!

– Бисер перед свиньями… Такой же бисер метал и я, был соплив в своей любви… Я считал, что женщину можно купить своей страстью, если не купить, пусть будет не точно это слово, то подавить каждодневным напором сексуальной энергии, так, чтобы она постоянно чувствовала, что ее раздавят, если она хоть на миг усомнится в том, что должна разделить себя между кем-то еще. Женщины, как и мужчины, хотят чувства меры. Я не знал чувства меры. Я просто плавал в своем мирке, выслушивал брюзжание своей женушки, ее звать Люся, это не та, которую вы видели. Она сбежала без трусов… Люся была моей Золушкой, да, она была бедна, простушечка из общежития… Я ее покорил. Главврач. Доктор психиатрии.

Увы, так и было. С уст доктора ежеминутно слетали имена Зигмунда Фрейда, Франкла, Юма, Шопенгауэра, Ницше. Они, далекие, представали лучшими друзьями доктора, вчера сидевшими у него на вечеринке. Все они были интересными собеседниками, и Люся с тайным вожделением ждала, когда супруг познакомит ее с этими людьми. Она не подозревала, что все они давно умерли.

– А однажды, – продолжал печальную исповедь Иосиф Георгиевич, – я пришел вечером домой и – о ужас! – обнаружил на столе записку. От Люси. Она писала, что вся ее жизнь со мной была ошибкой, что ее все раздражало во мне. Во мне, человеке, который вытащил ее из паршивого общежития, которого она слушала, открыв рот!.. Ей не нравилось, как я причмокиваю за обедом, не нравились мои вывернутые ноздри… – Доктор непроизвольно почесал нос. – Ее раздражали, видите ли, мои руки в старческих веснушках, мои глупости и умничанье. Даже мой запах – о подлая самка! – убивал ее!

Бандиты расхохотались.

– А ты, оказывается, та еще вонючка! – поспешил заметить Вулдырь.

– То-то я смотрю, вонища появилась! – добавил Консенсус.

– Мой запах напоминал ей запах прокисшего молока… – не обращая внимания на реплики, продолжал доктор. – Кроме того, ей надоело стирать мое белье, она обзывала меня чмом и идиотом… Не знаю, где она нахваталась таких слов…

Последовал новый взрыв хохота. Шрамм сделал глубокий вдох.

– Она еще написала, что ей всегда не хватало настоящего мужика, который бы драл ее как козу. Она жила с подавленным либидо.

– Ну и прикольная у тебя телка! – оценил Вулдырь.

– Она забеременела от другого человека, в чем и призналась мне. И в конце своей записки предупредила, чтобы не вздумал ее искать, иначе мне оборвут все выпуклости.

Бандиты корчились от смеха не переставая.

– А к кому она ушла, рогоносец? – задыхаясь, спросил Консенсус. – Познакомил бы со своей Люськой. Мы бы ее отодрали по первому сорту!

– Она ушла к Кара-Огаю, – ответил Иосиф Георгиевич.

– Понятно, – после паузы озадаченно отреагировал Вулдырь. – Баба не промах…

* * *

Поздним вечером Консенсус и Вулдырь вместе с доктором заявились в больницу. Шрамм обещал показать, где хранятся продукты. А Юрка, заметив пришельцев, бросился спасать Машу. Некуда ей было бежать, как и ему самому. В безумном городе она не прожила бы и нескольких часов.

– Маша, проснись, – прошептал он.

Она открыла глаза, улыбнулась.