Цитаты из книги «Зона. Записки надзирателя»

«Вот так фрайер – ни украсть, ни покараулить»

Линяй отсюда, дядя, подгорели кренделя

Народ как народ, – ответили из шеренги, – сучье да беспредельщина

Сосал бы ты по девятой усиленной

– Начальник, сдай рога в каптерку

Такие письма составляются коллективно. В них заключенные изображают себя жертвами трагических обстоятельств. Изъявляют горячее желание вернуться к созидательному труду. Сетуют на одиночество и людскую злобу. В зоне есть корифеи эпистолярного жанра. Мастера по составлению душераздирающих текстов. Вот характерное начало лагерного письма к «заочнице»: «Здравствуй, незнакомая женщина (а может быть – девушка) Люда! Пишет тебе бывший упорный домушник, а ныне квалифицированный водитель лесовоза – Григорий. Карандаш держу левой рукой, ибо правая моя рука гноится от непосильного труда…» Переписка с «заочницами» – фальшива и вычурна. Но и в этих письмах содержится довольно глубокое чувство.

В лагере не клянутся родными и близкими. Тут не услышишь божбы и многословных восточных заверений. Тут говорят: – Клянусь свободой!..

Как это ни удивительно, в лагерной речи очень мало бранных слов. Настоящий уголовник редко опускается до матерщины. Он пренебрегает нечистоплотной матерной скороговоркой. Он дорожит своей речью и знает ей цену. Подлинный уголовник ценит качество, а не децибелы. Предпочитает точность – изобилию. Брезгливое: «Твое место у параши» – стоит десятка отборных ругательств. Гневное: «Что же ты, сука, дешевишь?!» – убивает наповал. Снисходительное: «Вот так фрайер – ни украсть, ни покараулить» – дезавуирует человека абсолютно… В лагере еще жива форма словесного поединка, блистательной разговорной дуэли. Я часто наблюдал такие бои – с разминкой, притворной апатией и внезапными фейерверками убийственного красноречия. С отточенными формулировками на уровне Крылова и Лафонтена: «Волк и меченых берет…»

Раз он прикрикнул на какого-то зека: – Ты что, ебну́лся?! (Именно так поставив ударение.) Зек реагировал основательно: – Гражданин сержант, вы не правы. Можно сказать – ёбнулся, ебану́лся и наебну́лся. А ебну́лся – такого слова в русском литературном языке, уж извините, нет… Сержант получил урок русского языка». Фрайер, притворяющийся вором, – смешное и неприличное зрелище. О таких говорят: «Дешевка под законника капает». Искусство лагерной речи опирается на давно сложившиеся традиции. Здесь существуют нерушимые каноны, железные штампы и бесчисленные регламенты. Плюс – необходимый творческий изыск. Это как в литературе. Подлинный художник, опираясь на традицию, развивает черты личного своеобразия…

Хорошо поставленная речь часто бывает единственным оружием лагерного сторожила. Единственным для него рычагом общественного влияния. Незыблемым и устойчивым фундаментом его репутации. Добротная лагерная речь вызывает уважение к мастеру. Трудовые заслуги в лагере не котируются. Скорее – наоборот. Вольные достижения забыты. Остается – слово. Изысканная речь является в лагере преимуществом такого же масштаба, как физическая сила. Хороший рассказчик на лесоповале значит гораздо больше, чем хороший писатель в Москве. Можно копировать Бабеля, Платонова и Зощенко. Этим не без успеха занимаются десятки молодых писателей. Лагерную речь подделать невозможно. Поскольку главное ее условие – органичность. Разрешите воспроизвести не совсем цензурную запись из моего армейского блокнота. «Прислали к нам сержанта из Москвы. Весьма интеллигентного юношу, сына писателя. Желая показаться завзятым вохровцем, он без конца матерился.