Цитаты из книги «Заповедник»

И все же мы часто ссорились. Я становился все более раздражительным. Я был – одновременно – непризнанным гением и страшным халтурщиком.

стал изредка бывать у Тани. Неделю работал с утра до вечера. Потом навещал кого-то из друзей. Сидел в компании, беседовал о Набокове, о Джойсе, о хоккее, о черных терьерах..

Как все легкомысленные мужчины, я был не очень злым человеком. Я начинал каяться или шутить. Я говорил: – Женихи бывают стационарные и амбулаторные. Я, например, – амбулаторный… И дальше: – Что ты во мне нашла?! Встретить бы тебе хорошего человека! Какого-нибудь военнослужащего…

В течение года ему удалось напечатать семь рассказов и повесть. Сочинения его были тривиальны, идейно полноценны, убоги. В каждом слышалось что-то знакомое. От цензуры их защищала надежная броня литературной вторичности. Они звучали убедительно, как цитаты

Поэт то и дело обращался к няне в стихах. Всем известны такие, например, задушевные строки… Тут я на секунду забылся. И вздрогнул, услышав собственный голос:   Ты еще жива, моя старушка, Жив и я, привет тебе, привет! Пусть струится над твоей избушкой…   Я обмер. Сейчас кто-нибудь выкрикнет: «Безумец и невежда! Это же Есенин – „Письмо к матери"…» Я

Думаешь, органы не замечают всего этого бардака? Органы все замечают получше академика Сахарова. Но где реальный выход? В чем? В реставрации капитализма?..

Безликая толпа радует вас своим невниманием.

– Но ведь сейчас отпускают.– И я хочу этим воспользоваться. Мне надоело. Надоело стоять в очередях за всякой дрянью. Надоело ходить в рваных чулках. Надоело радоваться говяжьим сарделькам… Что тебя удерживает? Эрмитаж, Нева, березы?– Березы меня совершенно не волнуют.– Так что же?– Язык. На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности.

– Миша, ты любил свою жену?– Кому?! Жену-то? Бабу, в смысле? Лизку, значит? – всполошился Михал Иваныч.– Лизу. Елизавету Прохоровну.– А чего ее любить? Хвать за это дело и поехал…– Что же тебя в ней привлекало?Михал Иваныч надолго задумался.– Спала аккуратно, – выговорил он, – тихо, как гусеница…

В Ленинграде к его сочинениям отнеслись прохладно. Стереотипы здесь были повыше. Полная бездарность не оплачивалась. Талант настораживал. Гениальность порождала ужас.