Цитаты из книги «Блеск и нищета русской литературы (сборник)»

Хемингуэй был нашим кумиром, его не только любили как писателя, но и старались жить по его образцам, и потому разочарование в нем было особенно сильным, ведь по-настоящему презирать и ненавидеть человек способен лишь собственные слабости и грехи.

Я бы хотел дожить до тех дней, когда возродится наше опозоренное отечество, ставшее пугалом мира, и это будут дни возрождения нашей многострадальной литературы. Оба эти процесса неизбежны, и я даже не знаю, какого из них я жду с большим волнением…

…Вы пишете, что я еще лет двадцать назад зарегистрировал вас в своем безумном сознании как победителя, силача и красавца. А хуже брани

Как это происходит? На голове у каждого художника лежит металлическая плита соцреализма. И давит многотонной тяжестью. Художник тоже напрягается, мужает. Кто-то, сломленный, падает. Кто-то превращается в атланта. Вот так. На голове у западного человека – сомбреро. А у нашего – плита…

Короче, привычный советский детектив, без выстрелов, но с жертвами. Затем эмиграция, слава, назойливые корреспонденты…

«…Спартак Куликов… Имя – восстание, фамилия – битва…»

Сейчас мне хочется думать, что было какое-то особое впечатление. Было ли? Шемякин тогда не очень выделялся. В Ленинграде тысячи претенциозных молодых художников. И кудри неаполитанские у многих, и брюки с заплатами из отцовских портфелей. Вспоминается Шемякин дерзким и самоуверенным. – Скоро уеду, – говорит он. – Вы же не еврей (тогда это было сложно). – У меня друзья на Западе. – Влиятельные? – Помпон обещал содействие. – Кто это – Помпон? – Помпиду. Действительно, тогдашний президент Франции, эстет и сноб, любил художества Шемякина.

Отец – полковник кавалерии. Мать – актриса. Отец, ревнивый кавказец, берет жену на фронт. Хрупкая служительница Мельпомены участвует в конных атаках и рубится шашкой. Где-то над обломками Кенигсберга восходит звезда Михаила Шемякина.

В некотором государстве жил-был художник. Однажды его пригласил к себе король и говорит: – Нарисуй мне картину. А я тебя щедро вознагражу. – Что же я должен нарисовать? – спросил художник. – Все, что угодно, – ответил король, – все, что угодно, кроме маленькой зеленой гусеницы. – Значит, я могу нарисовать все, что я захочу? – еще раз спросил художник. – Разумеется, – ответил король, – за исключением маленькой зеленой гусеницы.

е, долгие годы, потом написал 4000 гениальных страниц, а Ерофеев двадцать лет пьянствовал, потом написал 65 страниц замечательной прозы «Москва – Петушки» и, говорят, сейчас опять пьянствует. И тот и другой являются замечательными писателями, хотя по-разному сложилась их жизнь и образ этой жизни