Цитаты из книги «Блеск и нищета русской литературы (сборник)»

«Корпуса университета находились в старинной части города. Сочетание воды и камня порождает здесь особую, величественную атмосферу. В подобной обстановке трудно быть лентяем, но мне это удавалось.

В Борисе Шрагине мне нравилось многое, начиная с его фамилии: Шрагин. В ней звучали и «брага», и «шпага», и «шарага», и какие-то решительные шаги

Однажды я спросил Воннегута, который живет между Лексингтон и Третьей: – Вас, наверное, тут каждый знает? Воннегут ответил: – Десять лет я гуляю здесь с моим терьером. И хоть бы один человек закричал мне: «Ты Воннегут?!»

Что ты делаешь, ненормальный? Ведь это же как минимум шесть рублей. Кило говядины на рынке…»

Это только в СССР, насколько я знаю, платят за объем написанного. Кстати, не в этом ли причина традиционного российского многословия? Какой-нибудь московский автор, допустим, пишет: «Евгений Федорович Терентьев, дородный мужчина лет шестидесяти четырех, проснулся среди ночи от грохота землечерпалки. Евгений Федорович раскрыл глаза, закашлялся, тронул небритую щеку и опять погрузился в сон». Автор справедливо думает: «Вычеркну-ка я этот дурацкий абзац. Зачем он нужен?!» Но внутренний голос ему отвечает:

шим. Мои друзья, прекрасно знающие английский, говорили: – Читая ее переводы, мы слышим твой голос. Я у Бродского спросил по телефону: – Вы мой рассказ читали? – Читал. – А перевод читали? – Читал. – Ну и как? – Перевод замечательный. Затем он то ли уточнил, то ли исправился: – Адекватный. Позже я буду дружить с очаровательной неглупой Лайзой Такер. Которая также изъявит желание заняться моими рассказами. И я спрошу ее: – Вы что-то уже переводили с русского? – Да, – ответит Лайза, – я перевела стихи Цветаевой. И добавит: – В моих переводах они звучат лучше, чем в оригинале. Вот этого я уже перенести не смогу. И дружба наша, к сожалению, прервется.

а меняемся только мы сами, и не очень-то благородно, я думаю, возлагать на покойного писателя ответственность за собственные перемены.

Хемингуэй застрелился около тридцати лет назад и с тех пор остается неизменным,

За шесть лет в Америке мне довелось работать с несколькими переводчиками, причем весьма квалифицированными, совместно мы разрешили множество лингвистических проблем, вышли из множества словесных тупиков, но слово «халтура» по-прежнему вырастает каждый раз перед нами как непреодолимое препятствие.

Лев Толстой, написав десяток гениальных книг, создал затем бесплодное нравственное учение, отрекся от своих произведений, исписал тысячи страниц необычайно скучными баснями для народа и почти дегенеративными трактами об искусстве, о балете и шекспировской драме и умер в страшных нравственных мучениях на заброшенной железнодорожной станции, покинув семью и не разрешив ни одну из мучивших его проблем.