В недавнем прошлом сотрудник КГБ СССР, полковник запаса Петрушин слегка ошалел на новой должности от обилия денежных знаков, сорвался, неправильно поставил похмелье, что привело к периодичности, а впоследствии и к постоянству запойного употребления одиозных напитков. Утренний звонок Германа Станиславовича застал полковника в огромном кресле начальственного кабинета в тихом, но Безбожном переулке, где глава безопасности досиживал последние дни в связи с увольнением по причине этих самых одиозных. Состояние полковника Петрушина в данный момент характеризовалось как апатия, абсолютная отрешенность от мира внешнего и сконцентрированность на мире внутреннем, где ну никак не хотела приживаться не выверенная десятилетиями доза прозрачной жидкости, а ее утроенный вариант.

Продолжая чутко внимать информационным посылам нутра, полковник услышал незнакомый голос в трубке:

– Здравствуйте. Это Герман Станиславович. Хотел бы поговорить с вами о Павлове. Вы, надеюсь, поймете меня правильно. Это подлец, и от него необходимо избавиться. Что мы решим по этому вопросу?

Огромная масса слов. Строптивая непокорность в желудке. Трудности восприятия действительности в сочетании с неустойчивостью психики. И рождение выдоха ужаса:

– Седло вырву… тебе… Выезжаем…

Произнесенное абсолютно, казалось бы, беспочвенное, но столь явное покушение на тихое счастье Германа Станиславовича бросает в жар, заставляет медленно и аккуратно положить трубку, выстраивает в государственном разуме цепочку логических умозаключений, приводящую к неутешительному и пугающему: «Заодно!» Герман Станиславович срочно взводит охрану, вспоминает с ностальгической грустью уютный тихий кабинет в правом крыле Белого дома с видом на Москву – реку, учтивую покорность служащих и, мягко обратившись к селектору: «Татьяна Георгиевна, зайдите», устраивает ужасающий громом и молниями получасовой разнос, доводит до горючих слез в три ручья, на этом успокаивается, облегченно вздыхает и неспешно смешивает шесть частей тоника с одной джина, что-то тихо напевая.

Но. Вернемся в будущее.

…Дмитрий Васильевич нажимает клавишу дистанционника и… господин Бутягин приседает от неожиданности. Господин Бутягин шокирован видом клуба дыма, закрывающего подъезд дома напротив, звоном выбитых стекол и телами, распростертыми на асфальте.

Первым сообщил по телефону о жутком происшествии живой и здравствующий неверный после детального описания подробностей, охов и ахов, еще раз извинившись за развод и плохое поведение перед Герусей. Тот вымученно улыбался, голосом был весел и бодр, а завершив общение с милым, опорожнил сразу несколько бокалов, но все с теми же «один к шести». Держим марку!

Экран телевизора одиннадцатичасовым выпуском новостей усугубил ситуацию: чуть не ухлопали претендента на пост мэра господина Манцева; делу придана политическая окраска, к расследованию подключена ФСБ.

Сизый объявился в банке к полудню. Как постоянный и уважаемый был допущен к телу незамедлительно и шептал, захлебываясь слюной: «Герочка, он мне все неправильно объяснил. Он такой грубый. Фу».

В течение последовавших трех дней Дмитрий Васильевич имел, как говорят в Одессе, что послушать. Был хмур, сосредоточен и даже не огрызался, что не менее трогательно воздействовало на и без того взвинченную нервную систему господина Кедрова.

Затем наступил покой, исходившее с заднего сиденья тяжелое угрюмое молчание, пренебрежение ресторанами, ночными клубами и дальнобойными загородными гостями. Словом, депрессия. Лишь работа, работа, работа и конспиративная квартира в хрущебе у метро «Профсоюзная». Там Герман Станиславович отдавал себя (в поисках умиротворения и душевного баланса) рукам группы возлюбленных, часть которой поздним вечером просилась домой к женам, для чего и была приставлена к подъезду разъездная «Вольво» с неизменным Дмитрием Васильевичем – хранителем тайн двора (его? ее?) этого величества. Дмитрий Васильевич читал, пытался вздремнуть, бродил вокруг, приставая с предложением руки и сердца к девицам, с профессиональной быстротой реагировал на оживший динамик рации: «Завтра в 09:15. Вы свободны». И все чаще глядя на балконное окно четвертого этажа, прикидывал, убеждался, что получится, хотя и сложновато из – за хитросплетения рамы. В общем, купался в бредовой идее. Воображение рисовало полет ручной гранаты Ф–1 и впоследствии вылет стаи этих граждан с ха-а-а-рошим фейерверком.

Завершение депрессивного периода ознаменовалось пожеланием доброго утра день на десятый. Господин Кедров чисто выбрит, в новом костюме и буквально жаждет отмщения. Дмитрий Васильевич поразился столь настойчивому и упорному стремлению, попытался проанализировать, увлекся, повернул на красный на Университетский проспект, водворил через приоткрытое окно двадцать пять тысяч рублей в карман инспектора ГАИ, предпринял попытку взглянуть на происходящее с позиций Германа Станиславовича, сорвалось: «Тьфу, бл..!» Прослушал лекцию о несовместимости клубного пиджака и жлобских манер, выдержал паузу, необходимую для приведения Германа Станиславовича в уравновешенное состояние, и спросил:

– Сколько?

Поперхнулись сзади. И удивились.

– Я вам, Дмитрий, уже все оплатил.

– Отработано.

Воцарилось молчание, в процессе которого Дмитрий Васильевич подталкивал Германа Станиславовича в мыслях: «Давай-давай, колись. Банк видно. Сизого, может, попросишь? Колись, козел». На что Герман Станиславович также мысленно отвечал: «Нет, ну каков наглец! Нет. Простить я не могу!»

К мягко ткнувшемуся в бордюр «Капризу» уже бежал старший охраны, Славик, бывший конторский политработник. Улыбка обожания расцветала. Команды открывать не последовало, и полувековой Славик замер, пожирая взглядом Германа Станиславовича и продолжая цвести.

– Двадцать.

– Риск возрос.

– Двадцать пять.

– Пойдет. Вернусь часам к пяти.

– Не позже.

Покинутый Дмитрий Васильевич звонкой пеленой наполнил салон и, продолжая уничтожать посредством шевчуковской группы «ДДТ» остатки флюидов и амбре господина Кедрова, направился к МКАД (через центр добираться до вечера), а уже потом в район Пустышковского шоссе, где в лесу за глухим забором расположилось специализированное учебное заведение, на одной из спецкафедр которого преподавала его матушка и работал, с благословения матушки, бывший гвардии прапорщик Маркелов А. В., которому Дмитрий Васильевич лет этак тринадцать назад перетягивал артерию на свежеиспеченной культе.

По мере приближения Дмитрий Васильевич все отчетливее представлял себе тяжесть предстоящего. Как гвардии прапорщик Маркелов предложит к рассмотрению вопрос о прискорбности возложенных на него обязанностей заведующего складом специальной техники и оборудования, столь насущных в деле освоения обучаемыми спецпредметов (сплошные спец). Затем, не отреагировав на обращение «спецгвардии прапорщик» и поблагодарив за визит, Дмитрию Васильевичу будет указано одно из направлений движения, куда он идти категорически откажется. Чуть погодя рассерженность гвардии прапорщика сменится издевкой и намеком на родное изделие УПДК–2Р, получившее при рождении имя «унифицированный портативный детонаторный комплект», радиус действия два километра, радиокоманда. Но в простецкую армейскую бытность Дмитрия Васильевича нареченный за портативность «усрешься, пока дотащишь, кореш, два раза». И окончательно поставит точку на перспективе обладания Дмитрием Васильевичем как пластида, так и телефункена дежурным: «Не видать тебе, Митька, как собственных кишок. Но если будешь настаивать, то увидишь».

Вот примерно в таком радикалистском и пугающем виде все и происходило. Затем наступил перелом, прокачка мозгов: «Так частить нельзя», «Не милиция копает»; дальше чуть мягче: «Все расскажу Нине Владимировне» и «Чем мы рыбу глушить будем?». Но всему на свете когда – то наступает конец. Ведь наступает же когда – то? Дмитрий Васильевич обещает быть в 15:00 и, получив подзатыльник, отбывает.

Чему же суждено было случиться сегодня утром, произошло каким – то образом вчера вечером в метро. Упоенный обвинительной речью Герман Станиславович причину представлял весьма смутно, хотя руку приложил непосредственно. А дело было так. «Ты, Олеженька, этого жлоба не слушай. Оденься попроще. Вечерком на метро. Положишь в темноте. Кто в эту помойку на ночь глядя полезет? Покажи – ка, что там такое?» Пластмасска с мягким кубиком в черном полиэтилене впечатления не произвела. «Тю, несолидно как. А этот рычажок для чего? Правильно установлен?»

Сергеич

Москва, Ясенево, «Ковер», 03.06.1995, 10:25

– …Ты три часа своими вопросами ставил в неловкое положение уважаемого гражданина, руководителя крупнейшей компании, одной из немногих не разворовывающих, а несущих блага для нашей страны! Как ты посмел? Невзирая на то, что тебе было указано прорабатывать версии, не касающиеся, я подчеркиваю, не касающиеся консультативной работы Манцева, ты плюешь на всех и вся, рассылаешь повестки уважаемым людям, будоражишь налоговую инспекцию, лезешь в банковские документы, требуешь санкции на прослушивание, установку спецоборудования! Ты что, Чеканов?! Ты кто?!

Это вчерашняя поездка в Барвиху выходила боком, вместе с версией «друзья Манцева».

Вышколенная прислуга проводила в кабинет к другу, пригласившему сразу же в зал, к черной пасти камина: «Там будет удобнее, по – домашнему». Мгновенно возник чай. И потекла пространная беседа, вернее, монолог, ведомый не Сергеичем, собиравшимся уделить общению максимум полчаса, а седовласым выходцем из бывшей номенклатурной знати.

– Что вас интересует, молодой человек? – прозвучало с мягкой улыбкой. Дальнейшее гибко переросло в размышления о судьбе страны, проблемах власти, становлении экономики, падении нравов, религии, вселенной. Почтенный вещал тихим, ровным, гипнотическим голосом, словно общаясь с самим собой. Беспрерывно. Ни о чем. И обо всем. Подводил Сергеича к аккуратной возможности вопрошать. И так же плавно уводил, косвенно чуть упрекая в попытке прервать нить стройного течения мысли. Время летело в неиссякаемой мудрости. Приглушенные телефонные звонки из сумрачных глубин усадьбы ни в коей мере не влияли на ход размышлений. «Беседа с вами доставила мне удовольствие, молодой человек». Раскланявшись в блаженном анабиозе, продолжая взирать на бесшумно закрывшуюся за атласным халатом дверь, Сергеич вдруг обнаружил рядом ожидающую прислугу. На выход, мсье…

Материл он себя на чем свет стоит, придерживаясь скорости шестьдесят километров в час, как того и требовали дорожные знаки Рублево – Успенского шоссе.

– …И я не знаю, что мне скажут сегодня в Управлении. Не знаю. Это все из ряда вон. Все! А этот твой… как его… Степашин? Носится как леший небритый. Никого не замечает, с людьми не здоровается. Мне жалуются: «У Чеканова бардак». И вообще, любому терпению есть предел. Любому! Ты прими это к сведению. Чтобы мы больше к этому вопросу не возвращались.

– К какому именно?

– Я абстрактно выражаюсь. И надеюсь, ты понял. Не юродствуй!

Якименков откинулся в кресле. Снял очки и стал яростно тереть замшей стекла.

Сергеича несколько смутила феноменальная оперативность друга, но ни о каких санкциях, спецповестках он даже не заикался. И только в больном воображении могла возникнуть идея потормошить кого – то из компании, занимающей четыре этажа книжки на Новом Арбате со смехотворной арендой. С таким госшифером на крыше ни о каких разборках, дележе или рэкете (упаси бог) и речи быть не могло. Любое, пусть тончайшее, беспокойство вызывало мгновенную ответную реакцию, но на порядок, несколько порядков выше. Сергеич прекрасно понимал это, сознательно шел по самому краю и не мог объяснить себе, где оступился, наблюдая в данный момент материализацию этого. Туманная перспектива последствий маячила в отдалении.

Бизнес – версию, а заодно и любовь Манцева развалила секретарша Людочка, опьяненная скорее жалостью, нежели бокалом шампанского в ресторане «Серебряный век». Она вывалила такую уйму чего знать не след о потерпевшем боссе, что Сергеич буквально бегом посетил отхожее место и, вернувшись, вновь нежными, едва уловимыми мановениями приоткрывал чуть сомкнувшиеся лепестки, дабы живительный нектар чувственного излияния любящего Людочкиного сердца вдохнула черствая японская пластмасса диктофона.

К другу же вчера приезжал корреспондент прохановской «Завтра», некто Березин. Сергеич даже взял напрокат у надомного информатора значок с Виссарионычем и сменил номера «семерки».

Штаб Н – ского погранотряда

Таджикская ССР, 27.07.1982, 17:02

– Прошу внимания, товарищи офицеры. Группе подполковника Агашина на время проведения операции необходим повышенный уровень боевой готовности личного состава и усиленная охрана государственной границы на участках пятой и шестой застав, для чего вам также будут приданы резервные подразделения. Операция проводится на стыке участков. Подполковник ознакомит вас с деталями операции.

– По агентурным данным, в ночь с 28 на 29 июля будет предпринята попытка нарушения государственной границы СССР на охраняемом вами участке. Нарушители идут с грузом из Пакистана. 24 июля пересекли афгано – пакистанскую границу в районе перевала Акжарда. Кому предназначается груз, время передачи – предстоит выяснить. Наблюдение, нейтрализацию и захват проводит моя группа. Ваша основная задача – после перехода границу закрыть. Задача осложнена режимом радиомолчания. До определенных пределов, разумеется. В эфире – нормальная жизнь границы, связь только проводная. Блокирование приграничного района обеспечивается. Впустить, товарищи, и не выпустить. У меня все. Вопросы?

– Капитан Лукьяненко, начальник пятой заставы. Сколько нарушителей, товарищ подполковник?

– Точными данными не располагаю. Ориентировочно десять – пятнадцать человек. Многочисленность объяснима ценностью груза. Вероятностью огневого контакта соответственно.

– Капитан Пономарев, замполит заставы. Вы имеете в виду, товарищ подполковник, возможность огневого контакта с нашими пограничниками?

– Имею в виду весь маршрут следования в целом. Согласно донесению, маршрут отработан, практикуется не впервые. Оптимальный численный состав диктует опыт.

– То есть вы хотите сказать…

– Да, капитан. Это не единичное нарушение и переход на вверенном вам под охрану участке границы Союза Советских Социалистических Республик.

Митька

Афганистан, в двенадцати километрах от границы СССР, 28.07.1982, 14:30

Маркел, не поворачиваясь, тычет калашом в нависающий над тропой выступ. Митька отползает. Пригнувшись, бежит за каменной грядой к уходящему ввысь, почти отвесному склону. Карабкается, цепляясь за трещины. Головной дух уже должен подходить. Если сразу полезет на обвал – увидит, и тогда Сорокин… Тогда всё к черту. Резина секунд тянется, тянется. Дух не любознательный, замер, осторожно высматривая. Митька ящерицей лезет дальше, вверх. Добравшись, впрессовывается в камни, тянет из – за спины трубу «мухи»^[4]. Дыхание забито жарой и подъемом, но рот жадно хватает лишь печеное густое варево. Голова – звоном, тонким, дребезжащим.

Дальний поворот тропы как на ладони. Солнце жарит не с зенита, а чуть сзади, засвечивая духам. Горяченная зеленая пластмасса жжет щеку. Снизу гортанный крик, но выстрелов нет. Еще двое не спеша подбегают. Говор, шипит рация. Значит, стоп. Митька непроизвольно проигрывает действие внизу: двое присели, один перебежками нюхает обвал. Чисто там, чисто. Зови. Резина времени, растянувшись, трещит на пределе. Пульс – ритмичной болью в ноющих висках. Шипение… Поворот оживает. Первый в магазинном лифчике^[5], с калашом. За ним совсем пацан, на шее палка РПГ без гранаты. Остальные понурым гуськом, за спиной серые небольшие мешки, М–16… Замыкающий. Не соврал Хаким. Восемь. Поворот от них уже метрах в тридцати. Митька жмет. Труба, ухнув болью по перепонкам, подбрасывает. Короткий высверк в основании стены у поворота мгновенно разрастается в облако дыма, пыли, летят камни. Гулкий грохот эхом в вершинах. Бесполезную трубу в сторону. АКС. Жмется к стене от возможного камнепада. Треск пальбы сзади, бесноватый веер свинца шьет тропу. Передний валится, ухватившись за живот. Остальные со всех ног назад, но пути нет – пропасть. В прорези – серая спина. АКС коротко дергает. Вскинутые руки. Глаза ищут…

Уже некого. Все.

Кроссовка соскальзывает на спуске, когда остается метра два. Митька падает боком, ударив локоть и бедро. Боль рвет вымотанное тело. Выть охота. Мычит, поднимается, плетется к тропе.

Ермаков уже разложил пакеты на всех. Не снимая наушников, возится с кучей альпинистских прибамбасов. Рядом моток жгута, какие – то лямки. Хаким с дико вытаращенными глазами остервенело кромсает труп духа в лифчике.

– Что застава, Ермаков? – У Маркела свои заботы.

– Молчит, товарищ прапорщик.

Маркел орет на таджикском Хакиму. Тот, не обращая внимания, машет тесаком. Брызги крови.

– Разбирайте добро. Не лезет – сухпай выбрасывать. Кто боезапас тронет – убью.

Идет к Хакиму, отбирает тесак. Хаким вытирает кровь с довольной гримасы, что-то тарабарит. Из – под рукава халата трое часов. Маркел бросает тесак к добру. Хаким ругается, жестикулирует, пнув ногой труп, неохотно идет набивать свою торбу.

– Этих всех вниз, к Аллаху. Павлов, возьми РПГ. Не копаться! Две минуты – и выходим.

– Молодого нашел, – недовольно ворчит Митька, спихивая мальчишку. Палка РПГ навидалась. Но панорамка – целая, с живой подсветкой и даже в чехле. Заботливый был пацан.

– Ну что там, Ермаков?

– Все нормально, товарищ прапорщик. Молчат погранцы.

– Так… Зимин, вперед. Сорокин, замыкаешь. Подобрались, подобрались. Не спать. Верх и под ногами пасти.

Шаг тяжелый, на горбу прибавилось, бедро отдается ноющей болью. Впереди – монотонный, осточертевший маятник спины Ермака с коробкой рации. Пот струится, режет глаза. Все в расплывчатой мути. Митька вяло мотает головой, стряхивая водопад с бровей: «Когда ж всему этому… Ведь всему же когда – то».

Жара душит, выедает остатки души, превращая в безвольный, но все же шагающий сгусток плоти. Белая топка на все небо, коснувшись вершин, нехотя отдает ущелье тени. В пышущем жаром раскаленных камней студне мгновенная смена красок. Монолит слепящей серости гаснет, незаметно набирает оттенки и, искажаясь в мареве, одевается мягкими играющими полутонами теней. Едва заметное обжигающее движение прокаленного воздуха в предчувствии еще далекой, но убийственной ночи переходит границу терпения, пытаясь сломать, дожать полуживой разум, давящийся теплой хлоркой из фляжек, вымученно бредущий и умоляющий свою госпожу с косой об одном – о прохладе.

«…Ваша РК–1753 от 20.07.1982. Докладываю выполнение. Разведпоиск проведен по трем из четырех указанных направлений. Данные обрабатываются и будут переданы незамедлительно. Считаю дальнейшее проведение поисково – спасательной операции нецелесообразным. Разведгруппа (командир гвардии прапорщик Маркелов) на радиоявки в основное и резервное время с момента выброски, 25 июля сего года, не выходила. В зоне наблюдается активизация действий бандформирований. Операция затруднена, имеются потери личного состава и боевой техники…»

Когда подошли к точке, начало смеркаться. Впереди лежало небольшое плато, сжатое отвесными склонами. Словно раструб, оно упиралось в пропасть. Далеко внизу шумел Пяндж, а с другого берега подступали две скалы – близняшки с совершенно гладкими боками.

Лежали, смотрели, и не верилось. Там – Союз. Хаким без умолку тараторил, что горы здесь молодые, пещер и террас нет, а сверху ущелье «смотреть – не видно», если дальше не лезть. С той стороны «пограничник ходит низ; вертолет боится, летай высоко верх.