5: Из мышеловки

Методический семинар затянулся.

Сегодня докладывала Николь, и я вроде даже записала тему, и полстраницы блокнота исписала, и слушала внимательно, но… Но все было как всегда. Райли путалась в терминах, излагая проект спецкурса по валеологии, и замдиректора Марущак уже настороженно раздувала ноздри. Нос пани Анжелы был изящен, но выражение лица получалось угрожающим. Дело пахло разгромным обсуждением. Очередная попытка Майи получить в общем нужные часы шла к закономерному фиаско. Каждая запинка усиливала и без того гнетущую очевидность.

Педколлектив скучал. Трудолюбивая Николь подавала проект спецкурса уже три раза.

В большом методкабинете было душно до желтизны в глазах: окон уже не открывали, а обогрев весь день пробовали в самых разных режимах. Подготовка к зиме прошла динамично, и медсестре Райли к вечеру будет явно не до переживаний.

Карандаш валился из ватных пальцев, все вокруг сливалось в тусклый гул, подернутый переливами боли. Я понимала происходящее только потому, что это все уже было – только детали отличались.

Вот за деталями я и следила.

Перед Митниковым лежала переложенная закладками стопка распечаток. После запоя он занялся делом. Как минимум, до выхода следующего патча его онлайн-игры запала должно хватить.

Ю Джин Ким что-то увлеченно черкал в блокноте. Это было странно и неожиданно.

Энди Макото сосредоточенно смотрел в записи, поминутно дополняя их. Ничего необычного: через несколько минут он первый приступит к расстрелу Николь – просто ради благосклонного взгляда замдиректора.

Все совсем просто.

Бедная Николь.

– …Таким образом, темы распределяются следующим образом…

Райли начала ошибаться уже в построении фраз. Кто-то сказал ей, что хороший докладчик не смотрит в записи. Причем этот кто-то постеснялся сказать Николь, что она сама докладчик плохой.

– …Тематический контроль кон… контролируется в течение…

Учительница английского Мэри Эпплвилль оторвалась от полировки ногтей, перехватила мой взгляд и картинно закатила глаза. Мэри – человек хороший, и педагог она тоже хороший, и медиум. Но именно для таких как она в прошлых веках придумали слово «экзальтированная». А еще странно, что она заметила меня. Или не странно, потому, что рядом со мной сидел Куарэ.

Неловко извиняясь, опоздавший на семинар сын директора пошел к единственному свободному месту. Я как раз смотрела в окно, поэтому увидела в отражении выражение его лица: он был удивлен – обрадован – смущен перспективой сидеть со мной. Именно такая последовательность эмоций, а не более привычная мне: «расстроен – расстроен – скука».

– …итоговая контрольная работа…

Я вспоминала, как среди дня решилась выпить кофе из автомата. Кисло-горькая жижа вливалась будто прямо в мозг, она медленно убивала своей горячей лаской, но я стояла у окна, крепко сжимала стаканчик и пила маленькими глотками. Где-то среди ароматизаторов и консервантов в напитке плавал нужный кофеин.

«Не хочу заснуть на уроке. Не хочу заснуть на уроке, – повторяла я. – Не хочу заснуть…»

Мантра действовала усыпляюще.

К двум часам дня начали сладко ныть плечи, в три пятнадцать я едва не оступилась на лестнице, направляясь в методкабинет. И теперь мне только и оставалось, что внимательно смотреть в окно, ловить детали в поведении людей и мечтать о холодных простынях.

«Николь, пожалуйста. Ну пожалуйста».

Я честно обещала себе, что выдержу обсуждение – гул голосов, многих голосов, разных голосов, – но еще полчаса сбивчивой речи медсестры вгонят меня в дрему. Куарэ косился в мою сторону с тревогой во взгляде. В стекле отражался только этот взгляд, сразу вокруг глаз Анатоля начинался ландшафт лицея: прогулочные дорожки, увешанный каплями сад с беседками, а где-то за поворотом дороги дикого камня – Периметр.

Взгляд Куарэ, окруженный заоконным пейзажем, – это выглядело жутко.

В кармане зажурчал телефон. Три коротких толчка вибросигнала – и он затих. Николь все сбивалась, замдиректора все копила раздражение, коллеги насыщали и без того тяжелый воздух углекислотой, а я смотрела на короткое сообщение:

<Медкабинеты>.

«Не может такого быть, – думала я, убирая блокнот и ручку в портфель. – Еще совсем светло, ученики на внеклассных занятиях». В глаза словно брызнули подсоленной воды. Был еще исчезающе малый шанс, что меня все-таки хотят обследовать, но озадаченный Анатоль тоже смотрел в экран своего телефона.

Марущак вопросительно повернула голову, заметив, что мы поднимаемся, и я кивнула на дверь. Ей тоже сейчас напишут или даже позвонят, так что большего не надо.

Николь на мгновение запнулась, скучающая публика смотрела на Куарэ и на меня, и все шло своим чередом, но шло очень странно.

Я уходила не одна.

– …П-подытоживая сказанное, – нашлась Райли, – я хотела бы отметить, что спецкурс такой структуры в выпускном классе…

Извини, Николь. Я бы с удовольствием доспала на твоем докладе.

– Что это значит? – спросил Анатоль, когда за нами закрылась дверь.

Пустой коридор разворачивался в бесконечность. Странный коридор: как если бы я стояла между двух зеркал.

– Я не знаю. Вероятно, Ангел.

Анатоль замер, перебрасывая ремень своей сумки через голову:

– Ангел? Снова? Еще один?

Я кивнула и пошла вперед. Странный взгляд Куарэ, странный коридор. Мне не нужен сейчас Ангел, мне нужно просто выспаться. За окнами клубился туманный октябрьский день, и одного взгляда в дождливую заоконную серость хватило, чтобы понять: это все на самом деле. А так хотелось осознать наконец, что я просто заснула под скучную сбивчивую колыбельную.

– Витглиц? А как часто они, э-э, обнаруживаются?

– Закономерностей нет.

Пустой коридор отзывался призрачным эхом. «…Будь это Ангел, – думала я, – объявили бы тревогу». Значит, что-то другое. Что-то странное.

«Закономерностей нет», – вспомнила я саму себя секундной давности и в который раз решила, что недосыпание – страшная вещь. Ангел проявляет себя после эмоционального или когнитивного потрясения – это закономерность за номером один.

Номер «два» я додумать не успела: мы уже стояли перед дверями медицинского кабинета. Куарэ потянул на себя дверь и наткнулся на металлическую переборку за нею. Металл матово блестел, и дополнительные ребра жесткости выделялись на его поверхности.

И это было совсем плохо.

– Ч-что это?

– Карантинный щит.

– Что?

– Отойдите, Куарэ.

Я достала свой пропуск и приложила к черной панели сканера. Сон выдувало из головы ледяным сквозняком оторопи: «Средь бела дня? Прямо вот так? Никаких оповещений, никакой службы безопасности…»

В стене зашипело. Медленно – как этот день, как мой сон – поползла в сторону металлическая пластина, а взгляд Анатоля выжигал мне висок.

– Что происходит, Витглиц?

В его голосе мерцал страх. Когда за дверью медкабинета ты обнаруживаешь бронеплиту – это странно и немного пугающе, даже если не знаешь, зачем она поставлена. Готова поспорить, он ни строчки не прочитал из «Специальных процедур».

Впрочем, это не имеет значения. «Специальные процедуры содержания» не предусматривают того, что я сейчас вижу.

– Я не знаю. Карантинный щит опускают в экстренных случаях.

– Экстренных? Как… Ангел?

– Да.

– Он… Там?

– Не знаю. Щит должен применяться только с общей тревогой.

Куарэ замолчал. Наконец.

Щит полз в сторону, а мое зрение менялось. Боль когтями впилась в глазные яблоки, изменяя восприятие. А вместе с восприятием – и меня.

«Карминная дрожь» – это симптом, это боль, это рвущиеся капилляры. Это оружие.

Все, чего я коснусь, взорвется облаком пыли, но это только побочный эффект. Но важно лишь то, что у Ангела не получится меня проглотить – вернее, получится, но это все равно что глотать моток колючей проволоки.

Очень колючей, разумной и упрямой.

Внутри медкабинета все молчало и даже горел свет. Было слышно, как стало легче Анатолю у меня за спиной, было слышно дыхание: одно, второе, третье. И четвертое. Я прислушалась к мнимо пустому пространству, ловя шуршащие звуки дыхания.

Раз. Я сама. После удаления метастаза похрипывает левое легкое. До сих пор.

Два. Анатоль Куарэ. Он когда-то курил, но это было давно, а сейчас у него в крови много адреналина.

И еще двое, причем один из этих двоих – ученик. Ученица.

И она спит.

– Доктор Мовчан, – громко сказала я, опуская напряженные руки, – мы пришли.

Из двери, ведущей в приемный покой, тотчас же высунулась голова доктора. Женщина приложила палец к губам и поманила нас за собой. «Это глупо», – решила я и сделала на пробу скрипучий шаг. Толченое стекло в коленях, толченое стекло в глазах и непозволительно много мыслей о самочувствии.

– Она спит, – полушепотом объявила Мовчан, указывая на девушку, которая свернулась клубочком под белыми простынями. Прямо на койке для осмотров.

Я терпеливо ждала: мозаики событий пока что не хватало. Всего-то: спящая ученица, карантинный щит на двери и доктор Мовчан, переживающая за здоровый сон лицеистки.

Ужасно завидую последнему кусочку мозаики.

– Это Кэт Новак, 3-С. Ее нашла уборщица под западной лестницей, – Мовчан задумчиво покрутила сигарету, потерла ее, но все же спрятала в карман. – Ммм… Ее крепко помяло, но она ничего не помнит.

Кэт, вспомнила я. Она писала плохонькие эссе, но у нее всегда была впечатляющая пространственная и зрительная память. И она любила свои французские замки.

«Вернее, «любит», как я понимаю».

– «Помяло»? На нее напали?

Это Куарэ.

– Да. Но не в том смысле, о котором ты подумал, – кивнула доктор. – Персонапрессивный удар, степень этак вторая – третья.

Я спиной чувствовала растущее недоумение и поспешила ускорить неизбежное.

– Он не читал «Специальные процедуры содержания».

Мовчан посмотрела на Куарэ поверх очков и рассеянно заправила локон за ухо.

– Это правда?

– Да, – быстро и с явным вызовом в голосе ответил Анатоль.

Он обиделся. Глупо.

– Понятно. Не выйдешь отсюда, пока не прочитаешь параграфы безопасности и терминологии. И учти, это не инструкции по ТБ, подписью не отделаешься.

Голосом доктора можно было до блеска отскрести даже самую грязную тарелку. Женщина повернулась ко мне, а я по-прежнему ничего не понимала.

И, как это ни ужасно, снова хотела спать.

– Соня, это Ангел. Я не понимаю, что происходит, но ее помял Ангел.

Она устала. Возбуждена и устала.

Мовчан села на стол и, тряхнув головой, закурила.

– Ее надкусили и бросили, ребята. Причем надкусили с умом, я даже по сомнографии едва поняла, что произошло. Чуть на эпилепсию не списала, дура старая.

«Так не бывает», – была первая мысль.

– Почему вы решили, что это Ангел?

– Остаточное синее излучение, – сказала доктор, внимательно следя за связкой дымных нитей. – Едва заметное. Но я его увидела.

Ангел, который не поглощает всех и вся на своем пути. Не растет, не развивается в свою нечеловеческую форму. Это как «я научился бегать, но делаю по шагу в день». Или: «у меня после «мыльницы» появилась зеркальная камера, но я все равно работаю «мыльницей».

Нет, и еще раз нет. Это слишком не по-ангельски. Слишком по-человечески.

– «Помяли», «укусили»… – вдруг сказал Куарэ. – Я, конечно, понимаю, что я не читал…

– «Мнёт» персонапрессивный удар, Куарэ. Персонапрессивный удар – это вторжение в микрокосм, – холодно ответила Мовчан. – Уничтожение грани между твоим «я» и «я» агрессора.

– Вторжение в душу?

Доктор Мовчан вздохнула и не глядя опустила сигарету в пепельницу. Глава научного отдела лицея очень не любила слово «душа». Мсье Куарэ только что или заработал себе развернутую лекцию, или попал в список неприятных доктору людей.

Впрочем, ни первое, ни второе меня не волновало: Мовчан снова забыла, что при мне курить не стоит. Забыла об этом и я. Я подняла руку, я старательно дышала носом, ощущая, как внутри становится все меньше места для воздуха, будто бы я вдыхала его в шагреневую кожу.

Бум. Бум. Бум.

Если бы мне не хотелось спать, я бы сообразила раньше. Если бы Куарэ не пришел ко мне ночью, я бы не хотела спать. Все просто, решила я: во всем виноват Анатоль. Колени стали наконец ватными, и я облегченно полетела куда-то вниз.

«Хотя бы высплюсь».

* * *

Я очнулась на тахте. Под переносицей взрывался льдом нашатырь, в боку кололо. Было еще какое-то странное ощущение, но сознание возвращалось толчками, мысли путались, а плечи еще помнили, как меня поднимали, несли.

Мир был серым в красную прожилку. А потом пришло сияние.

– Соня, детка, скажи, что ты видишь свет.

А, да. Я выдохнула, ощутив новый удар боли в боку, и зрачок заработал как надо.

– Вижу, доктор Мовчан.

– И что ты меня простила.

– Я вас простила.

Сейчас речь пойдет о футболке с надписью «Не курить», а я тем временем припомню, что курение убивает, и в моем случае это не гипербола. Уже пятая ошибка доктора, и три раза до того я успевала выйти из никотинового облака.

– Витглиц?

Еще одно лицо. Это он перенес меня на тахту, поняла я. Я откуда-то знала, что Куарэ чуть не уронил меня от волнения, а пока Мовчан колола антигистамины, он почти отгрыз себе большой палец.

– Куарэ.

– Вы… С вами?..

– Я в порядке.

Мне удалось сесть – хотя и не без помощи стены. Медкабинет светился своим странным светом – точно каждый белый предмет здесь был источником сияния. Мовчан убирала в лоток шприц, ампулы и комки ваты – тоже светящиеся, – и в глаза мне старалась не смотреть. А в паре метров от меня по-прежнему спала маленькая Кэт Новак.

– Надо найти слепок Ангела, – сказала я вслух, глядя на девочку.

У нее тонкие губы, и она удивительно тихо спит.

– Обязательно, – оживилась доктор. – И ознакомить медиумов с этим слепком.

– Я готова.

Тишина получилась громкая и хрупкая.

– Соня, деточка… – растерянно сказала Мовчан. – Ты уверена, что можешь?..

Я прислушалась к себе: могу, конечно. Могу, хотя и многовато «но». Ответный взгляд у Мовчан получился мягким, но изучающим. И она не хуже, чем я понимала, что действовать надо быстро.

Хотя бы потому, что девочка проспит еще только час или два. Мовчан кивнула, и я подошла к ученице, убрала локоны, скрывающие ухо. Я вглядывалась в завитки, я искала самый мягкий путь внутрь – как звук, как яд. В голове, там, где болезнь выела себе гнездо, что-то шевельнулось. Что-то любопытное и жадное. Я вздохнула, вбирая последний глоток воздуха этого мира – и очнулась на полу.