Игоря совершенно не волновало, о чем они шепчутся. Всё идет хорошо. Поговорят, успокоят друг друга, может, приласкают еще. И кошмары будут пореже сниться.

Сквозь тягучий, мучительный полусон-полубред откуда-то снаружи просочился крик. В любом другом случае Олег и внимания бы не обратил – мало ли здесь стонов и воплей, но голос показался знакомым. Кто это здесь, в его собственном сне? Любопытство потянуло за собой, и он полез, полез вверх, как водолаз из океанских глубин, высвобождаясь от тяжелого гнета видений и не менее тяжелого похмелья.

С трудом разлепив распухшие веки, он обвел взглядом комнату. Пустой стол, кресла с изодранной обшивкой, рядом на лежанке спит, свернувшись эмбрионом, кто-то свой, привычный, но кто – со спины не понять. Из-под короткого пледа видны только худые ноги в потемневших от грязи и пота полосатых носках. У стены свалена использованная пластиковая посуда – ножи, вилки, стаканы. Ждет Учителя, кроме него на улицу никому выходить нельзя. Да и не пойдут – не тянет. Кому-то, как бедной Оксане, страшно, а таким, как он сам, давно уже всё равно.

В углу, рядом с ножкой стола примостилась недопитая бутылка водки. Наклейка отодрана, но и так понятно, что это за прозрачная жидкость в простой стеклянной бутылке.

Кричала Оксана. Она сидела на диване, вжавшись в угол, как перепуганный котенок, дрожала и всхлипывала.

Олег сполз с лежанки вниз, встал на четвереньки. Его мутило, пол ходил ходуном, стены всё время норовили куда-то разъехаться. Он зажмурился, слегка, чтобы не вызвать новое светопреставление, помотал головой и, превозмогая страшную ломоту в костях, пополз к дивану. Сухой, тяжелый и непослушный язык с огромным трудом ворочался во рту. И всё же, протолкнув воздух сквозь саднящее горло, ему удалось… нет, не сказать, скорее – выдавить слова по капле, будто пасту из опустевшего тюбика:

– Не кричи… Оксанка, не надо. Сейчас… я приду… и всё будет… хорошо…

Поднять голову, чтобы посмотреть, услышала она или нет, он не мог – мир бы опять перевернулся. Но всхлипы затихли. И вдруг рядом оказался кто-то близкий и родной, обнял и прошептал:

– Олежка… мне страшно. Я так больше не могу.

На следующий день, ближе к полудню, отдохнувший и посвежевший Игорь, поставив набитые сумки у стены, звенел ключами и предвкушал, как сейчас, едва он откроет дверь, к нему бросится Ксанка, прочие девчонки из нормальных, парни подойдут, чтобы пожать руку и взять сумки. Может, кто-то из «тяжелых» пришел в себя, почувствовал радость жизни и тоже встретит Учителя на пороге.

Дверь открылась. Странно, но за ней никто не стоял, коридор вообще был пуст, лишь в дальнем конце, у кухни кто-то спал прямо на полу, шумно дыша и ворочаясь.

– Ксанка! – позвал Игорь.

Молчание. Из угловой комнаты доносился богатырский храп и невнятные стенания. Учитель улыбнулся: Леона и Стаса, похоже, опять положили на одной кровати.

Он свалил сумки в прихожей, скинул ботинки. Как был, в плаще, прошел на кухню. Может, Ксана готовит, как обычно в это время, и потому не слышит?

Но и там ее не оказалось. На стуле развалилась Ириска, сопя и причмокивая открытым ртом. Грязная рубаха немного задралась, обнажив живот и краешек нестираного лифчика. В углу всё так же спала Катёнка. Игорь удовлетворенно кивнул: пол под ней сверкал чистотой. Молодец, Ксана! Только где она? Уйти из Приюта девушка не могла – ключи есть только у него. Что за глупые прятки?!

Он нашел их в ванной. Пустой и Ксана сидели на полу, навалившись спинами на выщербленный край чугунной лохани. Олег обнимал поникшую девушку свободной рукой, другая – с распоротыми венами – лежала на колене, сжимая в кулаке ладошку подруги. Ее запястье пересекала такая же неровная буро-коричневая полоса с лоскутьями кожи. Стекая вниз, их кровь смешивалась, пока не запеклась на полу багровым ковром.

Осколки разбитой бутылки веером разлетелись по кафелю. Самый большой, наполовину окрашенный карминовым Пустой держал в правой руке, чуть касаясь острой гранью Оксанкиной шеи. Остекленевшие глаза обоих смотрели в неведомую бесконечную даль.

Игорь считал, что он давным-давно убрал из квартиры всё сколько-нибудь пригодное для суицида. Вилки и ножи заменил на пластиковые, замуровал розетки на кухне и в ванной, даже посуду купил небьющуюся.

Но если человеку что-то очень надо, он всегда это найдет.

* * *

Савва постучался в кабинет Чернышова ровно в десять. Секунда в секунду, как вызывали. Пригладил бороду и – в ответ на приглушенное «войдите» – открыл дверь. Командир сосредоточенно щелкал клавишами компьютера, рядом сидел Даниил, как всегда молчаливый и бледный.

Артем поднял голову, кивком поздоровался:

– С праздником, Сав. Проходи, садись.

Корняков стянул офицерскую полевую куртку («Привет, Даня, как спалось?» – «Милостью Господа, хорошо»), уселся на неудобный вертящийся стул.

– Что случилось, командир? Неужели кто-то из наших клиентов работку подкинул! И когда только успел! Нет, чтобы отдыхать до девятого, как все люди.

– Хорошо бы они всё время отдыхали, – сказал Даниил.

– Кто ж спорит, Даня, славные времена б настали. Только так не бывает. Чувствую, командир приготовил для нас очередную пакость.

– Не балагурь! – Чернышов отодвинул клавиатуру, развернулся в кресле. – Веселого мало. Вчера рано утром в съемной квартире на Грайворонском проезде, вскрыв друг другу вены, покончили с собой двое молодых людей. Олег Пустин, двадцать один год, и Оксана Линчуковская, девятнадцать лет.

– Господи, прости несчастным заблудшим душам этот грех! – пробормотал Даниил, перекрестился.

– Хреново, конечно, – Корняков помрачнел. – Но разве это по нашей части?

– Прибывший на вызов наряд обнаружил в квартире еще двадцать четыре человека в разной степени алкогольного и наркотического опьянения. В основном – молодые ребята от шестнадцати до двадцати двух лет, одиннадцать парней и тринадцать девушек. Но на притон не похоже, хотя на кухне и нашли небольшой запас наркоты и восемь бутылок водки. Препараты в основном легкие, антидепрессанты – эйфорин и производные экстази, водка нормальная, не самопал. Да и обстановка в квартире несколько иная, чем обычно бывает в притонах. Я только что прочитал докладную: решетки на окнах, форточки и рамы заварены, комнаты забиты лежанками, диванами и спальными мешками. На гостиницу гастарбайтеров не тянет, у всех были паспорта. С московской или областной пропиской.

– Похоже на секту…

– В том-то всё и дело, что только похоже. Информации по этой квартире и по съемщику навалом. И у местных, отделенческих ментов, и у ОБНОНа. Только прижать особо не за что. Да и не так просто.

– Почему это?

– Съемщик вообще колоритная фигура. Вот посмотри.

Артем перебросил через стол несколько снимков. Моложавый мужчина на фото больше всего походил на… православного священника: благообразный вид, окладистая, чуть подернутая сединой борода, длинное черное пальто. Общее впечатление портил лукавый, с хитринкой взгляд.

– А! – Корняков хлопнул себя по колену. – Религиозный мошенник!

– Тоже не совсем. Очень интересный персонаж – всего понемногу и ничего совсем. Знакомьтесь: Игорь Анисимович Елагин, тридцать три года, холост, безработный, числится на бирже труда.

– Не тяни, командир. Рассказывай про этого гаврика.

– Почему он так выглядит? – спросил Даниил. – Он что, иерей?

– Почти в точку, Даня. Но, как и всё с этим деятелем, – почти, но не совсем. Восемь лет назад он поступил в семинарию, даже отучился там какое-то время, но потом его отчислили. Характеристика чрезвычайно лестная, вот, смотри… – Чернышов открыл на компьютере какой-то документ, зачитал прямо с экрана, – … авторитарный склад характера, товарищей старался подавить волей или знаниями. Для жизни в общине не приспособлен, для пастырского служения чрезвычайно опасен. Дальнейшее обучение не рекомендуется, получение сана не рекомендуется категорически.

– Забавный парень.

– Это только цветочки, Сав. Дальше – больше. Потерпев неудачу с духовной стезей, Елагин подался в психотерапевты, прошел трехмесячное обучение, даже диплом какой-то фиктивный получил. И – судя по всему – возомнил себя великим духовником и психологом. Квартира, где нашли самоубийц, числится за вполне официальной организацией. Зарегистрированной, со счетом в банке, реквизитами и всеми разрешительными документами. Внешне всё очень даже невинно. Называется «Реабилитационный кружок помощи потенциальному суициду».

– О как! А что ж эти двое тогда…

– Этот вопрос Елагину задавали уже не раз. Пустин и Линчуковская – не первые самоубийцы в его квартире. За время существования «кружка» погибли семь человек. Теперь девять. И ничего нельзя сделать. Не подкопаешься, даже по статье «доведение до самоубийства» не привлечешь. Во первых, Елагин клянется, что всё обстоит совсем иначе. Он, мол, выискивает в Сети и на улицах молодых глупцов, готовых к суициду, селит их на этой квартире – кстати, оказывается, она тоже свое наименование имеет, громкое и пафосное: Приют. Елагин их кормит-одевает, развлекает даже, стремясь отвлечь от деструктивных мыслей. Мнит себя великим психологом и считает, что вот-вот всех вылечит. А во вторых, он, оказывается, популярная личность. Любимое детище либеральной прессы и правозащитных организаций.

– Ну как же, – процедил Савва, – герой, небось. Бессердечное государство плюет на проблемы молодежи, по улицам бродят два миллиона беспризорников, и вот нашелся, наконец, благородный спаситель глупых девчонок и пацанов. Вроде наших старых знакомых из «Зеленого луча»…

Даниил вздрогнул, чуть приподнялся, собираясь что-то сказать. Корняков почти сразу понял свою ошибку.

– Прости, Дань, вырвалось. Не хотел тебе напоминать. Но те гады тоже в спасатели рядились, работу, мол, детишкам даем, благоустроенное будущее. Может, и этот с ними в одной куче?

– Да нет, всё чисто, никакого сексуального давления. По крайней мере, никто не заявлял. Пациенты уж точно. Судя по всему, они вообще на него молятся, Учителем величают. Он же в семинарии всякой церковной риторики нахватался, скрестил с дедушкой Фрейдом и кое-какими бредовыми теориями собственного производства, а в итоге получилась почти секта с псевдоправославной базой.

– Опять почти?

– Опять. Потому что Елагина и здесь нечем прищучить. Подопечные на него не пашут, скорее наоборот – он сам вертится, как белка в колесе, чтобы их содержать, квартиры никто не переписывает, на счет в банке если чего и падает, то исключительно пожертвования. От фондов благотворительных да от частных лиц. Судя по тому, что удалось накопать, – от родителей некоторых пациентов.

– Нет, точно герой! Только вот ребятишки почему-то вены режут, – мрачно заметил Корняков.

– Сав, не говори так! Я даже представить не могу, что должно случиться, чтобы человек сам, по собственной воле лишил себя самого ценного из всего, что даровано Господом.

– Но это же правда, Дань! «Всё хорошо, прекрасная маркиза», а люди гибнут.

– Он даже слово специальное изобрел: суицидеры. – Артем собрал со стола фотографии, положил в папку. – О тех, кто погиб, скорбит, но, говорит: остальных-то по своей методике я вытянул. А их поболее будет.

– Судя по тому, что случилось вчера, методика слегка прогнила.

– Да какая там методика, Савва! Он в семинарии пробыл меньше года, да и психотерапию за три месяца не изучишь. Думаешь, он с ними душеспасительные беседы вел и сеансы психоанализа? Ну, с кем-нибудь, может, и вел, но в основном, судя по многочисленным рапортам участкового, Елагин своих пациентов просто спаивал.

– Как?

– Элементарно. После первых случаев понял, что добрым словом ничего не добьешься, и решил проблему кардинально. Только средства выбрал не самые подходящие: потенциальных суицидеров на краю жизни удерживали водка и легкие наркотики. Грубо говоря, Приют превратился именно в притон. И на какие средства всё это делается – неизвестно. Вот так.

– Раз наркота есть, почему ОБНОН его не повяжет? – спросил Савва после недолгого молчания.

– Объемы не те. Две-три дозы эйфорина, таблетка-другая экстази. За мелочь арестовывать себе дороже – крик на всю страну поднимется. Есть версия, что наркотой он все-таки немного приторговывает, отсюда и деньги на всё, и постоянный доступ к антидепрессантам. Но проследить ни разу не удалось. В общем, поскольку в кружке Елагина есть и признаки секты, и религиозное мошенничество, и колеса – всего понемногу, дело решили передать в Анафему. Отец Адриан распорядился: в самую лучшую группу.

– То есть нам? И с перспективой облажаться на всю страну, если что будет сделано не так?

– В точку, Сав. Пресса нас живьем съест. Она Елагина любит, как теленок соску: что ни месяц, он им новую сенсацию подкидывает. Наш парень, хоть ни на духовника, ни на психотерапевта толком не выучился, общественным мнением управлять умеет. Да и реклама вроде не навязчивая, а цепляет. Слоганы – высший класс. На сайте так и написано: «Здесь тебе помогут. Ты больше не одинок».

– У него и сайт есть? – удивился Корняков.

– Сайты сейчас у всех есть, но этот, я тебе скажу, вполне профессионально сделан. Суицид. нет. А на первой странице висит специальный тест. Называется «Какой из вас самоубийца?». Вопросы вроде шуточные, но знаешь, – Артем пододвинул к себе клавиатуру, – в каждой шутке есть доля правды. Я вчера его прошел из интереса…

– И что? – с живым интересом спросил Корняков.

– Читайте.

Артем развернул монитор. Савва и Даниил придвинулись ближе. На экране мерцали серебристые строчки: «Вы – страшный самоубийца. Вы настоящая гроза общества! Вы ангел смерти. Нет, вы не уйдете из жизни просто так, вы потащите за собой всех врагов, вы сделаете из вашей смерти историческое событие. 11 сентября померкнет, когда в эфир выйдут новости, сообщающие подробности вашего самоубийства! Лишь бы не оказаться рядом с вами, когда вы захотите убить себя».

Даниил отшатнулся от экрана, перекрестился. Савва молчал с минуту, поднял бровь и удивленно покачал головой.

– Нет слов. Сижу и дрожу.

– Ладно, не подкалывай. Я специально самые жесткие варианты ответов выбирал, чтобы на результат посмотреть.

– Ну… серьезно получилось.

– Очень. А теперь представь, что такой результат огреб прыщавый паренек лет семнадцати, обиженный на весь мир, который уже второй месяц засыпает с идеей «вот умру, и вы все пожалеете!». Понимаешь? Он верит, что нашел единомышленников, читает «ты не одинок» и прет на сайт, а потом и в Приют. Я почитал, что они пишут, – волосы дыбом встали. Темы для разговоров – красота суицида, самоубийство в день рождения, какой способ наилучший, содержание предсмертной записки и так далее. Даже думать боюсь, о чем они в «кружке» друг с другом беседуют. Елагин, похоже, сам не понимает, какую страшную машину разрушения подложил под свои прогрессивные методы.

Савва с Даниилом переглянулись.

– В смысле?

– Ну, как я понимаю, Елагин не может над ними вечно нянькой сидеть, так? Когда-то приходится выйти на улицу, за едой, за деньгами, за наркотой наконец. Пациенты остаются одни, все вместе в малогабаритной трехкомнатной квартире. Предоставленные сами себе, запертые в глухой коробке о четырех стенах – помните, заваренные форточки? – да еще после алкогольного или наркотического депресняка. И вместо правильных дум о смысле жизни, они подпитывают друг друга негативными эмоциями, с каждой фразой уверяясь в правильности своего выбора. В такой атмосфере суицид не просто вероятен, он – обязателен. Или скажете, что я не прав?

Контроллеры молчали. Чернышов протянул папку Савве, кивнул Даниилу.

– Здесь всё по Елагину. Почитайте, посмотрите, что и как. Будут какие соображения – сразу ко мне. На Грайворонском потолкаться тоже не вредно. Только, Сав, без тотальной войны, штурма и перманентного насилия, пожалуйста. Спокойно наблюдать, отслеживать контакты. Ясно?

Корняков хотел вытянуться во фрунт, щелкнуть несуществующими каблуками, но вовремя вспомнил о тех двоих, что лежат сейчас рядышком на холодном прозекторском столе. В последний раз вместе на этой Земле.