Ау, Детство!

Детство

северный полюс ангины

к ноге прижался тёплый тюлень грелки

голову сжали наушники земных полушарий

термометр вынутый из подмышки

показывает температуру океана.

Владимир Бурич.

Вспомнилась чёрная пашня,

Дальних собак голоса,

Маленький, одноэтажный

Домик, где я родился.

Анатолий Жигулин. «Лает собака с балкона…».

Давно разбито овальное зеркало,

вобравшее частицы всех комнат, мансард,

деревенских изб, через которые прошло моё детство.

Но что с тем мальчишкой, которого я видел

за гладким стеклом? А может, он остался навсегда таким,

каким был, может, с ним мать, отец и сестрёнка,

такая маленькая, что ещё не в состоянии дотянуться

до зеркала и ей надо подставлять табуретку.

Нет окна, в которое я когда-то глядел. Нет того зеркала,

но засел во мне его острый осколок. Порой от него больно,

но он не даёт остыть сердцу. Осколок разбитого зеркала

не злого тролля, а зеркала детства,

в котором мир всегда был добрым.

Вадим Макшеев. «И видеть сны…».

Это больше для тех, кто и говорит это самое «ау!». Для проживших и переживших Детство (пусть так и будет – с большой буквы, как Родина, Отечество). А кто ещё в нём, тому всё это будет непонятно, поэтому притчу эту, о детстве, которая записана дальше, в конце этой главы, можно пропустить.

Детство, пожалуй, такой из периодов в жизни человека, о котором хочется рассказать и поговорить. Думаю, что у любого из писателей (Боже упаси себя отнести именно к названной когорте!) можно найти пусть не отдельные, но, всё же, особые места в их произведениях, где описываются какие-то моменты, связанные с детством. Пусть даже и не самого этого писателя, но часто именно случаи из его детства, перенесённые на героя произведения.

Мне очень понравился цикл стихотворений известного русского и советского поэта Николая Асеева «Курские края», в содержание которого он вложил и воспоминания своего детства. Достаточно посмотреть по названиям отдельных фрагментов цикла, чтобы и говорить об этих воспоминаниях (Асеев родился в 1889 году, а этот цикл он писал почти двадцать лет, последние записи датируются 1943-м годом): «Вступление», «Дом», «Дед», «Бабка», «Мальчик большеголовый», «Детство», «Город Курск». Приведу лишь небольшую часть из фрагмента «Детство»:

Детство. Мальчик. Пенал. Урок.

За плечами тяжёлый ранец…

День ещё без конца широк,

бесконечен зари румянец.

Мир ещё беспредельно пуст:

света с сумраком поединок;

под ногой веселящий хруст

начеканенных за ночь льдинок.

На душе ещё нет рубцов,

ещё мало надежд погребённых;

среди сотни других сорванцов

полувзрослый-полуребёнок.

Но за годом учебный год

отмечает с различных точек

жизни будущего – господ,

жизни будущего – чернорабочих.

Дело здесь не в одних чинах,

не в богатстве, не в блюдах сладких,

а в наследье веков, в сынах,

в повторяющихся повадках.

Вспоминать детство в моём возрасте – это уже ностальгия. Она приходит вместе со склерозом. Чем больше склероз, тем больше эта самая ностальгия. Склероз, это когда не помнишь, что было вчера, а ностальгия, это когда помнишь, что было вчера, но много-много лет тому назад. Хорошее или плохое, это уже вопрос другой. Можно сказать несколько по-другому. К примеру, я только-только вспомнил что-то из детства, очень отчётливо какой-то интересный эпизод, решил записать эти яркие подробности, но никак не могу найти ручку, которой только что записывал.

Я спрашивал своего отца, согласен ли он прожить снова ещё одну жизнь. Вот он и сказал, что не согласен. Не согласен снова попасть в то своё детство, которое у него было. Вернее сказать, которого у него не было. Холодное, голодное. Когда он ежедневно, с 1933 по 1936 г., ходил в школу в Грязные Дворики, что примерно за семь километров от дома, с одним куском жмыха на завтрак и обед. (Не он один ходил в эти Дворики, и тоже не он один с куском жмыха. Поскольку я пишу о своём детстве, я и вспоминаю то, что ближе ко мне. Но это можно перенести на многие семьи и не только одной нашей деревни.) Когда вместо детских игр, положенных по возрасту, приходилось заниматься непосильным для него и его брата и сестёр взрослым трудом в домашнем хозяйстве и в колхозе. Особенно в то время, когда его отец оказался «врагом народа», и пять долгих лет, как раз с ноября 1932 по ноябрь 1937 года, их семья одна управлялась со своим хозяйством, да одновременно и с колхозными делами.

Да и мама моя вряд ли согласилась бы с возвратом в своё детство, на которое пришлось известное раскулачивание, когда их семью выселили из дома, дом разрушили (у них был кирпичный дом, построенный ещё её прадедом), отобрали всё, что было. Да ещё и не давали жить тем, что каждый день отбирали и уничтожали пищу. Просто выбрасывали всё на улицу. Когда жили они в полуземлянке, собранной из остатков их разрушенного при раскулачивании дома. Когда отца их, моего дедушку Серёжу, забрали на Финскую войну («Зимнюю войну», как она называется в нашей истории), когда осудили его потом, в колхозе, в 1940 г., на шесть месяцев на трудовую повинность. Последние три месяца до начала войны он отбывал эту повинность в Белоруссии. Прошёл две войны, полностью финскую, «Зимнюю» (с ноября 1939 г. по июнь 1940 г.), и практически полностью Великую Отечественную. Он был убит под Кёнигсбергом (Калининградом) в середине февраля 1945 г. Когда в начале войны их мать, мою бабушку Машу, от троих детей забрали почти на месяц на строительство оборонительных сооружений под Воронежем. Вот и вспоминается ей только это, потому что другого в детстве и не было, детского-то. Уже после смерти мамы мы с женой часто ездили в город, где жили две её сестры, Александра и Мария. И с ними тоже часто вспоминали их детство, довоенное, военное и послевоенное. Что можно сказать: без слёз никогда не вспоминалось. И это о Детстве, самом счастливом периоде жизни человека.

Кому интересно, могут почитать книгу Александра Зиновьева «Нашей юности полёт». Примерно в конце этой книги её автор приводит диалог между некоторым советским человеком, Богом и Дьяволом. Речь в этом отрывке идёт как раз о желании или нежелании человека ещё раз прожить всю жизнь, такой же, как она у него и была, один к одному. Рассматриваются такие её части как детство, отрочество, юность, зрелый возраст и старость (Бог пообещал, что сделает возврат к повторению жизни, если человек того захочет). При этом было поставлено условие, что в повторной жизни все периоды обязательно должны присутствовать, независимо от желания человека. Посовещавшись с собой, человек не согласился. Как иногда на судебном заседании при одном судье: «Посовещавшись на месте, суд решил…». При этом речь шла только об этом человеке, но никак не о других людях, которые жили вместе, людях, которые жили вместе с ним, страдали и радовались, работали и отдыхали. Они-то согласны ли были на повторение своей жизни? Их-то никто и не спрашивал. А с этого и надо было начинать разговор человека с Богом, человеку и надо было об этом подумать в первую очередь. Но у Зиновьева была другая цель, рассказать о жизни человека в разные времена истории нашей страны.

Конечно, не хочется закончить свою жизнь в неизвестности дальнейшего. Как говорил мой прадед (сам