Глава 3

«До чего же наглая морда…» – в который уже раз думал я, рассматривая себя теперешнего в мутноватом зеркале умывальника. Оттуда на меня глядел лопоухий, худой, но жилистый шкет с хитрыми, плутовскими, наполненными жаждой авантюры кошачьими глазами и копной каштановых волос. Похож на Сникерса, жил когда-то в лихие девяностые в подвале нашей четырехэтажки беспризорник с таким прозвищем, ежеминутно доставляя огромное количество хлопот абсолютно всем и всюду. Должно быть, Мишка Власов из той же породы котов, гуляющих сами по себе. Именно из таких вот характерных типажей в равной степени получаются либо гениальные разведчики, либо столь же гениальные негодяи. Тут уж как судьба и воспитание распорядятся.

Одежка на мне тоже примечательная: белая рубаха с кальсонами, ноги обуты в похожие на калоши кожаные больничные тапки-опорки, на плечи накинут наскоро и кое-как подшитый и подогнанный под меня больничный серый халат. Пугало огородное, ей-богу.

– Миша, хватит любоваться собой, как Нарцисс у глади речной, – раздался у меня за спиной голос Ларисы. – Скорей беги в вестибюль – там из земского^[2] приехали.

– А может, не надо, Лариса Анатольевна? – с некоторым упрямством спросил я, продолжая уверенно играть роль своенравного и капризного подростка.

– Как это не надо? – не унималась Лариса. – Там ведь не только говорить будут, но и подарки дарить. Немедленно спускайся.

– Ну, ладно. Тогда пойду, – сдался я перед напором вчерашней гимназистки из Новгорода Ларисы Гиацинтовой, а ныне сестры милосердия в одном из небольших госпиталей польского городка Августов. Уговаривать Лариса умеет, а я, даже несмотря на свою нынешнюю подростковую прыть, пока нахожусь не в том положении, чтобы отказываться от любой, пусть даже и самой пустяковой, помощи.

* * *

За почти три недели лечения я уже успел хорошенько изучить все то, что меня окружает, и полностью освоился в новой для себя обстановке. Госпиталь двухэтажный, на шестьдесят раненых (по четыре-шесть человек в палате). Внизу большой вестибюль со столами, где раненые играют в шашки и домино либо помогают няням заматывать в рулончики бинты. Рядом с вестибюлем обширная столовая для ходячих. Лестница в два марша ведет на второй этаж, там перевязочная, комната дежурных сестер и восемь палат. Кухня и бельевая внизу за столовой.

Теперь о медперсонале. Начальник госпиталя Павел Рудольфович Воскобойников. Поговаривают, что у него до войны фамилия была другая, немецкая, но к тому моменту, когда Петербург по высочайшему повелению переименовали в Петроград^[3], Павел Рудольфович Авербург уже сделался более «русским» Воскобойниковым.

У докторов Клестова и Розова аналогичная история. Повинуясь всеобщей борьбе с германским засильем, тоже стали «перевертышами».

Из медсестер, кроме Гиацинтовой, есть еще несколько девушек и плюс многочисленные старые нянечки и санитары. Вот и весь медперсонал.

Куда сложнее мне было разобраться с нынешним временем, хотя поначалу вроде бы все шло неплохо. Сориентировался со «старым стилем» и высчитал, что по «новому» не за горами уже тысяча девятьсот пятнадцатый год. Дальше пришлось усиленно напрягать память, вспоминая из прочитанных книг, журналов и статей все, что мне было известно о минувших событиях и боях.

Кампания четырнадцатого года медленно, но верно подходит к концу. Здесь на Северо-Западном фронте уже отгремели неудачные для нас два восточно-прусских похода. Уже миновал Гумбинненский бой. Генерал Самсонов и его вторая Наревская армия прошли через свою трагическую судьбу под Таннебергом, а Восточная Пруссия по-прежнему остается немецкой «медвежьей лапой», закрывающей нашим войскам кратчайший путь в Берлин. Состоялся ощутимый обмен ударами под Варшавой, а затем и Лодзью, не принесший решительной победы ни нам, ни немцам. На Юго-Западном фронте промелькнула Галицийская битва с взятым Львовом, река Сан окрасилась кровью, а гарнизон Ивангорода стойко выстоял во всех испытаниях, отбив сначала германский, а затем и австрийский натиск. Продолжается осада нашими войсками другой крепости – австрийского Перемышля. Вместе с двумя немецкими мореходными подарочками^[4] в войну в конце октября влезла Турция. На Кавказском фронте после пограничных боев у Кеприкея и наши, и турки, немного передохнув, готовятся к новым сражениям. На Западе, в Европе после боев во Фландрии и германцы, и французы с англичанами постепенно перешли к стратегической обороне, да и здесь, на «русском фронте», позиционный тупик пусть и не столь явно, но уже дает о себе знать.

Вроде бы все так, но что же будет дальше?..

Напрягаю память, и в голове отчетливо возникают обрывки текста: «К началу 1915 года главные силы русских концентрировались фронтом на западе, на реках Бзуре, Равке, Ниде, Дунаец. Здесь находились 1, 2, 3, 4, 5, 9-я армии. Фланги прикрывались в Восточной Пруссии 10-й армией, в Карпатах – 8-й армией. В общем резерве имелось два корпуса…

Русское командование решило собрать новую 12-ю армию на р. Нарев и вначале ограничиться активными действиями в Восточной Пруссии, без овладения которой вторжение в Германию, очевидно, представлялось невозможным. В то же время Юго-Западный фронт по своей инициативе начал сосредоточивать войска в Карпатах с целью перехода в наступление…

Энвер-Паша с начальником штаба, германским генералом Бронзартом, полным новичком в турецких условиях, решил вступить в командование стоящей здесь турецкой армией, усиленной 90 тыс. солдат и одержать над русскими решительную победу. Один корпус должен был остаться перед русским фронтом, а два корпуса по заснеженным полям, обледенелым горным тропам обойти правый русский фланг с севера и выйти в тыл к Сарыкамышу…»^[5]

Дальнейшую оперативно-стратегическую картину вспомнить не могу. Вот хоть убейте, но пока не могу. Но в любом случае все это общие и, возможно, не такие точные сведения, а мне с моей въедливостью нужно разузнать что-то более углубленное и разнообразное. Попытался разговорить лежащих со мной в палате солдат, но те как-то не особенно оказались склонными к беседе, а все чаще усмехались над «бойким мальчонкой Мишей». Сдаваться я не собирался, отлично зная, что кроме разговоров информацию можно получать и из газет. Тут как раз стопка под рукой оказалась. Может быть, за счет этой пусть и довольно старой, но все же родной прессы мне удастся чуть больше сориентироваться в нынешней эпохе? Посмотрим, посмотрим…

Взялся за «Раннее Утро» и сразу же увидел карикатуру: наш бодрый пехотинец с винтовкой на плечах и радостью на лице конвоирует пленных немцев. Все унылые, в пикельхельхаубе^[6], залатанной форме. «Сказали, что будутъ въ Варшавѣ, и… добились своего!..» – гласит пояснительная надпись ниже.

Со страниц другого «утра» (уже «Утро России») на меня смотрела княгиня Шаховская, выехавшая в действующую армию… Постойте, постойте. Это не та ли светская львица, морфинистка, горячая почитательница Григория Распутина, а по совместительству еще и первая в мире женщина-военлет? Порывшись в памяти, признаю – она самая.

Снова пальцы перебирали номера… «Николаевская газета»… Что тут у нас?.. Глаза болят от непривычных «ятей» и «ёров», но все же читаю и как будто не замечаю старояза:

«БЕСШУМНЫЕ ПУШКИ»

«„Правительственное бюро печати“ сообщает, что германцы в последних боях пользовались бесшумными пушками. Уверяют, что это усовершенствованные пушки, из которых снаряды вылетают без шума. Расстояние между боевыми линиями обеих сторон в некоторых пунктах равны всего сорока ярдам. В момент полного затишья солдаты сходятся и угощают друг друга табаком. Очевидцы рассказывают, однако, что даже в те дни, когда „никаких событий не происходит“, число убитых достигает внушительной цифры…»

Опять про войну. А вот и «Петроградский листок», а в нем…

«ПОЕЗДКА ВИЛЬГЕЛЬМА НА ВОСТОЧНЫЙ ФРОНТ»…

Ну его, этого сухорукого усача^[7]… Что еще?.. Вот это уже интересно:

«ИГОРНЫЙ ПРИТОН

В КВАРТИРЕ ПОВИВАЛЬНОЙ БАБКИ»

«В ночь на двадцатое ноября чины полиции второго участка Московской части обнаружили в доме номер десять по Коломенской улице новый игорный притон в квартире повивальной бабки Веры Давыдовны Клейс.

В момент появления полиции среди игроков произошел сильный переполох.

Некоторые из них бросились бежать и пытались спрятаться в укромных местах.

Все были замечены и задержаны. Всего в квартире оказалось двадцать три игрока, в том числе несколько женщин.

Все задержанные были переписаны и, по удостоверении званий, освобождены.

Составленный по делу подробный протокол передан на усмотрение петроградского градоначальника».

Все ясно – обычная облава. И ведь откупятся игроки от полиции, дадут кому нужно «на лапу», и все само собой уладится.

Ох, как же не хватает на вас, господа шулера-жулики, Глеба Егоровича с его методой. Уж товарищ Жеглов с вами бы не церемонился, сразу бы отрубил по-своему, по-пролетарски: «Преступник должен сидеть в тюрьме!»

Ну, да что теперь рассуждать, когда времена «железных людей» еще не пришли. Смотрим дальше…

«Московский листок» – детище Пастухова как всегда жжет словом, но уже давно без Гиляровского. Хотя дядя Гиляй, если мне не изменяет память, журналистикой все еще занимается. Однако отвлекся. Читаю:

«ВЗДОРОЖАНИЕ ПРОДУКТОВ

ПЕРВОЙ НЕОБХОДИМОСТИ»

«За последнее время в Москве замечается сильное вздорожание продуктов первой необходимости. Мука поднялась в цене на пять-десять копеек за пуд. Дорожает и овес, поднявшийся с одного рубля пуд до одного рубля тридцати пяти копеек.

Все товары, шедшие к нам из заграницы: кофе, какао, перец, горчица, рис и другое, сильно поднялись в цене. Некоторые из этих продуктов даже совсем невозможно встретить на рынке. Начали сильно повышаться в цене масло и яйца. Это объясняется тем, что прекратившийся было в первое время вывоз начал налаживаться вновь…»

Объяснили, как же. Дороговизна объясняется одним: бессовестной спекуляцией, начавшейся с самого начала войны. Вся мерзость повылазила наружу, вся гниль, все ворье. И никто с гнидами бороться не хочет как следует. Вместо этого проблемы опять же улаживаются взятками, кумовством, маниловщиной и круговой порукой. И можно сколько угодно читать в газетах одно, видя при этом совсем другое. Газеты пишут:

«…Для трудового населения более всего будет ощущаться повышение цены на хлеб, но она сравнительно поднимается невысоко и регулируется справочными ценами…»

Мечтатели. Господи, какие мечтатели и идиоты. Неужели не понимают?.. Понимают. Очень хорошо понимают. И пляшут под чужую дудку…

Листаю дальше, уже не обращая внимания на названия. И здесь двигатель прогресса – вездесущая реклама.

«МАРКА ФИЛИПСЪ

Голландская экономическая лампочка

НИКОГДА, ДАЖЕ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ,

НЕ МОЖЕТЪ БЫТЬ ПОДДѢЛАНА»

____________________

«ВСЕ ДЛЯ ПОХОДА:

СГУЩЕННЫЯ СЛИВКИ,

ШОКОЛАДЪ со сгущенными сливками,

КОФЕ со сгущенными сливками.

Эти продукты дают возможность имѣть при любой обстановкѣ стаканъ молока, шоколада или кофе»

____________________

«СРЕДСТВО отъ ГЕМОРРОЯ

ХИМИЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРIЯ

ПРОФЕССОР ДОКТОРЪ ПЕЛЬ И СЫНОВЬЯ…»

Стоп, стоп, стоп! Уж средство от геморроя мне точно не нужно. На желудочно-кишечный тракт не жалуюсь…

Еще немного изучаю газеты и постепенно добираюсь до предстоящего года:

«Всѣмъ ГОДОВЫМЪ подписчикамъ

„МОСКОВСКОГО ЛИСТКА“

на 1915 годъ будет дана

БЕЗПЛАТНАЯ ПРЕМIЯ:

роскошное, богато иллюстрированное изданiе

„ВЕЛИКАЯ ВОЙНА“

въ трехъ большихъ томахъ, съ массой иллюстрацiй,

портретов и картъ…»

Пожалуй, хватит с меня. После эдакого «информационного расследования» к газетам я уже не возвращался, вспомнив другое, может быть, по-военному более прямолинейное, но уж точно объективное мнение.

«В 1915 году русское командование должно было считаться с гораздо меньшей поддержкой с тыла. Железные дороги в 1914 году сумели уже исчерпать живые силы и материальные средства, подготовленные в мирное время. Новые формирования развивались в ничтожном масштабе, так как подготовленных людей и материальных средств не хватало и на пополнение больших потерь в действующих на фронте частях…

Русская промышленность перестраивалась в соответствии с требованиями войны гораздо медленнее, чем в государствах, находившихся на высшей ступени капиталистического развития. Особенную остроту вызывало состояние наших запасов снарядов и винтовок…

Наша превосходная полевая артиллерия принимала решительное участие в наших успехах 1914 года; теперь она отходила на второй план. Пехота потеряла свой кадровый состав офицеров и солдат; в 1915 году на ее плечи легла вся тяжесть боев; между тем дело с ее вооружением обстояло очень печально…»^[8]

Вот так. Понимал ли все это государь-император Николай Второй Александрович, раздираемый общественным мнением, правительством, высокопоставленным ворьем и спекулянтами, прогерманской и проанглийской придворными кликами, революционным подпольем? Понимала ли общественность, что уже очень скоро хваленые союзнички по Антанте надменно будут копить силы, отсиживаясь в окопах и оставив Россию фактически в одиночку бороться с германо-австро-турецкой военной машиной? Знали ли жители империи, что близится пора оставления Галиции с Польшей, когда армия, терзаемая снарядным, винтовочным, патронным и прочими гладами, до предела переполнится ненадежными прапорщиками – «Володями», оторванными от сохи крестьянами-бородачами, недовольными рабочими и зараженными революционными идеями студентиками? Я знал, вспомнив общие моменты предстоящего пятнадцатого и последующих годов, и потому долго думал о том, как мне теперь поступить со всей этой правдой. И с тягостными думами я не расставался, даже быстро спускаясь в вестибюль, где меня ждала новая, далеко не самая приятная встреча с реалиями нынешней моей жизни.