Я записался в хоккейную секцию. Сам приехал на стадион завода АЗЛК у станции метро «Текстильщики» в получасе езды на автобусе от нашего дома, разобрался, где там и что, нашёл тренера детской хоккейной команды и стал членом его учебной группы.

Был октябрь. Мы носились с клюшками в огромном пролёте подтрибунного уличного помещения, учились пасу шайбой, обводке и комбинированию атак и защиты. Полы были скользкие, покрытые осенней влагой, шайбы по ним летали туда-сюда, трещали клюшки, детские глаза горели, обучение хоккею казалось мне реализацией какой-то смутной мечты.

Ну что взять с одиннадцатилетнего пацана?

Я вопил вместе с другими: «Пас!», «Точнее!», «На ход!», «Мазила!», «Слепой!», «Дурак!» и всё такое.

То же самое орал наш тренер. Сыпались обидные словечки, грубая ругань и подзатыльники. То есть это был настоящий хоккей, только без коньков.

Пришли морозы. На стадионе сразу залили льдом несколько хоккейных коробок. На одну допустили нас, новичков. С нами вместе на лёд выходили старшие воспитанники нашего тренера. На них были панцири, налокотники, наяичники, ножные пластиковые причиндалы для защиты, хоккейные краги, шлемы и жёлто-синие рейтузы, бриджи с вшитыми щитками и свитера. На груди в синем кружке стояла красная буква «Т» – торпедовцы!

Мы все переодевались в одной раздевалке. Там пахло кожей, резиной ковриков под ногами и изолентой на крюках клюшек. Висели хохот и пацанская перебранка. Само собой, мы – новички, не имевшие ничего, кроме коньков и клюшек, – пускали слюнки, разглядывая амуницию старших. И коряво бегали среди них по льду, еле уворачиваясь от их увеличенных амуницией раз в десять тел.

А им доставляла удовольствие наша мышиная возня под их чуть ли не слоновьими ногами.

Особенно страшен был защитник Петя ростом метра два и весом в тонну. Наверное, он мог сломать или раздавить любого из нас. Когда он ловил на силовой приём новичка, гоготали все старшие и особенно тренер.

Однажды в учебной игре я совершенно случайно забросил шайбу в ворота старших. Петя кинулся за мной с остервенелым лицом. «Догонит – убьёт!» – понял я. Я носился по полю, забыв о матче и стараясь увернуться от Пети. Об игре уже не думал. И всё-таки он меня накрыл. На коньках я ездил фигово, поэтому уйти от разъярённого Пети не смог. Единственное, я хорошо видел поле и был изворотлив. И уловил задней чуйкой, подъезжая к борту, что Петя летит мне в спину всей тушей. Я упал на лёд, а он пролетел надо мной и лбом впаялся в борт.

Помню треск дерева, вопль Пети и дикий крик тренера.

Дальше Петю под руки увели в раздевалку жёлто-синие, и тренировка прекратилась.

Тренер на коньках подъехал ко мне и вдруг сказал, улыбаясь:

– А ты ловкий, Бурлачук, – и, хохотнув, добавил: – А Петя – тупой боров. Получил свою гранату.

Я боязливо молчал.

– В футбол гоняешь?

– Да.

– Приходи завтра к трём на учебное поле. Мои ребята играют матч с футболистами. Ты хорошо видишь поле, быстро бегаешь и, кажется, больше футболёр, чем хоккеист. Придёшь?

Я кивнул.

– Вот и правильно. Дадим пижонам в гетрах просраться. Завтра в три. Не ссы. Петра – на помойку. А тебя – в центр хавбеком. Лично я в тебя верю, Бурлачина!

И я понял, что отныне с хоккеем – кранты. А я – хавбек, то есть почти свой по-собачьи.

Назавтра я пришёл и сыграл футбольный матч под снежным сырым ливнем и по колено в мякотной грязи. Мне пару раз съездили бутсами по голени и один раз наступили с размаху на стопу. Домой я ушёл хромая, и больше в хоккейной секции не появлялся.

А через год в апреле к нам в класс пришёл невысокий подтянутый мужчина с необычайно спокойным лицом и сказал тихо и размеренно:

– Здравствуйте! Меня зовут Виктор Михайлович. Кто хочет записаться в легкоатлетическую секцию? Спринтерский бег, прыжки и барьеры. Видели Борзова? Станете его сменой.

Как раз в августе предыдущего года была Олимпиада в Мюнхене. Я этим не интересовался. Но однажды отец заставил меня поехать с ним в гости к бабушке Ане и дедушке Ване. У них был новый большой телевизор «Горизонт».

– Поехали быстрей! – отец почти лупил меня в спину, пока я возился со шнурками на ботинках. – Сегодня финал стометровки. Наш Борзов должен выиграть. Ноги в руки! Такое надо видеть!

Ну, надо так надо. Я послушно сделал вид, что мне интересно.

А дальше я помню чёрно-белый экран телевизора, восьмерых бегунов на дорожках и одного среди них в тёмной майке с гербом СССР, выигравшего забег и вскинувшего руки на финише.

Отец орал так, что звенели оконные стёкла.

– Ты видел? Ты видел? Он олимпийский чемпион! На стометровке! – отец сошёл с ума. – Наш Валера Борзов – с золотом! Наш! Наш! Наш! Это самая великая победа в моей жизни!

Да, выиграл Борзов легко и красиво. Казалось, все стояли, а он летел. Мне понравилось. Хотя я был уверен, что сборная СССР должна побеждать везде. Как хоккеисты.

Но имя «Валерий Борзов» я запомнил. И что такое лёгкая атлетика – тоже.

Слово «стометровка» навсегда запало в душу.

Тем апрелем мы записались в секцию лёгкой атлетики с моим школьным другом Игорем Вислоушкиным. И оказались опять на стадионе АЗЛК. Только теперь на битумной дорожке. Виктор Михайлович был торпедовцем и занимался с мальчиками и девочками бегом на короткие дистанции.

Тренировки были несложными. Бег, прыжки, гимнастика, растяжка ног и немного силовой работы с тяжёлыми набивными мячами.

Да, и низкий старт с колодок.

Вся эта несложная механика нам с Игорем приглянулась. Мы преданно ездили на тренировки два раза в неделю. Носиться тёплым весенним днём по пустому стадиону в компании с такими же чудиками было здорово.

Но больше всего мне нравилось, что спринтеры друг другу не мешают. У каждого отдельная дорожка, отдельные стартовые колодки, личные шиповки и кусочек стадиона, на котором можно прыгать, тянуть мышцы, гнуть поясницу, да и просто валяться, закинув ноги на барьер для отдыха.

Чтобы отливала кровь и мышцы расслаблялись.

Я понял, что я индивидуалист и ни в какие мерзкие хоккеи и футболы больше не сунусь.

4

В июле Виктор Михайлович предложил мне поехать в спортивный лагерь.

К тому времени мой друг Вислоушкин исчез из нашей легкоатлетической секции. В классе мы сидели за одной партой. Хочешь не хочешь, однажды разговор между нами зашёл о спортивной жизни.

Игорь сказал, что записался в подростковую беговую секцию на московском стадионе «Динамо». В смысле, там лучше условия и интереснее тренер.

Я махнул рукой. Самостоятельность и соперничество – вот что теперь было главным. Мы продолжали дружить, но спорта в разговорах больше не касались.

Родителям насчёт спортлагеря я сообщил. Летние каникулы обычно состояли из двухмесячного пребывания в пионерлагере «Юность» под Подольском. Это был отдых для детей заводчан того самого ЛЛМЗ, где работал отец. А лагерь спортивный – это было что-то новое и незнакомое.

Я выжидал, что решат парентса.

– Сорок рублей на одну смену я найду, – уверенно сказал отец матери, ничего с ней не обсуждая. Он считал, что в дела мужчин женщинам лезть не стоит. – Со всем остальным пусть сам разбирается. Не век же нам с тобой пасти парня.

И я поехал в подмосковный спортивный лагерь. Названия места сейчас не помню. Остался в памяти сосновый бор вокруг нашей территории и огромные оранжевые армейские палатки, в которых мы жили по десять человек в каждой.

На пионерлагерь это совсем не было похоже. Никаких линеек, концертов и дурацких кавээнов. Утром мы тренировались на небольшом стадиончике, потом обедали, спали и все вечера напролёт играли в волейбол.

Место было комариное, так что волейбол был единственным спасением от стай кусачих дармоедов.

В Москву я вернулся довольным и крепко влюблённым в лёгкую атлетику.

Но придя в сентябре на занятия в секцию, услышал от Виктора Михайловича следующее:

– Серёжа, для спринта ты слабоват. Я познакомлю тебя с Эдуардом Васильевичем. Будешь средневиком. Так для тебя лучше.

Я знал, что спринт – это дистанции в 60, 100, 200 и иногда 400 метров. А средневик бежит 800 и 1500 метров. Мне этого не хотелось. Но я был послушным мальчиком и согласился.

– Отлично! – спокойно сказал Виктор Михайлович и отвёл меня в легкоатлетический манеж того же стадиона завода АЗЛК.

Манеж сразил меня наповал! Такое великолепие вообразить себе было трудно!

Поднявшись из раздевалки по широкой бетонной лестнице, мы оказались на специальном стадионе для бегунов. Что там было? Тёмно-коричневое тартановое покрытие всего ядра стадиона, белые линии четырёх круговых дорожек, высокие наклонные виражи в торцевых частях и синтетический, липко-возбуждающий запах всего огромного помещения.

Звуки отдавались под высоченным потолком и заставляли с ходу поверить, что ты попал в малодоступный и самый лучший мир.

Дневной свет падал на беговые дорожки из толстенных стеклянных боковых стен.

Прежде легкоатлетического манежа я не видел. Тренировок в нём себе не представлял. Но понял, что, очевидно, поднялся на ступеньку выше по спортивной лестнице.

Тренеры пожали друг другу руки, покивали на меня и вообще в пространство, похлопали дружески по плечам и расстались.

Я остался один на один с Эдуардом Васильевичем.

Полагаю, ему было лет тридцать. Светлые волосы, коричневый спортивный костюм и загорелое лицо с жёсткими, всегда прищуренными глазами.

Голос был уверенный и чуть как бы с трещинкой.

– Ну что, начнём?

– Угу.

– Давай десять кругов для разминки и каждый раз после очередного третьего круга дважды ускорения на прямых. Посмотрю, на что ты способен. Виктор Михайлович говорил, ты выносливый. Это правда?

– Угу.

– Тогда вперёд! После разминки сразу ко мне. Проверю дыхалку и пульс. Усёк?

– Угу.

И я побежал десять кругов с ускорениями. Мне было нетрудно, я действительно выносливый.

Потом подошёл к тренеру. Он послушал, как я дышу, а затем вдруг обхватил мне шею под подбородком, прижимая большой и указательный пальцы возле ушей. Как я понял, там были артерии и Эдуард Васильевич таким образом контролировал мой пульс.

Он полминуты смотрел на циферблат наручных часов.

– Нормально! – и отпустил мою шею. – Теперь снимай бриджи, надевай шипы и начнём тренировку.

Больше вспоминать о моей карьере средневика нечего. Всю осень и зиму я, как белка, крутил круги по пять-шесть километров в день и пробегал по заданию тренера от 600 до 1500 метров на время.

Никаких особых тонкостей не было. Ни гибкостью, ни физикой я не занимался. Я мотал круги и тяжело дышал. Эдуард Васильевич хватал меня за шею и щупал пульс. Я как-то привык к этому и даже скучал по нудным, в целом, тренировкам.

Кстати, других воспитанников своего тренера я никогда не видел. Как и Виктора Михайловича с бывшей моей группой спринтеров. Или сейчас просто не помню. Соревнований тоже никаких не было. Два раза в неделю манеж и только бег, бег, бег до упаду.

Так продолжалось до весны. То есть скоро – открытый стадион и битумные дорожки. Или кроссы по каким-нибудь паркам и перелескам. И 800 и 1500 метров на время. А то и больше. И прощай любимый манеж до следующей зимы!

Родители меня ни о чём не спрашивали, и я им ничего не рассказывал. Картина была странная. Я куда-то бежал, а они отставали от меня всё больше и больше. И всё как бы с обоюдного молчаливого согласия.

Только однажды, когда я буквально приполз с тренировки на четвереньках, отец встал в коридоре напротив меня, пытавшегося аккуратно снять куртку и ботинки, и по-своему резко спросил:

– Ну и как?

– Нормально.

– Ну и долго ещё?

Я уклончиво пожал плечами.

– По-моему, Серёжа, тебе пора заняться чем-нибудь другим.

– Чем?

Отец потёр переносицу, что означало, что решение им уже принято.

– Ладно. Что-нибудь придумаем.

И он придумал. И сделал меня счастливым на всю жизнь.

Чего я, само собой, никогда не забуду и за что буду ему всегда благодарен.

5

Если быть точным, тот счастливый случай выбрал для меня май 1974 года. Мне было 13 лет. Я родился в декабре 1960-го, за двенадцать дней до Нового года, поэтому почти на год отставал от сверстников.

И я до сих пор путаю года событий и свой точный возраст в тот момент, когда события случались.

Теперь к делу.

Итак, мой отец в молодости увлекался лёгкой атлетикой. Он точно знал, где в Москве лучшие спецы в этой спортивной дисциплине. Хорошим майским днём он приказал мне одеться по форме, положить в сумку майку, трусы, носки, костюм, кеды, шиповки и ехать с ним в Сокольники. Там, недалеко от станции метро, на Русаковской улице находился легкоатлетический стадион. Официально – Школа олимпийского резерва имени братьев Знаменских.

Отец всё заранее выведал и привёз меня строго, что называется, по делу. На тот момент это была одна из лучших легкоатлетических школ в столице.

Та небольшая арена сразу мне приглянулась. Она была отделена от Русаковки тротуаром и газоном с молоденькими ясенями. Всего десятью метрами, не больше. Само ядро стадиона лежало ниже уровня улицы метров на пять. С тротуара открывался парапланный вид на арену за невысоким металлическим заборчиком-балюстрадой, а снизу со стадиона были видны фигуры прохожих и верхние этажи московской массивной сталинки на заднем плане.

Позже, став старше, я узнал, что так разом, лавиной и обухом, чаще всего приходит и бьёт наповал любовь.

Страшного ничего, но одурь стопроцентная. Шок на долгие годы.

Я переоделся прямо здесь, на невысокой трибунке, и спустился на беговые дорожки. Они были выложены квадратными упругими плитами из рекортана цветом под сурик. Шли тренировки. Казалось, что вся арена шевелится. Сотни полторы молодых парней и девушек работали. Одни неслись по кругу, другие терпеливо накручивали километры, третьи трусили, разминаясь или «заминаясь». Звенели падающие барьеры у ребят и девчат барьеристов. Дробно топотали ноги в шиповках и кроссовках. Кто-то иногда вопил: «Дорожку!» – требуя свободного пути. Многие зайцами кидались в стороны. Таково правило – беспрекословно уступать дорожку бегущему. Свистели, командовали, подбадривали, осаживали, восторгались, хлопали в ладоши и покрикивали тренеры.

В свете закатного майского солнышка мелькало разноцветье мира атлетов – будущих олимпийцев.

Мне уже хотелось остаться здесь во что бы то ни стало навсегда!

– Разомнись хорошенько! – скомандовал отец. – А я пока договорюсь с тренером.

Я побежал разминочной трусцой по узкой круговой дорожке, выложенной слоями войлока. Потом тянул мышцы, разминал пах, пару раз коротко ускорился. Отец продолжал беседу с мускулистым, коротко стриженным мужчиной. Как с давним приятелем или со своим хорошим знакомым.

Увидев, что отец машет мне рукой, я подошёл к ним.

– Значит, готов? – мускулистый мужчина посмотрел на меня очень внимательно.

– Готов.

– Я вижу. Как тебя зовут?

– Серёжа.

– Отлично. Побежишь триста метров. А после я решу.

Но мне показалось, что они уже всё с отцом решили. А эти триста метров – простая формальность.

Я стянул тренировочный костюм и перешёл на противоположную прямую. Встал на белую полосу, отмечающую начало дистанции. Поднял руку – готов. Тренер взял в руку секундомер и показал – он тоже готов. Я приготовился, выдохнул, согнулся, замер и рванул что есть мочи с высокого старта.

Какой же это был кайф – бег здесь, среди настоящих легкоатлетов, на время. Понимаете? Здесь для меня, тринадцатилетнего пацана, всё было по-настоящему. И я был – настоящим. Каким никогда прежде не был!

На вираже я крикнул кому-то: «Дорожку!» – и две девушки порхнули в сторону. У меня давно не было такого азарта и лёгкости. Наверное, я мог бы пробежать в два или три раза больше, потому что здесь не бежать было просто нельзя.

После финиша я вернулся к отцу и тренеру.

– Ничего, – мускулистый одобрительно хмыкнул. – Почти по первому юношескому разряду.

И крикнул кому-то в сторону:

– Боря!

К нам подошёл мужчина низкого роста, со смуглым южным лицом, умными глазами, горбатым, но скромным носом и жестковолосой короткой причёской. Из-под лёгкой фланелевой куртки выглядывал синий спортивный костюм на молнии и висящий на груди секундомер.

Значит, тоже тренер.

Мужчины разговорились. Я услышал своё имя и фамилию, число и время. Итак, меня приняли в школу имени братьев Знаменских и назначили тренировку в группе того самого невысокого горбоносого тренера.

Он пожал руку отцу:

– Борис Аркадьевич Шапошник, спринтерская подготовка.

Мускулистый, устроивший мне проверку, как бы сожалея, вздохнул:

– А я бы записал Серёжку к себе в десятиборцы. Просто рановато.

Отец улыбнулся удовлетворённо, словно сам только что успешно пробежал трёхсотку, и переспросил:

– Так что, мы пойдём?

– Да. Занятия в понедельник.

– До свидания!

– Пока!

И мы уехали.

Других подробностей я сейчас не помню, так что врать не буду. Мы с отцом вернулись домой. Всю дорогу он наставлял меня, как лучше добираться до Сокольников и как вести себя на тренировках.

Но я и сам всё уже знал. И путь хорошо запомнил, и опыт легкоатлетический имел, и вообще отца подводить не собирался. Это был мой первый серьёзный шаг в настоящую жизнь. Люблино в тот майский день куда-то исчезло. Ему на смену выкатились Русаковская улица, стадион с рекортановыми дорожками, тёплый весенний воздух и новые заботы в мальчишеской голове.

Отца я не поблагодарил. Видимо, считал, что он сделал именно то, чего я хотел. То есть чуть ли не по моей подсказке. Зачем учить тому, что я и так знаю! Справлюсь без посторонних. Так это и продолжалось потом много лет. То есть иллюзия моей самостоятельности, независимости и безотчётности.