И вот с улицы, с большой коробкой, весь холодный и в снегу он к нам заходит и зычным голосом своим начинает поздравлять. Ни шапку не снял, ни сапоги, с ходу – пожелания добра, мира, детишек, дома тёплого и большого, а для начала – машина вам швейная. Зингер настоящий! Пелёнки-распашонки сами чтобы шили, излишне не тратились!

Полина вся в радости, она-то шить умеет, у нее мама швея уж сколько лет, а такой техники не имела.

Станину с громадным колесом товарищ Артём предусмотрительно передал дядьке Степану, и теперь любовь моя занята с утра до вечера. Обшивает всю семью свою новую».

Это была одна из тех редких страниц дневника, которые Павел посвятил личным событиям, но так как товарищ Артём принимал в них участие, то Пашка справедливо посчитал, что это тоже часть революционной действительности.

Вся Пашкина жизнь проходила в карусели событий.

– Ремизов. Кузьма Ремизов.

В дверях стоял мужчина, одетый в овчинный тулуп, на голове его была чёрная папаха, какие носили казаки, и он был накрест перепоясан – с одной стороны была кожаная командирская сумка, а с другой стороны висела деревянная кобура, в которой прятался маузер.

Павел был в кабинете для аппарата Совета народных комиссаров один, поэтому не приходилось сомневаться, что обращаются к нему.

– Чем обязан?

Через это помещение в день проходило сотни людей по разным вопросам – от просителей помощи до возмущённых искателей правды, и Павел принял человека с кобурой за одного из них.

– Пока ничем, товарищ Черепанов. Зашёл познакомиться. – Человек снял папаху, тут же резким движением струсил с неё на пол размокшие снежинки и без приглашения сел на стул рядом со столом Павла.

Такая бесцеремонность Черепанова не смутила, таких посетителей за день бывало много. Для себя он разделил их на несколько категорий: нуждающиеся, правдолюбы и аферисты. Первых и вторых было большинство, и они действительно требовали внимания – одним необходимо было помочь, вторые могли помочь сами; а вот аферисты, хоть и составляли категорическое меньшинство в этом потоке, но тщательно маскировались. Ни один из типажей этому посетителю не подходил, ни один из типажей никогда не приходил сюда с оружием, пусть даже и личным. Значит, это что-то новое в классификации, которую для себя установил Павел.

– Раз уж пришли, то давайте знакомиться, – ровным голосом ответил ему Черепанов, – раз вы меня знаете, представляться нет смысла. Так чем же обязан?

– Прибыл из Питера по предписанию коллегии ВЧК для помощи харьковским товарищам в борьбе с контрой. Имею к вам интерес, товарищ Черепанов.

О том, что революция должна быть с зубами, Павел знал. О том, что разброд и шатания, спекуляция, анархистские настроения вредны и смертельно опасны для дела построения нового мира, Черепанов тоже был с некоторых пор осведомлён. Не так давно среди ночи пришлось отправиться вместе с товарищем Артёмом в паровозное депо, где была замечена банда мародёрствующих контрреволюционных элементов. Под предлогом национализации вооружённые бандиты решили конфисковать с угольных складов топливо, предназначенное для локомотивов. В условиях жесточайшего дефицита угля и стратегического значения предприятия для города Артём посчитал нужным лично принять участие в разоружении бандитов.

Пашка был рядом и всем своим видом выражал решительность и смелость, хотя сердце колотилось как ненормальное – первый раз в жизни ему, возможно, пришлось бы выстрелить в человека, револьвер ему выдали в машине. До сих пор стрельба по бутылкам и банкам давалась ему легко. Рука была твёрдой, а глаз – метким, но тут же совсем другое дело! Конечно, два грузовика с рабочими отрядами, двигавшиеся за их автомобилем «Руссо-Балт К», придавали уверенности в удачном исходе операции, и Пашка изо всех сил уговаривал себя, что он не трус и сможет выстрелить, если понадобится.

Кони, запряжённые в телеги барыг, ослепли от света фар их авто и тревожно заржали.

– Чьих будете, хлопцы? – Артём спешился ещё до того, как авто полностью остановилось.

– Тебе какое дело? Экспроприация! – раздалось из темноты угольного склада. – Больно любопытных сейчас потушим! Не слепи фарами! Мандат есть, что такие вопросы кидаешь?

– А как же, не без этого! Выходи, покажу.

За воротами понимали, что на авто приехать обычный человек не мог, уж больно редки были автомобили на улицах, да и частные владельцы давно или продали, или попрятали их в гаражах. Воры не торопились выходить на свет и явно тянули время. Пашка тоже вышел из машины, и они все втроём – он, Артём и водитель – обошли её сзади, чтобы хоть как-то прикрыться, если из темноты начнут палить, но в полоске света никто не появлялся. В это время дружинники выгрузились с другой стороны депо и фары грузовиков осветили площадку с противоположной стороны. У кого-то не выдержали нервы, и началась пальба. Сухие винтовочные выстрелы чередовались с револьверными, и когда внутри склада кто-то заорал: «Ша, мы выходим!», Артём скомандовал: «Отставить стрельбу!»

Из-за ворот показались пятеро коренастых мужиков, которые тащили с собой ещё одного, раненного в ногу. Команды сложить оружие они не получили, так как сами демонстративно выбросили пистолеты впереди себя.

Расхитители были посажены в кузов грузового автомобиля, их кони с повозками реквизированы в пользу рабочего отряда, а уголь возвращён на место.

С тех пор Павел Черепанов имел револьвер при себе, но совершенно не горел желанием им пользоваться.

– Оружие имеете – это хорошо! Владеете? – Кузьма Ремизов сразу обратил внимание на факт наличия пистолета.

– В совершенстве! – не смущаясь, парировал Павел. – Давайте к делу.

– Конечно, конечно, – посетитель достал из внутреннего кармана свёрнутый вчетверо листок и передал для ознакомления.

«Всероссийская чрезвычайная комиссия

по борьбе с контрреволюцией и саботажем

при СНК РСФСР

^{Удостоверение}

Предъявитель сего есть действительно Ремизов Кузьма Ильич, откомандированный в Харьковскую губернию для организации и обеспечения дальнейшей работы отдела ВЧК в г. Харькове, что, а также подпись его (далее следовала заковыристая подпись, выполненная пером),

подписями и приложением печати удостоверяется».

Убедительности документу прибавляла фотография товарища Ремизова в левом нижнем углу, вырезанная в виде овала и также заверенная печатью.

– Можно считать, что знакомство состоялось, – Павел вернул бумагу.

– Вы, Павел Трофимыч, колючий. – Ремизов свернул мандат и тщательно, так, чтобы не помять, положил его в карман. – Я здесь с совершенно определённой целью. Можете считать, что сейчас я занимаюсь «обеспечением дальнейшей работы отдела». Пока один занимаюсь, но задач много, будем привлекать людей.

– Вы пришли меня привлекать? – Павел пока с трудом представлял функции этой новой комиссии, кроме того, что было указано в её названии. Ремизов был первым чекистом, которого Паша видел живьём. – Так я занят с утра до вечера, как видите. И задачи свои выполняю в срок и аккуратно. Менять род деятельности не собирался. С чего это вы решили, что я приму ваше предложение?

– Разве я вам что-то успел предложить? – Ремизов достал портсигар и предложил Черепанову папиросу.

– Спасибо, пока не курю.

– Как раз о том, что вы подумали, я просить и не намеревался. Скорее – наоборот. – Кузьма Ильич прикурил и глубоко затянулся. – Вы состоите при товарище Артёме, не так ли?

– Так точно, ординарцем. Повсюду с ним, вот сейчас он в рабочем кабинете, а я здесь.

– Вот-вот. Президиум ВЧК обеспокоен судьбой товарища Артёма. Он для нас – ценный партийный кадр. Таких в партийном резерве единицы. Таких преданных, решительных, самоотверженных, и лишний риск для него совершенно неуместен.

– Чем же он рискует?

– Его смелый выезд на задержание в депо – образец для подражания, но вдруг шальная пуля? И потеряем такого товарища. Это недопустимо.

– Если вы знаете, вся его биография состоит из таких поступков. Слабак не сбежал бы из Сибири через Китай в Австралию. – Павел придвинул пепельницу к Ремизову.

– Вы сейчас только подтверждаете мои слова. Не в его характере отступать или отсиживаться, а его новый пост Председателя Совета народных комиссаров Донецко-Криворожской республики подразумевает некоторое изменение образа жизни. Кстати, как вы относитесь к новой республике?

– Я как могу относиться к ней, если я работаю во благо? Нет сомнений. Считаю это начинание полезным для Донбасса и рабочего класса.

– В Питере тоже так считают и приветствуют инициативу товарища Артёма, но есть множество тонкостей, которые следует учесть… Ну да ладно, мы сейчас можем долго спорить, вернусь к тому, с чего начал. Товарищ Артём и его безопасность. Вы ординарец – от вас много зависит. Постарайтесь в тех случаях, когда есть выбор, уберечь его от опрометчивых поступков.

Павел слушал собеседника и тут же пытался представить себе, как он это будет делать. Да разве Артём станет кого-то слушать? На него повлиять невозможно, это тот человек, который влияет сам.

Ремизов по выражению лица Павла понял все его сомнения.

– Поверьте, от вас очень многое зависит. Через несколько дней у меня в распоряжении появятся люди, на которых можно рассчитывать. Не дело товарища Артёма лично ездить на задержания, уж оставьте это нам и красногвардейцам.

– Не могу обещать, но с вами согласен.

– Замечательно! И ещё – мы располагаемся рядом с вами, я буду захаживать. Посматривайте вокруг. Внешний враг – он осязаем, а внутренний опасен своим коварством. Ваша задача – беречь товарища Артёма. Возлагаем на вас это ответственное поручение.

Гражданская война

В этот раз причиной Пашкиных странствий стала армия Деникина, которая пошла в наступление как раз в их направлении. Цвета флагов над городами Украины тогда менялись с калейдоскопической частотой. Армии двигались только по одним им известным законам, то объединяясь, то опять расходясь по разным направлениям. Это напоминало брожение в поисках какой-то истины, а местное население в большинстве своём уже не понимало, кто прав, кто очень прав, а кто совсем прав. Важно было выжить, выкормить и сберечь детей, и было счастьем, если кормилец возвращался с фронта даже покалеченный. И ещё – усталость измывалась над мирными людьми. Бесконечная, тоскливая и серая усталость от злости, недоедания, никому не нужных смертей и безвластия.

Такая она – гражданская война, когда правда находится в каждой голове, но таких голов – сотни тысяч и столько же версий правды. И победят необязательно те, у кого больше снарядов и винтовок, а может быть, и те, которые больше верят, которые свою правду берегут. Потом настанет время обращения в свою правду поверженных и равнодушных. Это тоже борьба, только не такая явная, не такая кровопролитная, но от этого не менее важная. Все гражданские войны одинаковы. Все они длятся до тех пор, пока одна из сторон не найдёт большей поддержки у мирного населения. Его голос в итоге окажется решающим. С такими мыслями Павел Черепанов уже какой день трясся в телеге в окружении отступающих красноармейцев.

С красноармейскими обозами Пашка, товарищ Артём и его супруга Елизавета оказались в Сумах.

Уже привыкший к своему месту в жизни их семьи, Павел был вправе считать себя её членом, и когда Фёдор Андреевич впал в лихорадку, Пашка не на шутку встревожился, тем более что Елизавета не имела никакого представления о том, что нужно делать.

Пашка нашёл дом, где они смогли устроиться на ночлег, а как потом оказалось – на долгий постой до выздоровления Артёма, затем среди ночи отыскал доктора и притащил его туда.

Поверхностный осмотр показал, что больному нужны срочная госпитализация и карантин – специфическая сыпь, температура и бред указывали на то, что это заражение сыпным тифом. Обоз, долгая дорога и вши – самый коварный враг всех армий – сделали своё дело.

Черепанов взял инициативу в свои руки:

– Елизавета Львовна, от тифа умирают, если не лечить, а доктор – вот он, больница – вот она, и быть такого не может, чтобы такой сильный и духом и телом человек, как Фёдор Андреевич, сдался и помер такой простецкой, можно сказать, случайной смертью. Нет, это не его судьба, жить он будет ещё долго и сделает много полезного.

– Ой, Пашка… Да, сильный он, но боюсь я всё равно… Потерять боюсь.

Следующие дни Артём провёл в бреду, редко приходя в сознание. Горячка почти лишила его сил, ему давали только воду, какие-то микстуры и следили за ходом течения болезни. Лизе и Черепанову позволили ухаживать за больным, потому как теперь опасности заразиться не было. Одежду Артёма сожгли, Пашка нашёл на первое время для больницы новую, а свою они тщательно обработали.

У Павла Черепанова было необычно много времени для того, чтобы осмыслить череду событий, произошедших за последний год, а он прошёл так бурно, будто Павел попал в шторм. Новые знакомства, впечатления, знания, постоянные переезды – это можно было бы считать интересным и увлекательным образом жизни, если бы не война.

Центральная Рада заключила мир с Германией и Австро-Венгрией, и теперь с запада по территории Украины продвигались австро-германские войска. Первого марта они были уже в Киеве и продолжили беспрепятственно двигаться на восток. Их целью были Харьков и Донбасс. Не успев родиться, Донецко-Криворожская республика попала под удар. В спешном порядке начала организовываться армия, но удалось собрать чуть более восьми тысяч штыков, что, конечно, никак не могло остановить дальнейшее продвижение немцев.

В середине месяца, когда уже окончательно стали понятны намерения австро-германских войск, Пашка оказался свидетелем того, как Совет народных комиссаров стал перед трудным выбором: биться до конца или предпринять меры для сохранения заводов и фабрик. Мнения были диаметрально противоположными – от «взорвать всё к чёртовой матери, чтобы им ничего не досталось» и до «мы ещё вернёмся и было бы глупо сейчас всё разрушать». В результате было принято компромиссное решение об эвакуации всех возможных средств производства и квалифицированного персонала.

Артём тогда громко хлопнул дверью и скомандовал Пашке:

– Бери перо, пиши!

Под рукой не оказалось полноценного листа бумаги, лишь какой-то порванный пополам лист. Ординарец, несмотря на взвинченный тон товарища Сергеева, старался сохранять спокойствие, придвинул чернильницу и всем своим видом обратился во внимание.

Артём ходил по кабинету большими шагами, гулко стуча сапогами.

– Главнокомандующему австро-германских войск генералу Герману фон Эйхгорну…

Пашка быстро окунул перо в чернильницу и стал писать дальше под диктовку.

– Продвижение австро-германских войск на территорию Донецко-Криворожской республики является прямой угрозой суверенитету нашего государства, которое не имеет решительно никакого отношения к Украинской Народной Республике и будет расценено как военное вторжение. Настоящим сообщаем, что появление подчинённых Вам войск в пределах территории Донецко-Криворожской Республики будет равноценно объявлению войны.

Пашка почти дописал, но остановился:

– Фёдор Андреевич, так, а кто кому войну объявит? Они нам? Немцы за этим сюда пришли, да ещё и по мирному договору. Давайте так: «в случае продолжения наступления подчинённых Вам воинских соединений ДКР будет считать себя в состоянии войны с Германией, о чём посредством Вас ставим в известность императора Германии Вильгельма».

– Подходит. Молодца. – Артём одобрил Пашкину правку и прочёл то, что он написал.

– Штамп есть?

– Так точно. – Пашка шлёпнул на бумагу фиолетовый штамп канцелярии и подвинул ультиматум для подписи.

– Видишь, какие времена, Павел, не до церемоний! – продолжал вещать товарищ Артём. – Ультиматумы на клочках бумаги ваяем, подписываем на коленке – ну ничего, будет ещё наше время…

Конечно, Павел тоже понимал, что в такой форме подобные вещи не делаются, но ведь и дипломатической миссии Республика тоже не имеет и, в конце концов, главное здесь не форма, а суть: мы будем биться и лёгкой прогулки у вас, господа Гансы, здесь не получится.

Ремизов периодически наведывался к Черепанову, и совершенно не всегда ему удавалось Павла застать на месте. Так как ординарец должен неотлучно находиться при своем командире, то Павел Черепанов принимал деятельное участие в работе эвакокомиссии, главой которой был товарищ Артём. Дни напролёт они носились между фабриками, заводами, учреждениями и железной дорогой. Вагоны были в большом дефиците, как и паровозы, и не единожды Черепанов был свидетелем того, каких усилий стоило выполнить поставленную задачу. Люди работали почти непрерывно, ночуя на местах, да и сами они не единожды спали в кабинете на стульях.

Кузьма Ильич появлялся в самый неподходящий момент и всегда старался разговаривать с Павлом тет-а-тет, из чего Черепанов сделал вывод, что Ремизов имеет на него какие-то свои планы.

– Павел Трофимович, как успехи? – услышал сзади знакомый голос Пашка.

– Справляемся, как видите! – ответ был кратким и вполоборота, Пашка сверял текст приказа со своими черновиками.

– На таких, как вы, революция держится. Не люди – кремень! – Ремизов попытался обратить на себя внимание ординарца.

– Кузьма Ильич, чего это вы сегодня такой торжественный? У нас митинг?

– Да… Недосып даёт о себе знать.

– У меня очень мало времени, нам нужно сейчас с товарищем Артёмом уезжать, нельзя ли кратко и по сути?

Конечно, Ремизова, как старшего по званию и по возрасту, покоробил такой резкий ответ, но он не подал виду.

– Нам известна позиция товарища Артёма по автономии Республики, и, зная его довольно резкий характер и способность к решительным действиям, шагам, так сказать… – Ремизов достал папиросу.

– У нас здесь уговор – не курить. – Павел знал склонность Кузьмы Ильича заходить к сути издалека и постарался обрубить его длинный монолог. – Давайте к теме сразу!

Ремизов спрятал папиросу в довольно дорогой портсигар и продолжил:

– Так вот, зная эти его стороны, мы хотели бы предостеречь товарища Артёма от необдуманных шагов.

– Предостерегайте. Я тут при чём? – Павел начинал уже откровенно злиться.

– Для того чтобы предостеречь, нужно знать, от чего, а вы с ним денно и нощно. Мы не можем влиять на принятие решения в ходе какой-нибудь дискуссии товарищей, но с вашей помощью предостеречь – это в наших силах.

– Послушайте, Ремизов! Я никого предостерегать не буду.

– А от вас этого и не требуется. О всех скользких моментах отношений товарища Артёма и товарищей в Питере вы и так информированы. Если, по вашему мнению, собирается гроза – успейте мне об этом сообщить.

– Раньше такая работа называлась – провокатор на службе охранки.

– Вы молоды и горячи, так же как и ваш руководитель, я сделаю на это скидку, но выражения всё же выбирайте! – Ремизов уже сам находился на взводе.

– Кузьма Ильич, мы говорили о том, что моя функция – предостеречь товарища Артёма от непродуманных и отчаянных шагов, которые могли бы угрожать его личной безопасности и здоровью. Не более. Если вы рассчитывали найти во мне стукача, то ставка неправильная. И оставим эту тему без дальнейшего рассмотрения. Курить идите на улицу.

– Рассчитывал, да, но не стукача, а единомышленника в нашем общем деле. Вижу, что ошибся в вас.

– Не смею задерживать, – подчёркнуто официально закончил Павел и стал собирать бумаги.

Об этом их разговоре с чекистом Пашка тогда не стал рассказывать Артёму – это было ниже его достоинства. Жаловаться было не на что, а в том, что он отказался быть информатором, не было ничего странного.

Немцы таки зашли в Харьков, но нашли многие цеха и паровозные депо пустыми. И война, которую товарищ Артём объявил кайзеру, по сути своей оказалась проигранной. Уж слишком были неравны силы, и самое главное – судьбу этой интервенции невозможно было решить ни из Харькова, ни из Луганска…

– Ну, как тут наш больной? – спросил доктор, не вынимая левой руки из кармана халата. Если бы не пенсне и чистый русский говор, то его вполне можно было бы принять за кавказца – крупный нос и чёрные, смоляные, вьющиеся волосы создавали такое первое впечатление.

– Температурит… – Лиза внимательно смотрела на врача, который сейчас был для неё олицетворением всех высших сил.