– Ну что ж, торговый люд, на нет и суда нет. Только потом не обижайтесь, ежели православный люд не заступится за вас, когда погромы начнутся. Вот тогда не зовите казачков на защиту. Все, говорить больше не о чем. Не смею вас больше задерживать, – обладатель грозного голоса сказал как отрезал.

Илларион отдалился от двери и схоронился в темном углу. Через минуту из комнаты вышли трое – судя по одеждам, иудейские торговцы, которых в Чернобыле на тот момент было немало. Они прошли мимо Добродумова, не заметив его темный кожух за дверью. Подождав некоторое время, пока стихнут голоса торговцев, Илларион покинул свое укрытие и осторожно вошел к полковнику.

Комната была богато украшена коврами, на которых висели сабли и пистоли. Пан Станислав Михаль Кричевский сидел в большом кресле за длинным столом, накрытым шитой красным скатертью, подперев голову мощным кулаком. Судя по всему, тяжкая дума мучила полковника.

– Доброго дня, пан полковник! Знаю, какая печаль тебя мучит, и знаю, как тебе помочь, – произнес, подойдя к казаку, паломник.

– Ты кто такой и откуда здесь взялся? Как тебя моя охрана сюда пропустила, попрошайка?! – от неожиданности полковник даже вскочил с кресла.

– Я послушник Донского монастыря, из Московии. Второй год скитаюсь по святым местам перед постригом. Много повидал, со многими людьми довелось свидеться. Сейчас вот из Иерусалима от самого Паисия возвращаюсь. Важную весть от него несу земляку вашему, чигиринскому сотнику Богдану Хмельницкому. Может, знаете его, вельмошановный пан полковник?

– Как не знать? То кум мой, знатный казак, рубака, щляхетный и образованный пан. А ты откуда о нем знаешь? И что ты там о помощи мне говорил? – уже заинтересованно и спокойно спросил у странника Кричевский.

– Знаю я и про печаль твою. Едешь ты от Владислава IV, а в кармане у тебя письма к реестровым казакам, в которых король польский просит их встать на его сторону против крымского хана – вассала турецкого султана. За это Владислав пообещал большие деньги заплатить, но только после военной кампании. Шляхетное панство Речи Посполитой не хочет давать денег на причуды короля. Вот тебе и нужно казаков на татар подымать. А для этого братчиков-казаков нужно обуть, одеть, пистоли да сабли закупить, порохом запастись. Да и конница ваша нынче слаба… Одним словом, деньги сейчас казакам нужны, а брать их негде. Да и торговцы жидовские не хотят больше давать вам в долг. А я могу помочь пополнить казацкую казну, но только услуга за услугу, – продолжил беседу Добродумов, увидев в глазах полковника уже не раздражение, а живой интерес. – Так вот, мне известно место одного очень богатого древнего клада, расположенного неподалеку от Киева, на берегу Днепра. Заложен он в одном из царских курганов. Золота и драгоценностей там столько, что мы с вами за один раз не унесем. Но клад так легко не откроется. Древние могилы к себе простых смертных без жертвы не подпустят, иначе сокровища эти принесут не богатство, а горе. Для того чтобы наши предки отдали свое добро, нужно спасти жизнь великого воина. И такой воин в Украине есть – Богдан Хмельницкий.

Кричевский внимательно слушал Добродумова. С одной стороны, о письмах Владислава знал только очень ограниченный круг людей, и безродный бродяга об их существовании не мог догадаться. С другой – а что, если рассказ паломника – выдумка, фантазия или – того хуже – хитроумный план врагов, чтобы, задурив голову казакам, потом предать их? В любом случае, оставлять этого божьего человека одного теперь нельзя. Раз он знает про письма короля и рассказал об этом Кричевскому, может рассказать еще кому-нибудь, а этого допустить нельзя. «Надо будет забрать его с собой в Чигирин, а там разберемся, что это за птица и что с ним делать», – подумал про себя полковник.

– То, о чем ты мне сейчас поведал, божий человек, конечно, интересно, очень интересно, – не спеша произнес Кричевский. – Так, может, продолжим разговор в более приятной обстановке и компании? Завтра мы собираемся в обратную дорогу на Чигирин. А потому уважаемая старшина казацкая ждет меня в одном из шинков, чтобы обсудить важные дела. Пойдем разделим трапезу, а заодно и о твоем предложении потолкуем. Да ты, я вижу, немного не в себе, Илларион. Здоров ли ты, не в бреду ли мне про клад рассказал?

Добродумов почувствовал, что всего его трясет. Сначала он подумал, что это от волнения, но только теперь понял, что недавняя «прогулка» босиком по зимнему лесу не прошла бесследно. Видимо, отвара отца Никодима оказалось недостаточно. Как бы хворь не свалила его в самый неподходящий момент…

– Вы правы, пан полковник, накануне пришлось мне от лихих людей спасаться. Избили они меня и ограбили, забрали все вещи. По лесу босиком несколько верст пришлось пройти. Слава богу, вышел на хутор Лелив, где настоятель православного храма отец Никодим меня приютил и обогрел. Да, видно, не до конца я еще оправился. А все, что я рассказал и про клад, и про Богдана, истинная правда. Возьмите меня с собой до Чигирина, мне срочно надо с Хмелем переговорить, знаю, что смерть рядом с ним ходит. Я должен предупредить и спасти его. Тогда и древний клад мне откроется. А чтобы вы не сомневались в правдивости моего рассказа, у меня имеется грамота от самого патриарха иерусалимского Паисия, которая подтверждает, что есть у меня дар божий, – горячо твердил Илларион, доставая из котомки одну из заветных грамот.

– Ну хорошо, вижу, что ты человек ученый и непростой, раз с самим патриархом довелось такие мудрые разговоры вести. Вот сейчас в шинке и подлечим тебя, божий человек, по-нашему, по-казацки. Медовухи с перцем тебе закажем, небось Господь не посчитает это за грех, а душа примет как лекарство, – подмигнув Добродумову и крепко хлопнув его по плечу, весело произнес полковник.

Уже выходя из дома, пан Кричевский заметил своего казака, который так и сидел на крыльце, посапывая в усы.

– Ну и охрана у меня! Ты чего это, Василь, тут разлегся, а ну, вставай, сучий потрох!

Полковник одной рукой поднял спящего казака за шиворот, изо всей силы встряхнул его, а другой крепко съездил ему по физиономии.

Василь очнулся, испуганно вытаращился сначала на Кричевского, а затем на стоящего рядом с ним странника.

– Пан атаман, хватайте его! Это он меня усыпил, чтобы до вас добраться, – что есть мочи закричал казак, тыча пальцем в Иллариона.

Он быстро выхватил из-за пояса один из пистолей и взвел курок.

Во дворе, укрытом снегом, Илларион почувствовал себя словно на солнечной поляне летом. В ушах раздался чуть насмешливый голос Прощина «Тяжело в учении…». Тело и мозг тут же отреагировали на внешнюю опасность. Он быстро шагнул навстречу казаку, молниеносным движением перехватил кисть нападавшего, вывернув руку так, что ствол пистоля уперся тому прямо в лоб.

В последний миг Добродумов замер, по его телу пробежала мелкая дрожь, и, выпрямившись, он отбросил оружие в сугроб. Все произошло за считанные секунды. Полковник застыл с открытым ртом, казак хлопал глазами, не понимая, что с ним произошло. Добродумов зачерпнул ладонями снег, приложил к разгоряченному лицу. «Боже, что со мной? Я же только что чуть не убил человека!» – эта мысль заставила его закрыть глаза.

Голос Кричевского окончательно помог ему прийти в себя:

– Да, божий человек, ишь ты какого казарлюгу стреножил. А ведь Василь в одиночку супротив трех турчаков хаживал. Упокой их басурманские души, Пресвятая Богородица.

* * *

Через полчаса, сидя в корчме с товарищами, Станислав Кричевский со смехом рассказывал, как монастырский послушник одного из его самых крепких казаков спать уложил.

– И вот представьте, панове, Василь увидел Лариона да как закричит: «Хватайте его, пан атаман!» Я и не понял, что да как, а Василий задом уже греет сугроб у крыльца. Небось вчера у своей Христи до утра любезничал, вот сон и сморил его. Так он еще и на божьего человека наговаривает, мол, тот его каким-то чудесным образом усыпил, – смеясь во весь голос, громко говорил полковник. – Да вы посмотрите на этого странника, он же и мухи не обидит.

За столом с Кричевским сидело еще четверо – казацкие атаманы и сотники. Они живо обсуждали конфуз, приключившийся со стражником полковника, отмечая при этом, что вдова Христя, у которой квартировал Василь, могла бы оставить без сил не только его, но и целую сотню крепких казаков. Сам же герой повествования сидел рядом с Кричевским и чувствовал, что с каждой минутой ему становится все хуже и хуже. Вид у Добродумова был действительно жалкий: он побледнел, его била мелкая дрожь, на лбу выступили капельки пота. Влить в себя наполненную до краев чарку медовухи с перцем он был просто не в состоянии.

В соседней комнате Добродумов заметил двух мужиков с хутора Лелив, с которыми приехал в Чернобыль. Они сидели за столом и не торопясь ели какую-то кашу. Краем уха Илларион услышал их разговор. Показывая на паломника пальцем, один из них рассказывал: «Вчера с самого утра послал меня отец Никодим по следам этого божьего человека в лес, может, вещи какие найдутся. Ничего я не нашел, а следы его пропадают под одной сосной, будто он с неба на нас свалился». После этих слов мужики перекрестились три раза, боязливо покосившись на странника. Услышав, о чем шепчутся хуторяне, Добродумов почувствовал себя хуже. Не хватало еще, чтобы про него всякие сплетни по Чернобылю пошли, чего доброго примут за колдуна, тогда вообще пиши пропало.

– Что-то совсем мне худо, не идет горилка за лекарство. Прикажите, пан полковник, за лекарем послать, опасаюсь, что слягу я и не смогу с вами в поход отправиться, – из последних сил, почти в бреду, прошептал Илларион.

Последнее, что он запомнил, слова Кричевского «Лекаря сюда, быстро!».

* * *

На следующее утро перед самим отъездом полковник Станислав Кричевский зашел проведать странника. Паломник лежал на постели, глаза его были закрыты, мелкие капельки пота покрывали лицо. У его кровати сидела вдова Христя, рядом с ней стоял казак Василь, нервно теребя пышный ус.

– Что наш божий человек, приходил в себя, говорил что-либо? – спросил у них полковник. Он положил руку на горячий лоб Иллариона и тут же убрал ее. – Да у него горячка, как бы не помер часом. Что лекарь говорит?

– Говорит, что дело худо, но человек он крепкий, должен выдюжить, – доложил Василий. – Лекарства какие-то да порошки дал, чтобы хворому в питье добавлять. Он тут в бреду про кума вашего, Богдана Хмельницкого, что-то говорил. Я еще удивился, откуда он про него знает.

– Что говорил? А ну, вспоминай! – Кричевский схватил за грудки Василя.

– Да ерунду какую-то. Мол, пусть Хмель без кольчуги в бой на татар не идет. На него вроде как кто-то из польских жовниров будет покушаться. Даже имя сказал: Дашевский. Точно, Ларион в горячке бредит, пан полковник. Такое человек только не в полном уме может придумать, – пожал плечами Василь.

– Может быть, и так, Василь, а может, и нет. Это жизнь покажет. Ну, мы поехали назад, в Чигирин. А тебя оставляю здесь за Ларионом присматривать. Храни его как зеницу ока. Чтобы не отходил от него, пока он на ноги не станет. И не вздумай на посту спать, даже если Христя здесь. Вернусь через месяц, бывай!

Выходя из комнаты, полковник столкнулся с лекарем.

– Может, к вашему больному, пан полковник, батюшку православного позвать? Плох он совсем, боюсь, что не справится с хворобой, – потупив глаза в пол, произнес тот.

– Рано еще хоронить нашего Лариона, лекарь. Ты давай лечи его. Вот тебе деньги на самые лучшие лекарства. Если вернусь сюда и застану хворого живым, еще столько же получишь. Ну а не выходишь, пеняй на себя! – пригрозил Кричевский и вышел во двор.

«По коням, панове!» – тут же раздался его громкий голос, и вскоре небольшой обоз в сопровождении десятка всадников покинул Чернобыль, направившись на юго-восток.