9

В грязное окошко, размером со сложенную газету, протискивается лунный свет. Луна в открытую, а я украдкой наблюдаю, как юбка Марины спадает с ее стройных ног, открывая взору обтягивающие трусики на круглой попке.

Ох, ни фига себе! В метре от меня раздевается самая красивая девушка. Луна видит подобное тысячи лет, а я впервые.

Мы так и остались на заброшенной стройке. Нашли строительную бытовку, убедились, что ею не пользуются, и решили переночевать в ней.

– Душно, – ворчит Марина, плюхаясь на нижнюю полку двухъярусной кровати, сбитой из досок. – Но дверь лучше не открывать.

Бытовка внутри напоминает купе поезда. Я сижу напротив, на симметричном топчане и вижу темную ямочку пупка на втянутом животе девушки. Между задранной футболкой и резинкой трусиков открывается обольстительный участок тела шириной с мою ладонь. Протяни руку и…

Ух! Действительно жарко. И ничего бы не изменилось, даже если бы сейчас за окном завывала вьюга.

– Как тебе это удалось, Паша? Как ты их положил? – Марина опирается щекой на здоровую руку. В ее глазах мерцают угольки любопытства.

Я ложусь на спину и смотрю на струганные доски над головой, пытаясь избавиться от провоцирующего видения гибкого девичьего тела.

– Сам не знаю.

– Но ведь ты и Дэна так же! А я не верила.

– Может они сами съехали в кювет?

– Ну да, скажешь! Чтобы два здоровых лба разом отрубились. Что ты сделал?

– Толком не помню. Хотел, чтобы они застыли. А потом голова сильно болела.

– Надо вспомнить. Это прикольно! – Марина вскакивает и дергает меня за рукав. – Давай тренироваться! Попробуй меня парализовать.

Я поворачиваю взгляд. О, боже! Если до этого доски не смогли завладеть моим вниманием, то сейчас даже яркая молния не отвлекла бы меня от выступающих бусинок сосков под девичьей футболкой.

– Ну, давай же! – Марина нетерпеливо трясет меня. Ее маленькая грудь колышется, а я густо краснею.

– Я не смогу.

– Ну, почему?

– Тогда мне было очень страшно. За тебя. А их я ненавидел.

Марина садится ко мне. Ее обнаженное бедро касается меня и обжигает. Я не знаю, куда деть руки. Кажется, любое дополнительное прикосновение к девушке выведет их из подчинения.

– Бедный. – Она накрывает единственной ладонью мои две. Я с трудом унимаю дрожь. – Ты боялся потерять меня?

Она проводит рукой по моим волосам, и у меня отказывает речь. Да и что я могу сказать? Ответ равносилен признанию в любви. А что такое любовь? Горячее желание, огнем раздирающее мое тело, или та внутренняя боль, которую я почувствовал, когда схватили Марину?

– Ты хороший. Ты настоящий.

Она наклоняется, наши тела соприкасаются еще теснее, я чувствую ее влажное дыхание.

Господи, неужели это не сон! Я никогда не был так близок с девушкой.

Марина чмокает меня в нос и вскакивает с веселым смехом.

– Ты так смешно тянулся ко мне, как Атя!

Она приседает в углу, где в ворохе тряпок спит котенок. Сонному рыжему комочку опять достается вся ее нежность. Черт! Неужели я ревную? А может когда-то Марина и меня также прижмет к груди. С мечтами о настоящей нежности, которую видел только в кино, я засыпаю.

Но сон приходит все тот же. Мне говорили, что при черепно-мозговой травме, часто выпадают несколько часов до трагедии. Организм словно не желает пускать боль даже в виде воспоминаний. Однако кошмар никуда не исчез, он продирается невинными кусочками, постепенно формируя страшную картину.

…Я сужусь в черный автомобиль. Это наш БМВ. Папа предупреждает, что ехать долго, а мне всё рано. В моих руках кубик Рубика! В век айфонов и планшетов это по-настоящему круто! Классика не стареет. У меня специальная модель для скоростной сборки. Кубик вертится так легко, что его можно собрать даже одной рукой! Я выучил нужные алгоритмы и тренируюсь на скорость. Каждый раз после сборки надо вернуть кубику прежний хаос. Я прошу об этом маму, ей надоедает, и вот папа из-за руля возвращает кубок мне.

Я кручу его долго, головоломка не поддается. Я злюсь и нервничаю, ведь обычно мой результат меньше трех минут. А папе весело.

– Ну что, хвастун, не получается? – Он забирает кубик и показывает, как оттянул и провернул на месте угловой элемент. Такое вмешательство делает сборку невозможной!

– Так не честно! – возмущаюсь я, отнимаю кубик и ударяю папу по спине.

Он шутливо отмахивается, а мама паникует:

– Не отвлекайся от дороги!

Мы мчимся по загородной трассе. Папа зудит про нестандартные ситуации, когда надо включать голову. Обида заставляет меня спорить. Отец предупреждает, что в реальной жизни далеко не все играют по правилам, и если тебя обложили флажками, надо найти силы перепрыгнуть через барьер условностей. Я поднимаю взгляд, чтобы возразить и…

С этого момента и начинается мой бесконечный кошмар.

…Я вижу грязный оранжевый самосвал, несущийся навстречу, и понимаю, что сейчас произойдет непоправимое. Самосвал виляет на нашу полосу. Я сжимаюсь и пытаюсь увернуться от предстоящего удара. Я так концентрируюсь на сновидении, что иногда даже сваливаюсь с кровати. Но это не помогает. Каждый раз черный бампер оранжевого «камаза» влетает в салон нашего БМВ.

Крик, боль и мрак! Последнее, что я вижу – это яркий кубик Рубика, лежащий на белом снегу.

Этот сон ко мне приходит часто, порой высвечивая новые детали. Я теряюсь в догадках – это сохранившееся воспоминание, или игра воображения? Но папа с мамой настолько реальны, и мне верится, что память постепенно возвращает правду. Всякий раз я пытаюсь разглядеть человека в кабине «камаза». Я убежден, что мы ехали правильно. Это он свернул на нашу полосу.

Кто был за рулем?

Мне кажется, если я досмотрю кошмар до конца, я получу ответ на этот вопрос…

– Кто это? – Хриплый голос и резкие запахи вязкой грязью вторгаются в мой сон.

– Девка. Охереть. Голая!

10

Я вздрагиваю и просыпаюсь от крика Марго. Три бомжеватые фигуры вытеснили из бытовки чистый воздух. Один из них с выбитым зубом силой придавил Марго. Она визжит, ее пятки беспомощно колотят по настилу. Я вскакиваю, пытаюсь вступиться.

– Какого хрена занял наше место? – хрипит заросший бородой мужик, отбрасывая меня к стене.

Я вцепляюсь в него и получаю удар по виску от молчаливого третьего. Туман вязкой грязи возвращается, болото сна затягивает меня, звуки глохнут, я не разбираю слов, погружаясь в холодную топь забвения.

И вдруг, раскаленная стрела крика вонзается в мое угасающее сознание:

– Пашааа!!!

Марине затыкают рот. Я слышу животный смех двух бомжей, которые глумятся над моей подругой. Я разлепляю непослушные веки. Какой ужас! Беззубый всем телом навалился на Марину, а бородатый придавил ей руку и накинул на голову куртку. Молчун сидит спиной ко мне и наблюдает, хлебая водку из бутылки.

Трещит разорванная ткань, на пол летит лоскут футболки, я вижу, как обнаженную грудь Марго сжимает грязная рука. У меня нет сил, чтобы дать отпор троим негодяям. Зато есть ненависть и колоссальное желание спасти любимую. Беззубый расстегивает штаны, приятель подбадривает его, но их образы уже сидят в моем сознании, а топка ненависти обрабатывает уродливые глиняные фигурки. Они твердеют, корчатся от мышечных спазм и сваливаются, поверженные силой моей ненависти. Мне кажется, я могу раздробить фигурки на осколки.

А что в действительности?

Бородатый дергается, как от удара током, и грохается на пол. Парализованное тело беззубого ублюдка застывает на Марго. Я протягиваю руку и тащу его за волосы, пока не слышу звук упавшего тела. Молчун удивленно взирает на меня. Его фигурки нет в моем сознании, он может двигаться. Я внутренне измотан. Мне не хватит сил, чтобы одолеть его физически, и если сейчас он замахнется той бутылкой, что держит в руке…

Молчун заглядывает в мои глаза, меняется в лице, роняет бутылку и пятится к выходу. Хлопает дверь. Хруст гравия между толчками ног становится чаще, пока не затихает вдали. На полу остаются два обездвиженных тела.

Вот это да! Неужели я победил!

Марина испуганно осматривается. Ее лицо мокро от слез. Культей руки она прикрывает голую грудь, пока здоровые пальцы пытаются соединить обрывки, оставшиеся от трусиков. Бесполезно. Ее колотит крупная дрожь. Она встает и лупит ногами по лежащему насильнику. Ей становится легче, а я впервые вижу пушок на женском лобке, и мне кажется, что полная нагота проигрывает недоговоренности одежды.

Моя рука тянется за брошенной бутылкой водки. Я глотаю обжигающую жидкость. Алкоголь, как гвоздь, прошивает язык насквозь. Ух! Я первый раз пью водку. Алкоголь растапливает ледяной холод, пришедший на смену огню ненависти.

Пока Марина одевается, я опустошаю остатки в бутылке. Она садится рядом и плачет, уткнув голову мне в плечо и прижимая котенка. Иногда сквозь всхлипы я слышу: «Паша, если бы не ты…»

О господи, сколько же слез у девчонок!

А потом меня тошнит. Марго вновь превращается в сильную девушку и зудит что-то о вреде пьянства. Она помогает мне выйти, находит на стройке кран и сует мою раскалывающуюся черепушку под струю ледяной воды.

Ух, это что-то!

Охладившись, я жадно припадаю к ржавому крану. Вода наполняет дергающийся желудок, и меня опять выворачивает. Однако становится ощутимо легче. Вскоре мы брызгаемся и смеемся в первых лучах восходящего солнца.

Начинается второй день нашей новой самостоятельной жизни. Продолжился он ограблением магазина.

11

Мы протискиваемся сквозь дыру в заборе и выбираемся на улицу. Перешагивая через канаву, я наступаю на бутылочный осколок и матерюсь от режущей боли.

– Солома, язык попридержи! – возмущается Марго.

– Тапки потерял.

Я рассматриваю порез на ступне, морщусь от досады. Кроме дырявых носков на моих ногах нет ничего. В интернате мне не полагалась обувь. Только тапки – летом обычные, зимой войлочные. К чему лишние траты, если парализованные ноги-палки вечно покоятся на подножке инвалидного кресла.

– Да-а, мы влипли, – вздыхает Марго.

Она с кислым выражением лица поправляет клок разорванной футболки. Лохматый треугольник, величиной с ее ладошку, не хочет торчать вверх и сваливается, обнажая дивное плечо. Уныние на лице девушки царит недолго, она сводит брови и изучает мои ноги.

– Какой у тебя размер?

Я пожимаю плечами, с таким же успехом можно спросить собаку о вкусе морковки. Не дождавшись ответа, Марина обламывает куст, требует наступить на ветку, и укорачивает ее по размеру моей ступни.

– За мной! – в ее глазах какая-то цель, и она как умная ракета, вырвавшаяся со старта, обязательно ее накроет.

Мы едем в автобусе. Пассажиры узнают в нас интернатских и сторонятся. Наружная детвора разглядывает рваную одежду и босые ноги с брезгливым интересом. А нам с ярлыками ЧОВ по барабану правильные манеры и чье-то неудобство. Нас не волнуют тарифы ЖКХ и курс доллара. Когда проблема опорожниться в туалете, всё остальное мелочи, поверьте.

Мы сходим около магазина «Одежда – обувь». Я вспоминаю про деньги, которые Марго тиснула у бандитов и одобряю ее намерение. Но Марго меня удивляет:

– Иди к вокзалу и жди меня там. – Она передает мне котенка и, пресекая возражения, веско добавляет. – В магазин я пойду одна. Так будет лучше.

Я долго пялюсь на закрывшиеся за ней стеклянные двери. В житейских делах Марго дока, это факт. Но почему мне нельзя в магазин, и на кой нам вокзал? Ответ не заставляет себя ждать. Я слышу крик.

Ну, ни фига себе!

Из распахнутой двери выскакивает Марго, прижимая единственной рукой ворох одежды. Она проносится мимо меня, отгоняя меня взглядом, а сзади грузно топает нерасторопный охранник. Рвущиеся из его глотки ругательства мешают дыханию, а правильное дыхание – это главное в беге. Он отстает. Марго прыгает через кусты и скрывается за домом. Запыхавшийся охранник подбирает упавшую кроссовку и плетется обратно.

Я злой, как черт, но делать нечего, и я тащусь на вокзал. Марго уже там. И как выглядит!

Она в обтягивающих голубых джинсах, приталенной майке и модной курточке. Всё новенькое, на пустом рукаве нитка от этикетки болтается. Не сомневаюсь, что и о нижнем белье она позаботилась.

Марго сияет и кокетничает:

– Ну, как тебе?

– Ты с ума сошла!

Марго виновато улыбается и протягивает мне единственную кроссовку.

– Прости, уронила.

Я в бешенстве.

– Зачем ты украла?!

– Остынь, Солома. Мне что, на витрины облизываться?

– Тебя могли схватить!

– А для чего я бегаю?

– Ты говорила про паролимпийские игры.

– Это когда еще будет. А жить надо сейчас.

– Но у тебя были деньги, Марго!

– Их я тоже украла, забыл? С твоей помощью, и ты не возражал.

– То были бандиты, а в магазине…

– Да какая разница! Есть я и ты – и есть все остальные! Как общество к нам, так и мы к нему! На нас напали, порвали одежду, меня лапали грязные ублюдки, и после этого я не имею права получить компенсацию?

– Если так будут действовать все…

– Мне наплевать на всех! И знаешь почему? Потому что всем вокруг наплевать на меня! – Она оборачивается и кричит прохожим: – Эй, вы! Моя жизнь – дерьмо, я брошусь под поезд! Помогите!

Прохожие шарахаются от нас.

– Вот видишь, – успокаивается Марго. – Нам никто не поможет.

Я насупился и молчу.

– Захотел вернуться к Дэну? – ехидничает Марго. – Катись! Он тебя заждался! Думаешь, я не знаю про его делишки? Он совращает мальчишек. И меня хотел продать, сука! А ведь Дэн еще не самый плохой. Он из тех, кто хоть что-то для нас делает, предлагает варианты. Иди! Может тебя устроят его сладкие перспективы.

Марго бросает мне под ноги кроссовку и забирает Атю. Она уходит и садится на дальнюю скамейку. Ее губы что-то шепчут рыжему котенку. Наверное, бездомный котенок со сломанной лапкой одобряет ее слова.

Я пинаю кроссовку. Получается неумело, сто лет не играл в футбол. Ноги гудят, я сажусь на скамейку. Меня и Марго разделяют сорок ее шагов и сто сорок моих, десять секунд ее бега и пара минут моего ковыляния. А что еще? Она целеустремленна, и действует, как думает. Я думаю точно также, но затеняю реальность верой во что-то светлое и благородное. Но вера удел слабых, а Марго хочет быть сильной. Сильнее полноценных с двумя ногами и руками, сильнее сверстников с мамой и папой, сильнее богатеньких в дорогих автомобилях. Для этого она заменила зыбкую веру сильной волей.

Я с волнением осознаю, что не могу быть один. Мне нужна Марго! Пока сорок шагов не превратились в пропасть, надо преодолеть их и извиниться. Я готов это сделать первым, чтобы не потерять ее.

Я поднимаюсь и сталкиваюсь с Марго. Ух, ты! Я не заметил, как девушка оказалась рядом с моей скамейкой. Марго смущается, отводит взгляд и поднимает кроссовок. Ей приходится сначала опустить Атю внутрь обуви, а затем поднять кроссовок, как лодку с рыжим путешественником. С одной рукой жить непросто.

– Кроссовок подойдет Цапле, – говорит Марго. – У него же правая нога, и этот правый.

Я расстроен. Она подошла только потому, что вспомнила об одноногом однокласснике.

– Его размер, – соглашаюсь я. – Правильно, что взяла. Цапле никто такой не купит.

– Чего расселся, Солома? Пошли.

Обалдеть! Обыденное слово «пошли» приобрело для меня прямой смысл.

Марго тянет меня куда-то, мы не смотрим друг на друга, но я верю, что на ее лице сейчас такая же теплая улыбка, как и у меня. Я надеюсь, что я тоже ей нужен.

Мы оказываемся на привокзальном рынке. Помимо продуктов здесь продают поношенную одежду. Марго находит мокасины. Я примеряю, мне нравится, что они растоптаны и без шнурков. Мои руки забыли, как зашнуровывать обувь. Марго торгуется, платит, а потом мы покупаем горячие пончики, обсыпанные сахарной пудрой, и пьем сладкий чай из пластиковых стаканов. Жизнь налаживается!

И тут я замечаю «помятое ведро» на мощных плечах. Кабан идет по рынку, крутит башкой, как перископом, и опрашивает торговок. За ним на некотором расстоянии топает Моня и лузгает семечки.

Надо срочно смываться!

Я тащу Марго за торговую палатку. Сзади вздымается высокая стена железнодорожного склада, бежать некуда. А Кабан уже рядом. Мы в полной заднице!

Кабан останавливается около тетки, торгующей пончиками.