Главные люди, не только давшие мне жизнь, но и научившие меня добру и ответственности, состраданию и готовности делать любую работу добросовестно – это мои родители. Они учили меня не только словом, но и личным примером.
Родился я 31 января 1959 года в Семипалатинске, где в то время родители учились. Мама, Валентина Николаевна, – в медицинском, а отец, Николай Наумович, работавший водителем на заводе, – заочно в педагогическом. После моего появления на свет, как уверяют родные, пошел снег. Для зимы, пусть даже восточно-казахстанской, это не удивительно, но почему-то им запомнилось.
Мама была исключительно талантливым врачом. Окончив вуз, была приглашена работать в медицинскую клинику, стала работать над диссертацией, даже выступила на симпозиуме по хирургии в Алма-Ате. Но отдала всю себя мужу и сыновьям, без колебаний оставив ради этого науку.
После окончания отцом педагогического института мы выехали на его родину, в Омскую область.
Первые годы моего земного существования – это годы активных ядерных испытаний на Семипалатинском полигоне. Помню детские впечатления, когда в объявленное заранее время надо было выходить из квартир на улицу, потому что дома ходили ходуном, мебель качалась, звенела посуда в шкафах. Потом оповещать жителей о необходимости покинуть дома перестали, но опять же дома трясло, посуда бренчала. Годы спустя я стал понимать, что был очевидцем отзвуков близких ядерных взрывов. В детстве же эти землетрясения были просто интересны. Даже не было страшно. Воистину, счастье в неведении. Ныне же на упреки недругов я спокойно замечаю:
– Какие ко мне могут быть претензии? Ну, родился я и вырос в Семипалатинске в годы пика активных ядерных испытаний. Мутант. Отвяжитесь с нравоучениями. Принимайте, какой есть.
В 2007 году я впервые побывал в краю солнечных легенд – в Самарканде. Сразу при нашем с А.В. Фоменко прибытии в отель на вопрос, куда я хотел бы направиться в первую очередь, ответил без колебаний:
– В Гур-Эмир, мавзолей Тимура.
– Конечно, вначале надо к родственникам.
– Не понял?
Я и действительно не понял.
– А Тимур тоже, Сергей Николаевич, был из Бабуридов. И вообще, жаль, что вы не наш политик! У нас вряд ли кто отказался бы голосовать за Бабурида.
Конечно, люблю говорить о предках, восходящих к великому Бабуру, основателю династии Великих Моголов. Но не менее люблю вспоминать, что до XVIII века в Сибирской тайге было много тигров, а называли сибиряки тигра бабр. Представьте же мое благородное негодование, когда моя жена Татьяна вычитала в какой-то несерьезной книге, что в белорусском Полесье, а также как и среди донских и уральских казаков бабурами исстари называли пеликанов. Супруга возмутилась:
– После свадьбы я сменила такую замечательную, красивую – просто летящую – фамилию – Журавлева – на какую-то пеликанью!
И пришлось утешать!
О предках я знаю только со слов родных и двоюродных бабушек, да еще некоторых дальних родственников.
Дед моего деда по линии отца, Фирс, был крепким сибирским селянином, сумевшим выучить одного из своих сыновей, моего прадеда Михея на фельдшера. То был XIX век, к началу века двадцатого Михей Фирсович Бабурин был самым уважаемым лекарем на севере нынешней Омской области. Добрую память о нем и его лечении я застал у тарчан и в 70-е годы XX века. От него и пошла наша семейная традиция иметь во всех поколениях медиков, надеюсь, она не прекратиться и на моем младшем брате.
Мой дед, Наум Михеевич Бабурин, жизнь прожил на глухом севере Омской области ремесленником, зарабатывавшим на прокорм многодетной семьи индивидуальными подрядами: брал лесную делянку в васисском урмане, валил вековые сосны и лиственницы, обтесывал, шкурил, свозил бревна по зимнику в Тару или какое-либо село и ставил дом. Предварительно, как и надлежит плотнику-единоличнику, в одиночку делал полностью сруб, год выдерживал для сушки, разбирал на бревна, потом вновь собирал, уже на мох, ставил крышу. Как ныне говорят, сдавал дом «под ключ». И так из года в год. Своим тяжелым трудом содержал жену и шестерых детей. Ввиду многодетности, в войну был мобилизован на местный завод. Из шести человек дедовых родных и двоюродных братьев, ушедших на фронт, вернулся один дед Алексей.
Бабушка, Ирина Сергеевна Бабурина (Королева) занималась только семьей и хозяйством. И всем своим детям дед с бабушкой дали хорошее воспитание и образование.
Дед Наум Бабурин чуть не был расстрелян белыми после установления их власти в Таре. Спас офицер царской армии, которого незадолго до того дед выручил от красных: увидев приготовления к казни, офицер взял деда на поруки, о чем бабушка Ирина благодарно вспоминала даже в 70-е годы. Дед Наум умер, окруженный заботой близких, в 1970 году.
Другой дед, Николай Петрович Кульбедин (Кульбеда), приехал из Брестской области Белоруссии, городка Мотоль, который в средневековье был городом с Магдебургским правом, а в XXI веке едва вытягивает и численностью населения, и уровнем развития производств лишь на село. Приехал в Семипалатинск осваивать Южную Сибирь. Хотя был, по некоторым сведениям, из семьи священника.
Если дед Наум уклонился вначале от белой мобилизации, потом от красной, общественной суеты избегал, то дед Николай, судя по всему, страстный и деятельный, ввязался в гражданскую войну, которую закончил, гоняя басмачей в Ферганской долине. Н.П. Кульбедин вступил в ВКП(б) и, как человек партийный, был брошен на потребкооперацию в село. Возглавлял РайПО, был в конце 30-х арестован. «Убеждали» признаться в совершении предъявленных преступлений, очевидно, серьезно, поскольку даже когда повезло – он дотянул до «пересменки» Ежова и Берия, – и он был выпущен, но выпущен в таком состоянии, что, едва добравшись до своего села, умер.
Его родители, Петр Кульбеда и Кристина Мацукевич, приехали к сыну в Семипалатинск в середине 20-х и из-под польской оккупации, и явно прячась от большевизации европейской России. Если прадеда не стало еще в годы НЭПа, то прабабушка Кристина прожила жизнь долгую, моя мама запомнит ее прекрасно.
Бабушка по материнской линии, воспитывавшая меня в раннем детстве, Анна Максимовна Волкова, тайну своего происхождения и юности, дожив до 90-х годов XX века, унесла в могилу, боясь этой темы и никому ее не доверив. Всю жизнь проработав в больнице детской медсестрой, она чуралась любых разговоров о политике. Не отличались словоохотливостью и две ее сестры, и бабушка Таисия, и бабушка Екатерина. А мы, молодые и глупые, не нашли во время возможности расспросить о предках серьезно и настойчиво. По некоторым сведениям, они были из казачьего рода. Что известно достаточно точно – из ссыльных.
У цельной личности не может быть проблем, есть только возникающие непрерывно задачи разной сложности, которые надо решить. И они личностью решаются. Но может быть и другой подход. Мой студенческий друг Виктор Костюнин говаривал, что проблемы любого человека делятся на две категории. Первые – это те, которые неразрешимы. Не стоит тратить на них время. Вторые же решаться сами собой, без какого либо влияния с твоей стороны. Тем более, надо выбросить их из головы.
Интерес к общественным, политическим вопросам как-то сложился, сформировался у меня еще в школьные годы, когда зимними морозными днями я читал книги или сидел около радио (телевидения тогда у нас в Таре не было), слушая подряд все радиопрограммы, от «Клуба знаменитых капитанов», любых радиоспектаклей и до выпусков новостей. Читая художественные, а потом уже общественно-политические книги, я интересовался тем, что происходило в прошлом, что происходит в дни, когда мы живем.
Сколько себя помню, любил историю и довольно рано стал чувствовать ее неполноту. Стремясь восполнить пробелы, начиная с восьмого класса (год 1973) я стал искать встречи с теми, кто сидел при Сталине, и с теми, кто сажал. Беседы с такими людьми обострили мой интерес к отечественной истории первой половины XX века.
Многое дали мне переписка и беседы с легендарной Н.И. Сац, народной артисткой СССР, с омской легендой, первым секретарем Омского обкома ВЛКСМ в середине 30-х гг. В.И. Шунько, одним из немногих, кто, пройдя через арест вместе с другими комсомольскими лидерами во главе с А. Косаревым, провел долгие годы в заключении, но выжил.
Но начиналось все со школы. Незабываемыми были, например, встречи с одним из старейших тарских комсомольцев, Сергеем Михайловичем Руневым. Они с его будущей женой, Симой Максимовной, вступили в комсомол в Таре в 1919 году, сразу после освобождения Тары от колчаковцев. В 1921 году С.М. Рунев вступил уже в партию большевиков, а в 1974 году или в 1975 году, незадолго до нашего знакомства, его из КПСС исключили.
Исключили не по политическим мотивам, а с формулировкой «за бытовое разложение», за страстную, но изменчивую любовь к женщинам. Его честно пригласили в районный комитет партийного контроля, и тогдашний председатель этого комитета Меньшенина, мать моей одноклассницы, его увещевала, пытаясь отговорить от очередной женитьбы (официально седьмой). Уговорить не смогла, он вступил в брак, и его исключили.
У С.М. Рунева в доме не было книжных полок, но откуда-то он откопал две книги и с легкостью подарил мне, малознакомому пацаненку. Первая, достаточно новая, была из серии «Жизнь замечательных людей» – сборник очерков о М.Н. Тухачевском и нескольких других военачальниках. Вторая была еще с «Ъ», явно издания дореволюционного, с выдранным титульным листом. На потертом переплете значилось: «К. Каутский». Много позже я все-таки сумел ее идентифицировать, установив, что это был перевод на русский язык теоретической работы К. Каутского «Эрфуртская программа». И такая книга долежала в нашей глухомани в чулане до 70-х годов XX века!
Так вот, С.М. Рунев рассказывал мне и о 20-х годах, и о том, как он работал и служил в Таре в НКВД в 30-е годы. О психологии, общих настроениях. Бывали и курьезы.
Когда он в 1937 начал ухлестывать за сосланной, по его словам, в наш город женой маршала Тухачевского, его пригласил к себе начальник райотдела НКВД и сказал:
– Или эта баба, или партбилет. Выбирай.
Он, что не странно для тех времен, выбрал партбилет.
Я пытался робко заметить (уже имея, пусть и бессистемное, но четкое представление о судьбах многих людей в 30-е годы), что не могла появиться у нас в Таре Нина Евгеньевна Тухачевская. Она была после ареста мужа сослана в Астрахань, где вскоре арестована, потом возвращена в Москву и там расстреляна. Может быть, говорю, это была какая-либо из сестер маршала Тухачевского? Ветеран упорствовал, что ухаживал за его женой.
Его рассказ, безусловно, требовал тщательной проверки, открытия всех и поныне закрытых архивов.
Размышляя о яркой и непростой судьбе поколения наших дедов, всего нашего Отечества в первой половине XX века, я продолжал искать очевидцев, просто информированных людей, завел даже картотеку на политических деятелей и военных России 1900–1953 годов. А вспомнил беседу с Руневым ради того, чтобы подчеркнуть – именно такие житейские разговоры формировали мое отношение к официальной версии нашего недавнего прошлого, а отношение становилось все более критическим и крамольным.
Последние годы очень односторонне и предвзято говорится о периоде Советской власти в России, о социализме и о Советском Союзе. Порой ловлю себя на мысли, что с авторами злобных пасквилей мы жили в разных странах.
Советский Союз, каким я его знал и каким навсегда запомнил, был иным. Наверное, он не был идеальным государством, как не было идеальным и советское общество. Были проблемы, были, как говорили классики, и унаследованные от прошлого «родимые пятна капитализма». Но это было общество, в котором абсолютное большинство и простого люда, и руководителей стремились строить отношения на принципах справедливости.
Наверное, вопрос об «уравниловке», об уравнивании прав, доходов и расходов решался упрощенно («каждому – по труду»). Но сегодня судить о Советском Союзе по уровню заработной платы того времени, сравнивая ее с нынешней витриной супермаркетов – значит не только модернизировать историю, но и ничего не понимать в организации общества. В СССР только часть труда была адекватно оценена в заработной плате. Остальная часть оценивалась и воплощалась в вознаграждении каждому человеку, исходя из его труда, как через многоуровневую систему социальных льгот и дотаций, так и другими действительно компенсационными механизмами. Если хотите, это и было реальным распределением природной ренты среди всего населения.
Да, заработная плата была небольшой, хотя даже на самую малую в то время заработную плату в СССР – 60 рублей, советскую «минималку» – человек мог прожить спокойно. Но, помимо заработной платы, были по символическим ценам пионерские лагеря и профсоюзные санатории, здравницы. Были действительно социальные проекты, связанные с теми или иными конкретными регионами, была система «северных», система платежей в районах, приравненных к северным. Были многие другие способы заботы о простых трудящихся людях.
Да, именно трудящихся, потому что в то время в российском обществе был культ человека труда. Порой люди творческих профессий под горячую руку «классово бдительных» соседей попадали в разряд тунеядцев. В разряд тех, кто просто не хотел привычным для большинства образом работать. Социальная заточенность общества не могла не сказываться. Но вопрос о советских тунеядцах требуется решать вполне конкретно в каждом отдельном случае, так что не стоит говорить о повсеместном ущемлении прав творческих личностей. Важно то, что в СССР не было людей, судьба бы которых обществу была безразлична. Порой забота была навязчивой, упрощенной, но она была.
Конечно, надо делать скидку на нашу провинциальность. Хиппи, стиляги, диссиденты… По правде, все это было где-то очень далеко от нас, от нашей русской провинции.
С грустью читал или слушал в недавние времена выступления таких великих деятелей нашей культуры, как Марк Захаров, Майя Плисецкая, Михаил Ульянов, да и некоторых других, которых в советское время, с их сегодняшней точки зрения, притесняли, не давали свободно ездить за рубеж, устраивали гонения на их творчество. А я-то думал, что они и подобные им кумиры народа советской эпохи получили от Советской власти все, что она могла дать. Получили все высшие государственные награды и звания, премии и спецдачи, неоднократно бывали за рубежом. А главное – имели любовь всего народа.
Это мои родители, да и все ближайшие родственники никогда не были за рубежом. Из моих близких только два деда побывали за границей, да и то, как солдаты во время Великой Отечественной войны, сходившие освободить Европу. Это была их единственная заграничная «командировка».
Очень признателен Богу за тех людей, с которыми он меня в жизни сводит. Почти у каждого чему-то научился, что-то постарался перенять.
Для меня мои учителя и воспитатели, наставники школьных лет в городе Таре – это действительно люди, по которым я и сегодня сверяю свои поступки. Педагогический коллектив родной школы № 11 для меня – эталон того содружества единомышленников, которое и давало глубокие знания по широчайшему кругу наук, и формировало отношение к жизни, к прошлому и настоящему, вообще к обществу. Эти люди своим поведением закладывали в душу нравственные ценности, задавали высокую шкалу требований к самому себе, а не только запросов к окружающим.
Так сложилось, что в первый класс я пошел в Семипалатинске в школу поселка цемзавода. К сожалению, учителя часто менялись. Помню, как всем классом навещали смертельно больную учительницу в больнице. Наверное, потому по-настоящему моей первой учительницей стала уже в Таре Лидия Бронеславовна Бобровская, для которой наше обучение и выпуск из начальной школы знаменовали окончание трудовой деятельности. За те годы, что она учила нас всему – и отношению к жизни, и знаниям, и умениям, мы и начали себя осознавать в обществе. Потом уже пришли другие учителя, помогавшие нам формировать свою судьбу.
Первый мой директор школы – Василий Иванович Теребун, потом в течение многих лет – волевая и сердечная Дина Андреевна Оржеховская. Никогда не забыть уроков Фали Антоновны Мелехиной, Галины Константиновны Яковлевой, Валентины Михайловны Редькиной, Елены Ивановны Аристовой, Ольги Александровны Кравченко, Елены Александровны Черняевой, Ефросиньи Семеновны Никифоровой, Николая Ивановича Краснова, наших физруков С. Сабанцева и В. Титова. Завуч Татьяна Алексеевна Крупкина не вела у меня занятий, но очень многому научила начинающего комсомольского организатора. А пионерские и комсомольские мои наставники? Они учили трудиться и организовывать труд других, рисовать и выступать на сцене, учили читать и ценить стихи, петь песни.
Оптимизму и жизнелюбию тоже учили. Никогда не был худощавым. Вес колебался и колеблется исходя из возраста и образа жизни. Но – как говорят классики – «стремление похудеть – это хобби на всю жизнь». Моя наставница в Доме пионеров, Клара Ивановна Володева, руководитель нашего драмкружка, была женщиной дородной и озорной. Зоя Андреевна Герман, строгая и добрая директор Дома пионеров, ей иногда говорила:
– Клара Ивановна! Худеть надо.
– А зачем?
– Ну как же, худые живут дольше.
На что она с олимпийским спокойствием отвечала:
– Может быть, худые люди живут дольше. А толстые – с удовольствием!
Радостно-оптимистичный, задорный подход к жизни мне запал в сердце именно с тех времен. Если человек не способен быть веселым – это предмет для серьезного беспокойства не только родных и окружающих, но и его служебного начальства. Он просто опасен для любого дела!
Но и любая словесная колкость должна быть доброй! Несчастен тот, кто не способен на самоиронию, кто не может искренне посмеяться над собой, кто не способен в минуту отдыха петь и веселиться, кто не ценит доброй шутки.
Самый серьезный человек должен быть способен на сумасбродство. Предел любого сумасбродства и любой шутки – в незыблемости достоинства любого другого человека. Человек, не способный смеяться, заслуживает жалости. Человек, не желающий беречь свое и чужое достоинство, заслуживает презрения.
А Людмила Вандышева, вначале моя главная пионервожатая, а потом – олицетворение задора и деловитости райкома комсомола? Именно она вслед за Д.А. Оржеховской учила нас организационным навыкам, прививала вкус к общественной работе.
Жить надо радостно, а дела делать – только с удовольствием.
О проекте
О подписке