Я вынул камеру, стараясь не попадать в поле зрения объектива. Внимательно оглядел устройство, нашел нужные кнопки. Конечно, это не простой «камкордер», которым могут снимать даже дети и дегенераты, но в принципе ничего сложного нет. Я включил камеру и осторожно навел объектив на пятиэтажку. Нашел в видоискателе крыльцо.

– Что, уже колбасит? – снова влез Серега.

Я посмотрел на него, пытаясь понять: он уже окончательно пьян и не соображает, что мы делаем, либо он меня просто подначивает?

– Отстань! – бросил я и повернулся к дому.

Скоро из подъезда выйдет Червяков. Он поедет в казино проигрывать выручку своих магазинов. Он никогда не нарушает устоявшийся за много лет график: позднее пробуждение, офис, переговоры, склад, поставки, домашний ужин и казино до трех часов утра. Затем немного сна в обнимку с любимой женой и с утра снова по тому же кругу.

Жирная сволочь. А не взять ли мне твое лицо крупным планом?

– Я пы-примерно представляю, что ты чувствуешь, – вставил Косилов. Он тянул сигаретку, прислонившись к окну. На губах его все еще играла улыбка, но в голосе появилось что-то демоническое. – Тебе кажется, что ты играешь, дурачишься, и сейчас ты, конечно, развернешь мы-машину и уедешь отсюда, к чертовой матери. Но на самом деле тебе хочется попробовать. Хочется, да?

Я молчал. Сукин сын попал в десятку, руки и ноги у меня просто плясали от возбуждения.

– Знаю, что хочется. У меня тоже все зудело пару раз, когда я уже понимал, что могу это делать, но…

Он умолк. Эта скотина, закончившая тот же факультет, что и я, прекрасно знала, как давить на психику.

– Но?.. – заглотил я его крючок.

– …но гы… гы-гы… – Он аж вспотел.

– Твою мать, Цицерон!..

– …Гырех на душу брать не стал… Фу, блин. И ты не станешь, потому что ты человек хороший. Сейчас ты посидишь, помастурбируешь с этой штукой, а потом засунешь ее в сумку, развернешь машину и укатишь домой. А завтра начнешь обзванивать знакомых, которые могут одолжить тебе денег, а потом ты пойдешь в банк за экспресс-кредитом, чтобы честно отдать свой долг милейшему парню Максиму Червякову. Ну ты же умница!

– В банке меня пошлют. Кредитная история дерьмовая.

Я посмотрел на часы. Через несколько минут ожидается появление моего героя в секторе обстрела видеокамеры. Признаться, я чувствовал себя в некотором смысле идиотом (впрочем, чего там «в некотором смысле» – полным придурком я себя чувствовал!). Поверил в страшные сказки приятеля, который от спермотоксикоза совсем сошел с ума, а теперь сижу вот в засаде, как казак-разбойник, и готовлюсь стрелять из «Панасоника».

Я хмыкнул.

Червяк появился на крыльце секунд через двадцать. Не сходя со ступенек, нажал на кнопку брелока, открывающую замки джипа, посмотрел на небо. Очевидно, кто-то позвонил ему, потому что он тут же вынул из кармана телефон и приложил его к уху. Начал кивать и что-то гневно выговаривать.

– Да-а, блин, – протянул Серега.

Я на секунду обернулся к нему. На лице Сергея блуждала все та же улыбка Винни Пуха, но она не могла меня обмануть, я был уверен, что Косилов напрягся…

…Слушай, Миш, ты в детстве воровал яблоки? Тебя ловили?.. Ощущения свои помнишь, когда убегал от хозяина сада? Вот то-то и оно. Мы с Серегой как будто только что обчистили садовый домик, а теперь прятались в канаве и боялись вздохнуть…

Короче, я включил запись. Таймер в видоискателе камеры начал отсчитывать секунды. Я сразу нажал кнопку наезда, и Червяк в кадре стал плавно увеличиваться в размерах. Я приблизил его максимально и смог увидеть недельную щетину на подбородке и царапину на мочке уха. Макс лоснился и обильно потел – еще пару лет сытой жизни, и сердце откажется прокачивать этот огромный кусок теста.

Червяк прекратил разговор, сел в машину и завел двигатель. Съемка продолжалась. Я выключил камеру, только когда джип моего кредитора скрылся за углом. Бросив «Панасоник» обратно в сумку, я первым делом обернулся к Сереге. На лице у моего друга застыла какая-то странная гримаса – не то ужаса, не то благоговения.

Я почему-то вспомнил фразу, произнесенную персонажем Кевина Спейси в «Красоте по-американски»: «Кажется, ты только что стал моим кумиром».

– Вавилов, псих, отвези меня да-да-мой, – выдавил Серега… и начал смеяться.

Я смахнул пот со лба и, кажется, тоже хихикнул.

Жена Светка уже легла, повернувшись спиной к моей половине кровати. Я стоял в проеме двери спальни и долго смотрел на нее. Спит или нет? Пожалуй, притворяется, потому что не проснуться от скрипа нашей входной калитки невозможно. Тем более человеку с таким чутким сном, как у нее.

– Света, ты спишь? – спросил я тихо.

Никакой реакции.

– Свет!

Тишина. Только тюлевая занавеска дрогнула от сквозняка.

Иногда, когда я вижу ее спящей – такой забавной, губастенькой, помятой, – во мне что-то эдакое просыпается. Я начинаю думать, что все-таки можно всю жизнь любить одну женщину и испытывать к ней определенный интерес. Можно. Но такие моменты коротки, до слез коротки.

Я выключил свет в коридоре, оставив спальню во тьме, и отправился принимать душ. Там я возился минут пятнадцать – никак не хотел выползать из-под теплых струй. Когда закончил и выходил из ванной, вытирая голову полотенцем, увидел в темноте спальни два глаза.

Я чуть не заорал!

Светка, натянув одеяло до подбородка, смотрела на меня с ненавистью… и печалью.

Утром мы с ней не разговаривали. Я плохо спал этой ночью, до четырех часов ворочаясь на диване в своем кабинете, а Светка, судя по выражению лица, отдохнула как следует (мне тогда даже в голову не пришло, что она не видела меня почти двое суток и сильно перенервничала). Она не смотрела на меня, молча сидела напротив и небрежно поглощала бутерброды. Даже на мое будничное «привет» она никак не отреагировала.

На второй чашке кофе мое терпение лопнуло.

– Так и будем дуться? – буркнул я и стал всматриваться в ее лицо, надеясь увидеть хоть какое-то осмысленное движение мышц. Но не увидел ничего.

– И что у нас опять случилось? – продолжил я. – Месячные? С мамой поссорились? Еще что-нибудь? Почему каждый раз за твое плохое настроение должен отвечать я?

Она сломалась. Поставила чашку на стол, отложила бутерброд и буквально пригвоздила меня взглядом к стене.

– Ты ни за что не отвечаешь в принципе. У тебя кризис среднего возраста, у тебя депрессия – ты можешь позволить себе исчезнуть, не говоря ни слова, на всю ночь. Все нормально! Какая, к черту, разница, что у нас случилось? Я уже сказала, что собираюсь подать на развод. Я не шутила.

Я вздохнул. Черт побери, так и есть: тот прилив нежности, который неожиданно настиг меня вечером, когда я созерцал ее спящую в спальне, был всего лишь миражом, и сейчас в свои права вступают совершенно другие чувства.

– Снова запела свою любимую песню, – проговорил я. – Мужика нет, хочется ласки, любви… бла-бла-бла.

– В десятку!

Она ушла, не закончив трапезу. Проходя мимо, задела полой халата мое колено. От нее пахло чем-то сладким. Никогда не мог понять, почему женщины при любых кризисах умеют оставаться свеженькими и благоухающими, как утренние розы, а мужики, стоит им немного получить от жизни под зад коленкой, становятся похожими на обезьян в муниципальном зоопарке.

– Света!

Она не ответила, прошаркала тапками в гостиную.

– Ну и подавай, дура, если других способов не знаешь!

Я уткнулся взглядом в тарелку с бутербродами. С чего я решил, что хочу есть?!

Мы прожили с ней под одной крышей три года, и сейчас мне уже трудно однозначно ответить на вопрос, была ли когда-нибудь между нами настоящая любовь. В этом смысле я полностью метеозависимая особь. Если в окно заглядывало солнце, бумажник распухал от наличности, а Светка при этом не вспоминала старые обиды, мне казалось, что я ее обожаю, что ближе человека на свете нет, что я вот прямо сейчас, не сходя с этого места, возьму ее на руки и унесу к звездам. Но стоило колесу фортуны сделать лишний оборот, а моей «благоверной» (тьфу, ненавижу это слово!) начать копаться в причинах своих несчастий, как мой мозг начинала пронзать одна и та же поганенькая мысль: «Брось ее! Брось! Уходи отсюда! Не трать свою жизнь на человека, который отнимает у тебя энергию, который питается от тебя, как от батарейки. Тебе еще нет сорока, в конце концов! Даже тридцати пяти нет!»

Впрочем, если успокоиться и подумать, то можно прийти к выводу, что свою супругу я сотворил собственными руками.

Мы познакомились, когда ей было 17, а мне уже 28. Я – стреляный воробей, не собравший еще все хлебные крошки, разбросанные на пути; она – испуганная канарейка, покинувшая благоустроенную родительскую клетку. В каком-то из заезженных небесных сценариев, видимо, было написано, что между нами что-то сверкнет, и оно таки сверкнуло! Девчонка влюбилась, со временем влюбив в себя и стреляного воробья. Она еще думала, что слово «Любовь» пишется с большой буквы, а те сложносочиненные предложения, в которых это слово фигурирует, заканчиваются красивым и поэтичным многоточием. Счастливая была девочка. Что ж я с ней сделал?

Не знаю что, но вслух я в этом никогда не признаюсь!

Получается, что она всему училась у меня – ревности, страсти, флирту, бесконечному и нервному ожиданию. Вере. Любовным позам, в конце концов! Училась сначала робко, полностью доверяя моему «богатому жизненному опыту», затем уже активнее вовлекаясь в процесс, а еще позднее и начиная проявлять инициативу. И не только инициативу – характер! А он у нее, если использовать литературный штамп, оказался отлитым из серьезного сплава, используемого, наверно, в строительстве «шаттлов». Дури – до фига! Но стержень, на котором эта дурь держалась, был тверже титана. Так что ничего странного не было в том, что уже через пару лет она меня «делала», что называется, с полоборота.

Да, всего через пару лет – после всех своих загулов, депрессий, метаний и колебаний – я имел репутацию уже не прекрасного принца, а какой-то его неудавшейся китайской подделки. Настоящий принц рано или поздно, конечно, появится, и когда это случится, имитации придется отправиться на склад.

«Сам виноват. Твоя супруга – твоих рук дело. Может быть, стоило быть чуть мудрее, чуть терпимее. Чуть ласковее, в самом деле, как она говорит? Глядишь, все пошло бы по-другому. А?»

Возможно. Но можете меня пытать – не расколюсь.

Я вздохнул и, нажав кнопку покрытого слоем жира дистанционного пульта, включил телевизор…

Черт меня подери, вот тут-то я и вспомнил! ВСПОМНИЛ ВСЕ, ЧТО МЫ ВЧЕРА НАТВОРИЛИ. Почему не сразу, как только проснулся? Не знаю, наверно, потому, что совесть чиста.

– «…узнать известного предпринимателя Максима Червякова оказалось возможным только по отпечаткам пальцев», – пробубнил корреспондент из криминальной хроники местного телеканала.

Я уронил пульт.