Возвышение Цента было, пожалуй, вторым, после порядка, положительным для Владика моментом. В былые времена, когда они странствовали по мертвому миру в одной компании, Владик натерпелся от Цента таких великих мук и лютых горестей, что хватило бы на десятерых страстотерпцев. В силу каких-то необъяснимых причин, изверг из девяностых питал к программисту из нулевых паталогическую неприязнь, каковая выливалась в непрестанные издевательства. О, сколь же много изведал несчастный страдалец на шкуре своей! Там было все: невыносимые диеты, унизительные шутки, насильственные принуждения к действиям героического характера. Этот ад продолжался полгода, и Владику казалось, что ему не будет конца. Даже заняв власть в Цитадели, Цент поначалу проявлял большой интерес к мучению Владика, лично контролировал его на работах, заставлял трудиться без отдыха и до полного изнеможения. Страдалец уже уверился, что тут-то ему и конец. Цент не сумел свести его в могилу луковой диетой, зато решил доконать путем трудового истязания. Но постепенно князь утратил интерес к своему мальчику для битья, а потом и вовсе забыл о его существовании.

Цент обитал в своей резиденции, в огромном тереме со всеми удобствами, Владик, навечно записанный в число крестьян, ютился в самой бедной части города, в крошечной каморке, где не было иной мебели, кроме грубо сколоченной самодельной лежанки да старого стола. Зимой в жилище программиста было холодно, летом жарко, плюс соседи день и ночь выясняли отношения, орали, дрались или совокуплялись, так что тишина не наступала никогда. Впрочем, это Владику не сильно мешало. Рано утром он уходил на работы в поля, а когда возвращался, то засыпал еще в прыжке, и разбудить его не могли никакие звуки.

С одной стороны, Владик был рад, что все, включая Цента, забыли о нем. Но иногда ему становилось дико обидно из-за этого. Ведь все, кто участвовал в том легендарном походе на скотомогильник, ныне обрели славу и почет, жили в достатке и являлись уважаемыми людьми. И только он прозябал в нищете и безвестности. А ведь и он был в числе тех героев. Более того, именно его рука сразила некроманта волшебной секирой. Но кто знал об этом? Никто. А те, кто знали, давно уже забыли и о нем, и о его подвиге.

Годовщину победы над Легионом отметили пышными торжествами. Гуляли три дня, как на хорошей свадьбе. Всем замешанным в той славной победе вручили памятные подарки, подобранные с учетом специфики каждого героя. Центу презентовали именную бейсбольную биту, изготовленную из плоти мореного дуба, с золотой гравировкой и кожаным чехлом для хранения и транспортировки. Машке и Алисе преподнесли шубы, берсеркерам Пете и Вове даровали игровые ноутбуки. Всех их чествовали, поздравляли, подняли за них тысячу тостов. И лишь один герой оказался забыт. Владику даже не досталось подарка. Никто и не вспомнил, что он тоже был в составе героического отряда, тоже внес свой вклад в дело победы над силами тьмы. Пока вся Цитадель гуляла и веселилась, обойденный дарами и почестями страдалец горько плакал, запершись в своей каморке. Тогда он все понял. То есть, многое он понял и прежде, но именно в тот день пришло окончательное осознание – его вычеркнули из анналов истории, предали забвению, списали, стерли. Но все было еще хуже. На нем, к тому же, поставили крест. Как-то так вышло, что его негласно записали в пожизненные крестьяне без права карьерного роста. Новички, только что поступившие в Цитадель, какое-то время работали с ним в полях, а потом находили себе более престижное и сытное место. Иной найденыш умудрялся оказаться в поисковом отряде менее чем за месяц. Другие находили себе работу в городе, пристраивались к какому-либо ремеслу, шли в торговлю или избирали военную стезю. Для все вокруг были открыты пути карьерного роста. Для всех, кроме Владика.

Притом, нельзя сказать, что он не пытался. Пробовал, как же! И не раз. Но в ходе всех своих попыток он словно упирался в какую-то невидимую, но вполне осязаемую стену, и на этом все заканчивалось. Никто не хотел брать его подмастерьем, поисковики, к которым он пошел от отчаяния, отказали с порога, а когда страдалец сунулся к своим бывшим коллегам, Пете и Вове, заматеревшие берсеркеры подняли его на смех и кубарем спустили с лестницы. Умываясь слезами горючими, Владик вернулся к сельскохозяйственной деятельности. Но и там не суждено было ему сделать блестящую карьеру. За полтора года он так и не вырос в должности, оставаясь обычным землекопом. Пытался пристроиться на ферму, там работа не была легче, зато кормили куда лучше, но его не взяли. Начали требовать каких-то рекомендаций, непонятно кем и когда даденых, стали выяснять образование. Когда узнали, что перед ними бывший программист, вежливо отказали, и предложили прийти через год. Или через два. А еще лучше – вообще больше не приходить.

Владик понял – его участь предрешена. До конца своих дней он будет горбатиться в поле, перекапывая землю тупой лопатой, и там же, в поле, однажды помрет. Но никто не всплакнет над его телом, никто не закатит в его честь пышных поминок. Его бренные останки зароют в безымянной могиле, и ни одна живая душа не станет горевать о нем. Если о живом не горюют, кому он мертвый-то сдался?

Мотаясь по дорогам вместе с Центом и Машкой, подвергаясь опасностям со стороны зомби и озверевших людей, Владик мечтал найти такое место, где тишина и покой, порядок и стабильность. И горькая ирония заключалась в том, что он сполна получил то, чего так страстно желал. В самом деле, он находился в безопасности – ни зомби, ни лихие люди ему не угрожали. Была ли его жизнь стабильна? Еще как! Каждый его день был похож на предыдущий как точная копия, и никаких предпосылок к переменам не наблюдалось. Более того, никто уже не терзал его голодомором и разными зверскими диетами, питался он пусть и невкусно, но досыта. И вот, казалось бы, все мечты сбылись. Но вместо бурной радости Владика все сильнее охватывало стойкое нежелание жить. Стабильность, которую он так желал, оказалась тем еще отстоем, безопасность не радовала, и даже сытная кормежка не могла сделать его счастливым.

Все чаще, работая в поле, Владик ненадолго прерывал свой тяжкий труд, и с неясной тоской смотрел сквозь сетчатую ограду во внешний мир. Там, за забором и тремя рядами колючей проволоки, простиралось то, чего он всегда страшился – свобода. И вот странность, чем дальше, тем больше эта свобода манила его к себе. Прежде Владик дико боялся оказаться снаружи, предоставленный самому себе, один, беспомощный и слабый. Он был уверен, что не сможет протянуть на воле и дня. Но продолжительное житие в условиях стабильности заставило его пересмотреть свое мнение. Да, он, по сути, оставался все таким же беспомощным, но уже далеко не хилым. Пусть он и не накачал себе огромных мышц, как те же Петя с Вовой, зато развил удивительную выносливость, чему немало способствовал тяжелый монотонный труд. Теперь он мог целый день тупо копать землю, и при этом под вечер не падал с ног от усталости. Владик понимал, что он стал сильнее, чем был прежде. Теперь его не напугать ни многокилометровым туризмом, ни физическим трудом.

Вот только развитие его имело однобокий характер. Выносливее он, конечно, стал, это было просто неизбежно после полутра лет ударной пахоты, но прочих, необходимых для выживания, навыков, не приобрел. Никто и не думал учить его стрелять, драться, никто не объяснял, как справиться со своим страхом при столкновении с мертвецами. Да что там стрельба или рукопашный бой! Владик даже костер разжечь не умел.

И все же, при осознании своей неподготовленности к выживанию в диком мире зомби-апокалипсиса, Владика, с каждым днем, влекло туда сильнее и сильнее. Жизнь землекопа опостылела ему. Не о такой стабильности он мечтал. Ему, страшно сказать, хотелось перемен. И Владик прекрасно понимал, что в Цитадели он их не добьется. Если он хочет иной жизни, нужно уходить. Туда, за ограду. В пугающую и опасную неизвестность.

Но одно дело, это мечтать о побеге, и совсем другое – осуществить его. Мечтаниями о вольных хлебах Владик тешил себя уже месяца три. Планы, там, разные строил, фантазировал, как оно будет. Прикидывал, каким способом лучше всего покинуть Цитадель. Но все это оставалось на уровне мечтаний. При том, что выбраться за пределы периметра не составило бы проблем – Владик знал, как это провернуть. Он мог бы, при желании, сделать себе небольшой запас провизии на первое время, даже оружие сумел бы достать, ибо в нем недостатка не ощущалось. То есть, ничто не мешало ему осуществить задуманный дерзновенный побег. Ничто не мешало, но Владик никуда не убежал, и бежать не собирался. Ненавидел себя за собственную трусость, но ничего не мог с этим поделать. В грезах вольная жизнь представала заманчивой и легкой, но Владик-то знал, что она не будет таковой в реальности. Там, снаружи, ему придется несладко. И где гарантия, что после десяти-пятнадцати дней на свободе, он не приползет в Цитадель, дабы униженно проситься обратно?

– А ты никогда не пробовал поступить в поисковики? – вновь заговорил напарник. – Мне вот интересно, какой у них вступительный экзамен. Что нужно сделать, чтобы попасть в команду?

Владик поморщился, и постарался отключить слух. Он не сомневался, что этот найденыш недолго будет составлять ему компанию в поле. Глядишь, через месяц, а то и раньше, прибьется к поисковой группе, или устроится в городе. И начнет смотреть на Владика свысока.

И вновь с неодолимой силой страдальца повлекла к себе воля. И столь велика была эта сила, что Владик вдруг решился, приказав самому себе – сегодня же в побег. Ничего не подготовлено, нет ни запаса еды, ни оружия, но это все отговорки. Сегодня или никогда. Лучше умереть там, чем весь остаток жизни перекапывать поля здесь. В Цитадели его ничего не держит. У него здесь нет друзей, нет девушки. Он один.

– К черту все! – неслышно процедил Владик сквозь зубы. – Сегодня же! Не могу так больше.

– Смотри, что это там? – привлек его внимание найденыш.

Владик обернулся и посмотрел в том направлении. В их сторону по полю скакали два всадника на лошадях. Владик даже с такого расстояния прекрасно их узнал. То были берсеркеры, Петя и Вова. Эти двое недолюбливали бывшего коллегу, и постоянно шпыняли его. Видя их приближение, Владик приготовился принимать муки.

Всадники налетели на них, едва не затоптав конями. Найденыш со щенячьим восторгом в глазах взирал на двух могучих богатырей, Владик взирал на бывших коллег исподлобья и восторга не испытывал.

– Здорово, холопы! – поприветствовал тружеников Петя, а Вова радостно хохотнул.

– Здравствуйте! – поздоровался новенький, не переставая улыбаться во все лицо. Вид у него был как у фаната, воочию узревшего своего кумира.

– Эй, холоп Владик, а ты что, уши навозом забил? – спросил Вова. – Почему на приветствие не отвечаешь?

Владик стоял столбом, и изо всех сил старался не заплакать. Он так до сих пор и не смог понять, за что его невзлюбили коллеги-программисты. Неужели это Цент сделал из них таких безжалостных садистов? Этот мог. По странному стечению обстоятельств почти все люди, вступающие в контакт с бывшим рэкетиром, либо умирали быстро и в муках, либо превращались в эталонных извергов.

– Что вам нужно? – проворчал Владик.

– Нам от тебя, крота прыщавого, ничего не нужно, – грубо ответил ему Петя. – А вот князю ты зачем-то понадобился. Потребовал доставить тебя срочно в терем. Так что бросай лопату, и бегом в Цитадель. А мы тебя подгонять будем, чтобы ты ногами проворнее шевелил.

Прозвучавшие слова повергли Владика в священный ужас. Цент уже год не проявлял к нему никакого интереса, и, казалось, вообще забыл о его существовании. Владик тихонько радовался, лелея робкую надежду на то, что мучитель отныне никогда больше не вспомнит о нем. И вдруг он вызывает его к себе. Что это может значить? Неужели его обвиняют в каком-то преступлении? Но Владик точно помнил, что ничего противозаконного не совершал. Разве что оговорили….

– Эй, морда холопская, ты что, не слышал приказа? – рассердился Вова, и сорвал с пояса скрученную колесом плеть. – А ну пошел!

Плеть гульнула по спине Владика, и хотя берсеркер ударил в четверть силы, мало все равно не показалось. Подвывая от боли и страха, Владик побежал в сторону крепости. Бывшие коллеги скакали позади него, подбадривая угрозами основательной порки.

В Цитадель Владик влетел как на крыльях. Он бежал весь в слезах, слыша за спиной стук копыт и грозные окрики. Люди спешно расступались перед ним, давая дорогу. Многие, видя данную картину, открыто хохотали, другие сдержанно улыбались. Однако смешно было всем. Гонимый берсеркерами страдалец не заметил сочувствия ни на одном лице. Что лишь укрепило его в желании бежать из Цитадели этой же ночью. И он обязательно сделает это, если, конечно, сумеет пережить аудиенцию у Цента.

Петя и Вова задорно гнали страдальца до самого крыльца княжеского терема. Когда обессиленный Владик упал на ступени, в надежде отдышаться и прийти в себя, эстафету приняли стражники, что неусыпно несли караул у резиденции правителя. Один из них, без лишних слов, прописал Владику с ноги в бок. Второй замахнулся дубиной, и строго вопросил, с каковой целью потерявший страх холоп имеет дерзость пачкать своим простонародным туловищем только что вымытые ступени.

– Его князь желал видеть, – крикнул Вова, пытаясь унять гарцующую лошадь. – Ведите к нему.

– Князь желал? – переспросил стражник, и повторно двинул Владику с ноги. – А какого же хрена ты молчишь? Живо вставай, прыщавый! Заставишь князя ждать, он велит с тебя шкуру спустить. И мы спустим, не сомневайся. Медленно!

Владик и не сомневался. Странно, что заранее не покалечили. Наверное, оставили это удовольствие для Цента.

Княжеский терем являл собой огромный дом трех этажей, с толстыми стенами, узкими бойницами вместо окон, и был, фактически, крепостью внутри крепости. Снаружи он выглядел простовато, что с лихвой компенсировалось внутренним убранством. Здесь все пестрило прямо-таки варварской роскошью, чему не следовало удивляться, зная хозяина жилплощади. Цент любил все красивое, яркое, блестящее и дорогое, одним словом – крутое. И этой крутости в свою нору он натащил немало.

Контраст между бедностью собственной обители и роскошью княжеских апартаментов потряс Владика. Прежде ему не доводилось бывать в тереме – в гости как-то не приглашали. Он знал, что высокие чины Цитадели живут весьма небедно, и многое себе позволяют, но Цент в этом деле явно превзошел всех. Все самое красивое, самое дорогое, что привозили поисковики, оседало здесь. Огромные ворсистые ковры, мебель из ценных пород древесины, чучела диких животных, рыцарские доспехи – всего этого было не просто много, а слишком много. Владелец данной жилплощади не просто купался в роскоши, он как занырнул в нее, так до сих пор не показывался на поверхности.

И вот, наконец, Владик увидел своего старого знакомого. Цент со времен их совместных странствий мало изменился, разве что борода и волосы его были теперь аккуратно подстрижены, а облачен он был в ярко-красный банный халат, из-под которого торчали крепкие волосатые ноги. На княжеской должности бывший рэкетир не потерял формы. Судя по всему, он уделял много времени физическим упражнениям, отчего его шея стала еще толще, а взгляд наглее.

Князь изволил возлежать на мягком диване, весь отдавшись думам о судьбах подданных. Перед ним, на столике, разместились легкие закуски и пара бутылок вина. Цент лениво протягивал руку, брал виноградину или ломтик яблока, и нехотя, почти через силу, помещал витамины в свой рот. Столь же ленивым жестом он подносил к губам бокал с вином, и скупо откушивал напиток. Он как бы говорил всем своим видом – да не нужны мне эти витамины и деликатесы, и вкушаю я их единственно ради блага народного, о коем и пекусь денно и нощно, не щадя живота своего.

Рядом с диваном, прислоненная к нему рукояткой, стояла мистическая секира духов – древнее оружие, добытое в гробнице темной богини. Волшебный топор обладал бесценным, по нынешним временам, свойством, убивая наповал любое порождение тьмы, будь то рядовой зомби или могущественный демон, вроде ныне окончательно покойного некроманта. Цент, судя по всему, не расставался с секирой ни днем, ни ночью, всюду таская топор с собой.

– Ваше величество, вот, доставили холопа, которого вы желали видеть, – доложился стражник, сильно толкая Владика в спину. Тот, не устояв на ногах, шлепнулся на колени. Это, похоже, и требовалось сделать.

Цент медленно, преодолевая леность, перевел взгляд с виноградной грозди на Владика, и сонным голосом безгранично утомленного важными делами человека произнес:

– Сколько раз я вам уже говорил – прекратите обзывать людей холопами. Холоп, это унизительное прозвище. В цивилизованном обществе оно недопустимо. Называйте их, ну, даже не знаю… лохами, например.

– Слушаюсь! – выпалил стражник, и тут же повторил свой доклад с учетом полученных от начальства поправок. – Вот, доставили лоха, которого вы желали видеть.

– Ну, кого вы там привели? – проявил вялое любопытство князь. – Неужели глаза меня не обманывают, и я вижу перед собой своего старого друга Владика? Что ты на коленях ползаешь? Не пачкай мне ковры собой. Встань. Подойди. Поздоровайся. Давненько ведь не виделись.

Владик не без опаски поднялся на ноги и робкими шажками приблизился к княжескому лежбищу. Вид стола, заваленного дефицитными яствами, заставил его слюнные железы работать в форсированном режиме. Многие из продуктов, что лежали перед ним, Владик не пробовал с самого конца света. И подозревал, что не попробует больше никогда.

– Ну, здравствуй, Владик, – поприветствовал его Цент. – Все-таки выкроил время меня навестить. Мог бы раньше заглянуть, не чужие же люди. А ты ни разу в гости не зашел, даже письма не написал, что мелочь, но мне была бы приятна. Нехорошо это, Владик. Не по-дружески. Очень ты меня расстроил своим игнорированием. Не будь я таким добрым, обиделся бы на тебя.

Владик стоял, едва живой от страха, и про себя гадал, что приготовил для него изверг. На что-то хорошее рассчитывать не приходилось, ибо Цент не имел привычки делать кому-либо приятные сюрпризы. Он больше специализировался по гадостям.

– Тебе налить? – спросил князь, взяв со стола бутылку.