– Ш-ш-ш-ш… И-и-и-и-и… Ш-ш-ш…
– Эй, кто там хренью страдает! А ну стихли! Всхрапнуть дайте…
– Ш-ш-ш-ш…
– Это снова офицерик воду мутит.
– Пришить бы его, Челпан.
– Для начала отметелим, чтоб кровью срал!
Вспыхнула спичка. Ее дрожащий огонек осветил прямоугольное помещение без окон и несколько ступенек лестницы, ведущей куда-то наверх. Было здесь неимоверно грязно. Толстый слой мусора, состоявший из обрывков одежды, костей и чего-то, что нельзя было идентифицировать, скрывал пол, виднелись остатки турникетов.
У ступеней стояло гнутое, ржавое ведро. Вонь, заполнявшая помещение, у ведра переходила в смрад, от которого слезились глаза.
Обитатели этого места старались держаться как можно дальше не только от «параши», но и друг от друга. Все они сидели у стен, кроме толстяка в рваной матроске, который, держа в руке горящую спичку, устроился на нижней ступени. В качестве постели он использовал обломок пластиковой навигации, на котором черными буквами было написано «…тральный детский зин…».
Седые, всклоченные и слипшиеся от грязи волосы, растущая абы как бороденка, маленькие глаза, острый как бритва взгляд толстяка говорили о том, что он достаточно много времени провел в «Детском мире» и что оказался он здесь вполне заслуженно. Он кривил пухлые, чуть синеватые губы, почесывал татуированной пятерней волосатый живот и, не отрываясь, смотрел на человека в офицерской форме, который обломком кости что-то чертил на мраморной плитке. Пока он успел нацарапать всего две буквы «К» и «И». Спичка погасла. Скрежет кости так и не стих.
– Он нас на фуфельнике вертел! – донеслось со стороны лестницы. – Бей его, бродяги!
Шуршание мусора. Сопение. Глухие удары. Стон.
– Он мне нос сломал! Где эта тварь?!
– Здесь я. Подходи по одному!
Снова удары. И крик. Пронзительный, яростный.
Что-то лязгнуло. Через открывшееся металлическое окошко в помещение проник конус тусклого света. Высунулся ствол автомата.
– Всем закрыть поддувалы! Тишина, уроды. Если услышу, как кто-то пернет, брошу гранату. Усекли?
Не дожидаясь ответа, человек снаружи закрыл окошко.
– Ну, офицерик, считай себя покойником!
– Ш-ш-ш-ш… И-и-и-и-и… Ш-ш-ш…
Основной, южный вестибюль «Лубянки-Дзержинской» был оборудован по всем правилам безопасности, с учетом навязчивых коммунистических идей, большевистских фобий и чекистской шпиономании – десяток вышколенных часовых, блокпост, укрепленный помимо мешков с песком бетонными блоками, два пулемета, направленных внутрь и наружу, пара мощных прожекторов и… Никаких иллюзий по поводу того, что без разрешения руководства станции через блокпост не пролетит даже муха.
О правом же рукаве туннеля, называемом «Детский мир», обитатели станции предпочитали не болтать и без крайней необходимости туда не соваться. На самом деле мир там был далеко не детским. Вход в рукав перегораживала стальная решетка из толстых прутьев, возле которой постоянно дежурили два охранника с бульдожьими рожами. В двух метрах от решетки, в полумраке, высилась стена, сваренная из листовой стали. Она полностью, от пола до потолка, от одной стены до другой перегораживала правый туннель. Дверь, тоже железная, с маленьким окошком, была такой низкой, что взрослый человек мог пройти в нее, только согнувшись пополам.
«Детский мир» выполнял функции изолятора временного содержания – в нем дожидались отправки в Берилаг те, кто, по мнению руководства станции, могли принести вред или скомпрометировать Коммунистическую Партию Метрополитена: бродяги и воры, проникавшие на «Лубянку» в надежде чем-нибудь поживиться, заподозренные в шпионаже чужаки, а также свои родненькие диссиденты.
Тех, кто попадал «Детский мир», людьми уже не считали, о них забывали.
Некоторые задерживались во временной тюрьме надолго. Питались крысами и объедками со столов жителей «Дзержинской», сидели в полной темноте. Поговаривали, что узники «Детского мира» выносят свою парашу прямо на поверхность – без защитных костюмов и противогазов. Ходили слухи и о том, что самых борзых нарушителей дисциплины расстреливали наверху. Так или иначе, но «Детский мир» вел вполне автономную жизнь, а отправка в Берилаг считалась для обитателей маленького ада поездкой на курорт.
Профессора Корбута с его отношением к людям как к человеческому материалу все эти нюансы не интересовали. Он направлялся в «Детский мир» с инспекцией, сжимая в ладони картонку с личной печатью самого генсека. Она означала, что Михаил Андреевич может делать с любым узником все, что ему заблагорассудится.
Насвистывая привязавшуюся «Смело, товарищи, в ногу», Корбут свернул в правый рукав. Из-за безлюдья все звуки, подхватываемые эхом, были тут нарочито громкими. И охранники узнали о приближении профессора раньше, чем увидели его.
– Пусть все построятся в коридоре. – Корбут показал картонку с печатью. – Быстро!
Профессор был облачен в белый халат, который взволновал «бульдогов» гораздо больше, чем печать Москвина.
Лязгнул замок, стукнула решетка, заскрипела дверь.
– Эй, диссиденты хреновы, выходим по одному. Лапы за спину! Без лишних движений. Стреляем без предупреждения. Па-а-ашли!
Первым из темного проема двери появился человек в офицерской форме. Когда он наклонился, чтобы пройти в дверь, стали заметны следы содранных погон. Офицер забыл о приказе держать руки за спиной. Зажмурившись от яркого света, он прикрыл глаза ладонью, тут же получил удар прикладом между лопаток и распластался на полу. Охранник схватил его за шиворот и выволок в коридор.
– Встать, паскуда!
Офицер встал. Поднял голову. Корбут увидел фиолетовое от кровоподтеков лицо и глаза, превратившиеся в узкие щелки. Он узнал офицера.
– Профессор, итить твою мать! – Узник улыбнулся, и стало видно, что все передние зубы у него выбиты. – По мою душу пришел?
– Ма-алчать! – рявкнул охранник, подбегая к офицеру. – Счас я тебя заткну!
– Не трогать, – приказал Корбут. – Занимайтесь остальными. Здравствуй, Кирилл. Не знал, что ты здесь. Впрочем, все к этому шло. Твои речи на последнем съезде компартии слишком раздражали генсека…
– Да пошел он в жопу, твой генсек! Я даже рад, что больше не участвую в том бреде, который затеяла ваша говнопартия! Допрыгаетесь! Вас тоже поставят к стенке. И тебя, морда генетическая, и твоего генерального секретаря!
Михаил Андреевич раздраженно кивнул охраннику. Автоматная очередь отшвырнула диссидента к стене. Он сполз на пол, оставив на мраморной плитке два параллельных потека крови.
Другим узникам пришлось переступать через труп офицера. Оказалось, что сапоги имелись только у убитого. Все остальные были босыми. Восемь узников разного возраста – грязные, как кочегары, одетые в лохмотья. Все одинаково хлопали глазами и щурились, двоих трясло. Судя по мутным взглядам и проплешинам на головах, они получили приличную дозу радиации. Остальные выглядели не лучше, но не болели – дело было в плохой кормежке.
В коридоре завоняло так, что Корбуту пришлось прикрыть нос платком. Он медленно прошел вдоль строя. Остановился напротив приземистого толстяка со свежеразбитым носом в рваной матроске, которая сползла с плеча, обнажив татуировку тигра с разинутой пастью.
– Кто такой?
– А какая разница, начальник? Курнуть че-нить дай. Может, тогда обзовусь.
Корбут снова кивнул охраннику. Тот подошел к уголовнику и врезал ему кулаком в живот.
– Фу-у-у! Ах…
Толстяк сдулся, как пробитый мячик, согнувшись пополам.
– На том свете покуришь, – буркнул охранник. – На вопросы отвечать!
– Отвечу, начальник. Отвечу. Спрашивай.
– Не начальник. Товарищ Корбут. Повторяю: кто такой, откуда?
– С «Третьяковской». Погоняло – Челпан. Под Бугром хожу.
– Ходил. Если ты не в курсе, твой Бугор завербован нашими спецслужбами.
– Ссучился?!
– Давно.
– Вот падла. Если выберусь отсюда…
– Не выберешься, если я за тебя словечко не замолвлю. Зачем пришел сюда?
– Станция, говорили, зажиточная. Хотел оружием да «маслятами» разжиться…
– Вижу, накормили тебя ими досыта.
– Да уж, начальник… Ой! Товарищ Корбут…
– Один пришел?
Челпан ответить не успел. Мужчина, пострадавший от лучевой болезни, вдруг упал. Начал молотить босыми ногами по полу и выгибаться, на губах его выступила белая пена.
– Убрать эту падаль! – брезгливо поморщился профессор. – Второго, что трясется, тоже! Человеческий материал называется… И они хотят, чтоб из такого говна я слепил им конфетку…
Когда охранники выполнили приказ, Корбут продолжил беседу.
– Так один пришел?
– Не-а. – Толстяк вышел из строя, поднял руку, поочередно указал на двоих дружков. – Трое нас. Это Фикса, это – Глюк…
Выглядели кореша Челпана весьма колоритно. Фикса, узколобый мужик с носом, который своим изгибом очень напоминал свиное рыло, ухитрился получить в драке шрам, рассекавший обе губы, отчего рот его был постоянно приоткрыт. Свое прозвище уголовник получил за стальную коронку на одном из сохранившихся зубов.
Глюк выглядел гораздо представительнее. Коренастой фигурой и окладистой черной бородкой он чем-то походил на купца не последней гильдии. Портили его белесые брови, которые были постоянно изогнуты в гримасе удивления. Бегающие глаза и порывистые, дерганые движения выдавали в Глюке любителя галлюциногенных грибов, ширева, дури и прочих утех той категории людей, которые очень любят изучать повадки розовых слонов.
– Жить хочешь, Челпан?
– Хочу…
– Если будешь работать на меня, протянешь еще год-два. Большего обещать не могу. Уж очень паскудная у тебя рожа. Рука к пистолету тянется…
– А че делать-то?
– Позже узнаешь. – Корбут поманил охранника пальцем. – Челпана и его подельников отмыть, накормить, переодеть. После собеседования у Субботина – ко мне в кабинет. Занимайтесь.
Михаил Андреевич сунул платок в карман халата и двинулся в сторону станции.
– Началь… Товарищ Корбут! – окликнул профессора Челпан. – Можно…
– Чего тебе?
– Коцы[5]… Сапожки с офицерика сниму? Ему ж уже без надобности…
– Снимай, мародер чертов…
Прежде чем стаскивать сапоги, Челпан пнул мертвеца в бок.
– Я же предупреждал…
О проекте
О подписке